Юрий Звенигородский
Шрифт:
— Каназ Юрьи!
Князь обернулся.
— Каназ Юрьи, мирись с Василием!
Князь молча вышел.
У себя в шалаше лег на медвежью шкуру, стал сосать сорванную по пути былинку. Вечерело, воздух заметно похолодел. Асай снаружи развел костер, а внутри поставил жаровню с красными угольями.
Кто и зачем занес его сюда? Сидеть бы подле Настасьюшки в Галиче. Или строить новый терем в Звенигороде. Дело везде и всюду найдется. А для слишком уж громких дел годы пошли не те.
Чу! Что за шаги, что за разговор? Голос будто знакомый.
— Гюргибек,
— Какой гость?
— Боярин Всеволож. Иван Дмитрич.
Князь вздрогнул всем телом, усилием заставил себя подняться. Меньше всего сейчас хотел видеть учителя своих сыновей, самого сильного и коварного супротивника в споре с племянником. А не откажешься, не отсидишься в шалаше от непосильного поединка. Вышел.
Иван Дмитрич встретил спокойно, сидя на сложенном конском потнике. При появлении князя встал, склонился:
— Здрав буди, княже! Как можется?
— Спаси Бог. Как тебе?
— Благодарствую. Княжичи твои учением радуют. Старший не весьма, средний более. Жаль, не отдал младшего.
— Робок, — отозвался отец о Дмитрии Красном.
Всеволож помолчал, глядя на степную вечернюю зарю, разлившуюся по чистому небу. Князь не нарушал молчания.
— Вижу пожар, — вдруг сказал Иван Дмитрич. — Над всей Русью пожар!
Юрий Дмитрич молчал.
Всеволож снова заговорил:
— Отчего, княже, по прибытии не пришел спросить о здоровье нашего государя?
— Он мне не государь.
— По его отцовскому завещанию государь, — напомнил боярин. — Ведь как у Василия Дмитрича сказано в духовной: «А даст Бог сыну мое великое княженье…»
— А по моему отцовскому завещанию — не государь, — стоял на своем князь Юрий. — У Дмитрия Ивановича в духовной сказано: «А по грехам отымет Бог сына моего князя Василия, а кто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел».
Боярин на это молвил очень тихо и очень веско:
— О тебе там не упомянуто, имени твоего не названо. Эх, если бы было имя, и спорить бы не о чем!
Так это у него вырвалось, будто в глубине души хотел добра Юрию. Да с чего?
Всеволож откланялся. А уходя, оставил противника с безысходно-удручающим словом:
— Нет, князь Юрий, не на твоей стороне будет приговор третейского суда, ох, не на твоей!
Пыль уже рассеялась за удалившимся всадником, когда пришел в себя, шлепнул ладонью по лбу, пожалел, что сразу не оспорил витиеватые разглагольствования. Имени нет! А «кто будет под тем сын мой»? Это ли не выражение имени? Никто как Юрий «под тем сын»! Ах, крючкотвор!
Князь долго не мог заснуть: до полночи спорил в уме с боярином. Укрепился неотразимыми доводами, которым непременно сразит его на ханском суде.
Покинул баскака ни свет ни заря. От свежести — сна ни в одном глазу. А вокруг, куда ни глянь, — голая земля, жухлая трава, ни деревца, ни жилья, ни речки, ни ручейка. Дикое Поле — одно слово.
Жизнь, однако, кипела. Высоколетные, крыластые птицы парят, камнями падают
Отдыхали на солонцах. Утренничали всухомятку, ибо не из чего было разжечь костров. Московляне не появлялись, вознамерились сохранять расстояние. Радовало, что солнце еще не скупится на тепло и ветра не столь знобко пронизывают. На небо посмотришь — лето, на травы… уже осень.
А несколько дней спустя и трава стала получше. Появились отары овец, табуны коней. Асайка мотнул головой вдаль, на цепочку мазанок:
— Сабанчи!
— Что? — не понял князь.
— Ордынские пахари.
На сей раз отдых был не простолюдинским — голова на седле, а господским — на кошме. Ели лепешки, пили кумыс, слушали домовитое лопотанье хозяев.
С тех пор поселения стали чаще, крупнее, пути многолюднее. Однажды Асай торжественно объявил:
— Скоро Кокорда. Выехали на прямую дорогу.
Дорога была торная, широкая, крытая дресвой [98] , хорошо утоптанная. Ее оживляли не только всадники, но и повозки с грузом.
— Что везут? Откуда? — любопытничал князь.
— С юга. И кое-что с востока, ибо переправа выше столицы, — со знанием дела пояснял Карачурин. — Из Тавриды ввозится глина. Сарайские мастера делают по тамошним образцам кружки, миски и прочее. Из Азии везут хлопок-сырец для ткачества.
98
Дресва — крупный песок, гравий.
— Знаю, мастеров у великого хана много, — согласился князь.
— В столице большие участки заняты мастерскими. А как же? — вошел во вкус рассказчик Асай. — Кузнецы, кожевники, оружейники. А сколько фабрик изготовляют разные орудия для скотоводов и сабанчи! Здесь ты можешь купить, Гюргибек, бронзовые и медные сосуды, каких у нас нет. А кожа тончайшей выделки? А шерстяные ткани, не чета немецким?
— Однако же немцы в Больших Сараях построили много зданий, — возразил Юрий Дмитрич.
Асайка вздохнул:
— Они умеют из камня. Здесь нету дерева, а то бы строили русские.
— И слава Богу, что нету дерева! — засмеялся князь.
Он заметно повеселел, приблизившись к цели своего путешествия.
Веселье перешло в радость, когда его отряд встретился с другим, меньшим, более нарядным. Одежды были не русские, лица тоже. Но впереди на гнедом коне ехал Каверга.
Старый знакомец крепко обнялся с князем.
— Твой человек назвал время и место, где мы можем повстречаться.