Юрий Звенигородский
Шрифт:
— Горазд, Гюргий, на высокие речи! Скажи лучше, до конца ли преодолел свой недуг?
— Телом давно здоров, — похвалился княжич. — Только душой недужил, сокрушаясь о твоих испытаниях. Как там, вдали, деспот наш Тохтамыш живет-может?
Ответом был не по-юношески густой, взрослый смех:
— Еще живет, но уже не может. Теперь на Востоке зреет другая туча — Темир-Аксак! [26] О нем надо повествовать обстоятельно. Вот вечор соберемся, сядем все вокруг татуньки…
26
Темир-Аксаком
Оба остановились на Великокняжеской площади. Юрий залюбовался: дружина замерла, сверкая оружием, воеводы окружили Василия, на высоком крыльце — бояре и великая княгиня, жаждущая облобызать сына, — самого государя великого князя не разглядел, — а вокруг на плечах друг у друга, на кровлях домов — тьма народу.
Княжич-наследник привстал в седле, прощался с боевыми товарищами:
— Братья мои, московские воины от мала и до велика! Мы прошли рука об руку леса дикие, степи голодные, пустыни песчаные. Враг понудил нас биться с его врагами. Этим мы спасли семьи, дома, жизнь. Кто на далекой чужбине пал костью [27] , тому вечная память! Возблагодарим Господа, что мы живы. Обнимем жен, приголубим детей, успокоим старость родителей. Отец мой, наш государь, будет и далее в меру сил печься о спокойствии земли Русской. Свои заботы и думы я тоже посвящу вам. Братья по перенесенным лишениям, братья по оружию, братья по крови, да будут со всеми вами заслуженный мир и Божье благоволение!
27
Пасть костью — быть убитым на войне.
— Слава! Слава! Слава! — трижды прогремело в ответ.
Юрий всходил на гульбище плечо к плечу с братом. Следом шли бояре, служные люди. Кое-кто, старый, приседал на малое время на откидных рундуках. Первое, что бросилось в глаза наверху, — слезный лик матери. Однако это не были слезы радости.
— Васенька! — тяжко воскликнула Евдокия Дмитриевна. — Государь наш любезный внезапно оказался — и помыслить такое страх! — при последнем часе.
— Что с ним, матунька? — не поверил старший сын.
— Пошел встречь тебе, — захлюпала великая княгиня неожиданным горем, — и вдруг прискорбным стал, потом легче было ему, потом впал в великую боль и стенание, сердце начало колой., душа приблизилась к смерти.
Старший сын с теткой Анной под руки повели княгиню в Набережные сени. Юрий видел, как из батюшкиного покоя вышел лекарь-немец Сиферт. Туда вошли следом за великой княгиней и наследником Дмитрий Михайлович Волынский-Боброк, Тимофей Васильевич Вельяминов, Иван Родионович Квашня, Иван Федорович Кошка (стало быть, не поехал с родителем в Тверь, ждал возвращения Василия), Иван Федорович Уда из князей Фоминских-Смоленских. Свибла с братом Челядней не было.
Юрия у порога взяла за руку тетка Анна:
— Не ходи туда, голубь. Отдохни у себя. Будешь призван в урочный час.
Уходя, княжич оглянулся. Монахи подвели к отцовой двери постаревшего, иссушенного подвигами старца Сергия и его племянника, великокняжеского духовника, Феодора, игумена Симонова монастыря.
Невмоготу показалось остаться одному в своей комнате. Мысленно повторилось обещание тетки Анны:
Навстречу торопился дядька Борис. Поравнялся с Юрием, спросил на ходу:
— Прибыл, господин? Как там, в Серпухове?
Княжич попробовал его задержать:
— Куда ты?
Дядька повел залихватским усом в сторону великокняжеского покоя:
— Ближе к событиям. Государь управление чинит о своей душе.
— Что? — невдомек было Юрию.
Галицкий через силу вернулся, подошел — лицо к лицу — прошептал:
— Пишет завещание. — И пообещал: — Скоро ворочусь. Жди.
Юрий отправился не к себе, а в домашнее книгохранилище. Мнил уйти от нахлынувших горьких дум в душеспасительные речи святых отцов или в созвучные нынешним временам повествования летописцев.
Там встали из-за стола и склонились перед ним два монаха. По его разумению — те самые иноки, что ввели в государев покой старца Сергия.
— Дозволь, княже, продолжить чтение.
Юрий, видя их иеромонашество [28] , подошел под благословение.
— Дозволите ли… будущему сироте пробыть в вашем обществе время малое?
Помянув предстоящее собственное сиротство, он тут же увидел мысленно настоящего сироту, Кирилла-Козьму, силой креста только что загасившего великий пожар.
28
Иеромонах — монах в сане священника.
— Не известен ли вам инок Симонова монастыря Кирилл? — спросил княжич. — Сын благородных родителей, воспитанник богатого родича Вельяминова.
При этом имени черноризцы, один из которых назвался Саввой, а другой Севастианом, переглянулись.
— Кирилл, княже, был в послушании у строгого старца, подвижника Михаила, — сказал Севастиан. — Тот научил его умной молитве, борьбу с духами злобы.
— Духи злобы искушают меня, — опустил голову княжич.
— Старец запрещал Кириллу поститься сверх сил, — продолжил повествование Савва, — велел вкушать пищу с братией ежедневно, а не спустя двое-трое суток.
— Мы часто видели Кирилла, когда сопровождали преподобного Сергия к его племяннику в Симонов, — завершил рассказ Севастиан.
— Слышно, подвижник ищет Божьей помощи уйти в пустынь, — счел нужным дополнить Савва. — Он уже и теперь обладает многими духовными дарами: даром слез, даром прозрения…
— Даром управления огненной стихией, — не утерпев, вставил Юрий. И поведал о недавнем пожаре.
Монахи сотворили крестное знамение. Севастиан присовокупил:
— Ему повинуется и водная стихия. Был случай…
— Был случай, — перебил Юрий, вспомнив, — он воскресил умершего монаха Далмата. Ужли это возможно?
Савва пояснил:
— Бог помог. Только лишь затем, чтобы причастить Далмата.
Дверь приотворилась. Голос Галицкого позвал:
— Господин князь звенигородский!
Юрий поспешил проститься с иноками:
— Отче Савва и отче Севастиан, молитесь за меня грешного!
Севастиан сказал громко:
— Господь наставь тебя, Юрий Дмитрич!
Савва прошептал едва слышно: