Юрий Звенигородский
Шрифт:
Они сидели один супротив другого, однако не супротивники, а союзники. Их разделял богатый яствами и питиями стол. Вечеря началась позднее обычного. Пришлось ждать, пока гость обиходит себя с пути. Кстати, баня была еще горяча и взятое у постельничего белье оказалось боярину впору, ибо с собой впопыхах он не взял ничего в запас. За Морозовым послано не было, беседа ожидалась из тех, кои не терпят никаких третьих лиц. Кубки сдвинулись, Всеволож произнес:
— Пью твое здравие, в справедливой борьбе одоление и в делах правительственных благополучие, государь мой Юрий Дмитрич!
Гость утолил жажду живительной романеей до дна, хозяин лишь пригубил.
— От
Иван Дмитрич обиды не показал.
— Что бы ты ни сказал сейчас, — с полной откровенностью начал он, — все приму смиренно. Радуясь, что не изгнан с позором, а посажен за стол. Мы с тобой два магнита, отталкивающие друг друга. Однако, стоит лишь обернуться одному из них, так сблизятся, силой не оторвешь. Вспомни, князь, сколько раз нам, супротивничая, приходилось быть рядом. Ездили за государевой невестой во Псков, присоединяли Нижний к Москве, воевали булгар, скакали вместе на великокняжеский позов из Звенигорода, учил я твоих сыновей…
— Плечом к плечу стояли перед Улу-Махметом, — опять-таки с усмешкой подсказал князь.
Иван Дмитриевич поперхнулся словом:
— С-стояли. Не соратники — противники. Верно. Однако вспомни и порассуждай: где бы ни сходились, я по-человечески всегда был хорош к тебе. Нравилась твоя прямота, совестливость, открытость. Иное дело, мои должностные обязанности ставили нас порознь. Судьбе понадобилось распорядиться так, что ты враждебен был порой государю-брату, я же ему служил, как и твоему родителю. Теперь в пре с племянником, естественно, принял сторону сына Василия Дмитрича.
— Ты шел, Иван, во все тяжкие, — жестко упрекнул Юрий Дмитрич, — дабы дочь свою выдать за великого князя. Могу ль после этого быть спокойным, приняв такого споспешника?
— Еще как можешь! — не моргнув глазом, успокоил боярин. — Полная готовность на все ради государя, коему служу, разве не говорит в мою пользу?
Князь вынужден был согласиться, хотя и с колкой оговоркой:
— А вдруг сызнова поменяешь господ?
Тут боярин насупился:
— Порукой, что до конца останусь верен тебе, — произнес он мрачно, — дочь, опозоренная клятвопреступниками. К ним назад ходу нет.
— Слышь, моему старшему твоя младшая дочь очень пришлась по нраву, — как бы к слову молвил князь.
Иван Дмитрич, не откликаясь, продолжал о своем:
— Думал, служу юному наследнику, а выяснил — его матери. По смерти Витовта дщерь его никак не угомонится. Он был самовластец в Литве, она мнит самовластвовать на Руси. Сын — кукла в ее руках: вот в чем самое худое. Для власти надобны тонкий ум, ясновидящие глаза, глухие к неправде уши. У ней нет ни того, ни другого, ни третьего. Жестокость же, как у язычницы. Помяни мое слово, князь: много бед еще натворит сия фурия.
У Юрия Дмитрича вырвалось:
— Послала нарочного к моей княгине и тем убила ее.
Боярин осушил третий кубок, что нисколько не отразилось на ясности его взора, четкости речи.
— Ты прав, государь мой, — произнес он, — я душу не пожалел, истину вывернул наизнанку. А как осудить отца, ослепленного рвением сделать свое дитя счастливым? Обманутый и униженный, сдернул пелену с глаз. Разглядел все, как есть. Пришел к твердому убеждению: нельзя оставлять на троне ягненка под боком волчицы в овечьей шкуре. Направляющая звериная лапа и его покалечит. Нет, сие с моей стороны не месть, а долг лишить недостойного высшей власти во благо всем и ему самому. Так искуплю свой грех. — Иван Дмитрич перевел дух и прибавил: — Это наш общий долг! И мой, и твой, княже.
Хозяин вскинул брови, глянул на гостя, задал раздраженный вопрос:
— Чего
Всеволож решительно отодвинул кубок. Привстал, поклонился через стол.
— Благодарю, Юрий Дмитрич, что понимаешь. А вот я никак не пойму. У тебя сыновья: ради них напряги остатние силы. Помню, в один из наездов в Москву Анастасия Юрьевна разузнавала о смерти батюшки, князя Смоленского, и повстречалась со мной. Много беседовали, до сих пор в голове золотые ее слова: «Мы строим столп благоденствия, радея о детях. Они возводят этот столп выше, в заботах о наших внуках, те — еще выше, памятуя о дочерях и сыновьях своих». Я задумался: вот единственно верная история человечества! Столп когда-нибудь соединит землю с небом, иначе говоря, людей с Богом. Вот тогда и наступит рай в грешной мирской юдоли.
Князь выставил руки перед собой:
— Дай время. Дозволь подумать. Не знаю, на что решусь.
— Думай, государь, думай, — опустился на свое место гость. — Я был в Твери у великого князя Бориса Александровича. Видался со старшей дочерью, вдовой его покойного брата [107] , а ныне инокиней. Долго соборовал с ним самим. Борис, ежели ты подымешься, пришлет всю тверскую рать с пороками и пушками. Заглянул я и в Углич, к твоему брату Константину. Тот двумя руками за устранение молодого Василия, Софьи и их приспешника, литовского выходца, Наримантова. Ратников-угличан, правда, мало, зато Константин надеется привлечь новгородцев. Разреши, пока размышляешь, навещу Хлынов, узнаю возможность Вятки. Пусть будут наготове.
107
Старшие дочери боярина Ивана Дмитриевича Всеволожского были замужем, одна — за князем Тверским, другая — за Серпуховским. Мужья обеих умерли от язвы 1426–1431 гг.
Юрий Дмитрич кивнул:
— Добро. Только я покуда не говорю ни «да» ни «нет». Вот вернешься, все решим окончательно.
На том застолье и завершилось. Час настал поздний, оба удалились почивать. А назавтра расстались, вместе поутренничали, но уже без споров…
Лето день ото дня становилось жарче. Комары улетучились, птицы спрятались, листья, как вяленые, обвисли. Жар проникал всюду, и не было от него спасения. Ивашка Светёныш мелькал по дому в одной рубахе, челядинки бегали по двору в тонких пузырящихся сарафанах. А Юрий Дмитрич сидел у себя в покое, не снимая кафтана, и весь дрожал. Не от холода, от внутреннего непокоя. И руки дрожали, и голова тряслась. Одряхлел? Нет, рано еще. Просто жилы настолько взбулгачились — не уймешь. Он должен воевать? Должен заставить себя смириться? Должен решительно поднять меч? Должен навсегда вложить его в ножны? Должен… что? Не было ответа. Анастасиюшка бы призвала отстаивать свои права до конца. Тем более отнят Дмитров. Тем более сама жизнь до сих пор в опасности: не сунься в Москву, берегись, едучи из города в город! Его как бы вынуждают к решительным действиям. Всеволож отрицает преступные замыслы златоверхого терема. Или скрытничает, или не ведает. Лисица лучше него. Побежденный князь Звенигородский и Галицкий небезопасен даже в своем уделе!