Юрий Тынянов
Шрифт:
Так ли бесспорно наше знание, как этого иногда хочется? Или, быть может, то, что узнают о нас наши потомки, будет исторически более полно и прогрессивно?
В знаменитом романе Сальвадора де Мадариага убедительно доказано, что это именно так.
Вот что он пишет по интересующему нас вопросу:
"Нам известно: многие белые (то есть население земли нашей эпохи и приблизительно пятидесяти предшествующих столетий.- А. Б.) вынуждены были носить на носу своеобразный оптический аппарат, сделанный из двух маленьких оконных стекол, специально отшлифованных так, чтобы ослабить напряжение глазных мышц.
Такие аппараты были найдены
* Джим Корбетт. Кумаонские людоеды. М., Государственное издательство географической литературы, 1959, стр. 7.
** Сальвадор де Мадариага. Священный жираф. М.
– Л., Государственное издательство, 1928, стр. 24.
Формализм, с которым боролись настойчиво и ожесточенно, в художественном творчестве Тынянова не играл никакой роли.
Крайне скверную роль в его художественном творчестве, как и в жизни всего искусства, искусствоведения и истории, играл вульгарный социологизм преобладающая идеология тех лет, которая внедрялась настойчиво и ожесточенно. Эта идеология причинила серьезный вред "Восковой персоне" и "Малолетному Витушишникову" и непоправимый - "Пушкину".
Вульгарный социологизм Тынянова был отступлением, отходом на шаг (Тынянов не любил делать с удовольствием то, что ему было отвратительно), попыткой получить право хоть немного писать, костью, брошенной в тяжелых обстоятельствах. Он был не только большим писателем, он был чистым человеком.
В тот же 1930 год оказывается подлежащей переоценке, правда, не деятельность, а душевные качества двух великих писателей - Льва Толстого и Александра Блока.
Настороженное и неприязненное отношение к сомнительной исторической науке распрос-траняется на традиционные представления о делах и людях. Это приводит к опровержению мнений, до тех пор ревизии не подлежавших. Такое опровержение было предпринято в "Исторических рассказах".
Вспоминая в "Автобиографии" о юношеском докладе в пушкинском семинарии С. А. Венгерова, Тынянов заявляет: "Больше всего я был несогласен с установившимися оценками"*. Несогласие с установившимися оценками прошло через всю литературную жизнь Тынянова, и это больше, чем многое иное, сделало его художником и ученым, не повторявшим привычные банальности, а создавшим одну из самых строгих и точных концепций русского литературоведения. При этом не всегда его опровержения установившихся оценок бывали бесспорными. Особенно настойчивыми они были в "Исторических рассказах".
Смысл и назначение этого маленького цикла, всеми руганного за так называемое искажение исторической действительности, но никем даже не упоминаемого по названиям и никогда не перепечатывавшегося в опровержении традиционного и приятного мнения о людях, имеющих незыблемую репутацию.
Эти рассказы называются: "Друг Надсона", "Лев Толстой", "Бог как органическое целое", "Цецилия". Они напечатаны на страницах 25-29 шестого номера журнала "Звезда" в 1930 году**.
* Ю. Тынянов. Сочинения в трех томах, т. I, стр. 8.
** Рассказ "Бог как органическое целое" был перепечатан 25 июня 1964 года в "Литературной газете". Тридцать четыре года, прошедшие после
Незыблемая репутация, по мнению Тынянова, возникла не из строгого исследования биографии этих людей, а из хорошо проверенного на знакомых представления о том, что человек, совершающий великое историческое поприще, непременно удовлетворяет высокому нравственному нормативу. Тынянов разрушает равенство "великий исторический деятель - хороший человек". При этом он отрицает и зависимость между делом человека и его нравственными качествами. Оказывается, что добрый и высоконравственный Толстой, Блок, чистый и скорбный, человек горячего сердца, - образы, сложившиеся в сознании людей по сделанному этими писателями, - на самом деле фикция. В действительности же были злой, жесткий, раздражительный Толстой, нехорошо поглядывающий "бабам вслед", Блок, постоявший у мраморной колонны, оставшейся такой же холодной после его прикосновения, какой она была и до этого. Злой, раздражительный и т. д. человек и холодный, никого не согревший и т. д. человек писали великие произведения, от нравственных программ их творцов независимые.
Перед рассказами о Толстом и Блоке - рассказ о человеке, нежно и преданно любящем искусство. Человек сочиняет вальсы, участвует в любительских спектаклях. Он друг певца горя и скорби - Надсона. Такой умный, тонкий, добрый, хороший русский интеллигент... Оказывается, что умный, тонкий и т. д. русский интеллигент - жандармский полковник, сукин сын, перепоровший всех политических заключенных (некоторых насмерть) " харьковской тюрьме, показывающий своим приятелям дурно пахнущую порнографическую картинку.
Дело было, конечно, не в том, чтобы опровергнуть Толстого или Блока как великих писателей, а в том, чтобы опровергнуть мнение, будто великий писатель - учитель жизни - учит жизни не только своими произведениями, но и своей жизнью.
Раздвоение человека на "характер" и "дело" началось у Тынянова давно, и идея раздвоенности творца и деяния привела писателя к одной из важнейших тем его творчества - к теме двойника.
Это раздвоение не было выдуманным. Писатель все чаще становился свидетелем непохожести того, что должно быть, на то, что есть.
Но у недоверия к безупречности исторического деятеля был еще один аспект, которому оказалось суждено сыграть чрезвычайно важную роль в творчестве писателя. Возник этот аспект не столько оттого, что он был абсолютно присущ недоверию, сколько оттого, что пришли годы философской и литературной зрелости. Всю жизнь Тынянов ненавидел историческое чистописание, хрестоматийный глянец, изображение исторического деятеля никогда не ошибающимся и произносящим только патетические тирады взволнованным голосом. Все написанное Тыняновым в той или иной мере связано с развенчанием этого достойного и поучительного зрелища. Но особенно серьезно задуматься над этим писателю пришлось не в "Исторических рассказах" и даже не в "Восковой персоне" и "Малолетном Витушишникове", а в "Пушкине".