Юрий Звенигородский
Шрифт:
— Выше подыми голову, мой господин, — сказал дядька Борис. — Привстань на стременах. Вон, вон она, твердыня каменная!
— Довмонтова стена, далее — Приступная, — называл Челядня.
— Знатные башни! — залюбовался Юрий.
— Три из них заново отстроены, — сообщил боярин. — Та, на Васильевой горке, и эта, угловая, у реки Великой, и на Лужище, дальняя.
— А тут, по-над речушкой, главные врата? — осматривался князь.
— Въезжаем в кремль через Взвозную башню, — назвал громадину боярин. — Здесь река Пскова входит в город.
Далее стало не до смотрин с пояснениями. Воевода с главными псковичами
Юрий знал: Витовт, вытесненный Ягайлой из Литвы, прибег к силе Тевтонских рыцарей, нашел у них приют со всем своим семейством. Оттого и дочка его не из Вильны едет на Москву, а из Мариенбурга.
33
Так на Руси назывался г. Мариенбург, столица Ливонского ордена.
Не успели в воеводской избе сесть за стол, как явился новый конный поезд, на сей раз из Новгород. Его возглавлял Владимир Андреич Серпуховской. Крепко, от души обнялись дядя с племянником.
— Здоров ли прибыл? — спросил Храбрый.
— Благодарствую. Ты здоров ли? — ежился в дядиных тисках Юрий.
За разговорами не замечались часы. Снегом на голову — конный вестник с пристани:
— Идут немцы! Идут!
— Какие немцы? — заспешил воевода.
Все бросились за стены. Юрий сразу же узрел большие паруса, что хлопали под ветром, словно крылья райской птицы Гамаюн. Вот ближе, ближе… и обвисли. Работный люд подтягивает судно за канат к причалу, ставятся сходни. Юрий среди прибывших узнал послов московских, загодя отправленных в неметчину — Селивана, сына Боброка, Александра Борисовича Поле, а также Александра Белевута, потомка Редеди, князя Касожского, зарезанного триста лет назад в единоборстве Мстиславом Тьмутараканским.
Красавец Селиван, недавно ставший боярином, сводил с борта под руку низенькую женскую особу под белой паволокой. Встречающие подошли к сходням вплотную. Александр Поле помогал сойти ойкающей литвинке, должно быть, приближенной Софьиной, хотя и молодой, но чересчур дородной. Приговаривал:
— Смелей, Марта! Ставь ногу смелей!
Та не слушала неведомых речей седого русского боярина, перебивая, восклицала:
— О-о-о… ой! А-а-а… ах!
За ними бесполезно спускался задом Белевут. Он зря тянул перед собою руки, подопечная не принимала помощи. Протестовала на отличном русском языке:
— Не надо, Александр Андреич. Ступай вниз. Сама спущусь.
Юрий привстал на цыпочках: хотелось лучше рассмотреть храбрушу. Голос гусельный, стан гибкий, лик иконописный. Снисходит, поводя руками, словно крылами лебедиными. Не дева, — дива!
Псковский воевода же не жалел выспренних, велеречивых слов перед приземистой, квадратноликой, волоокой героиней встречи. Их бы должен произнесть от лица старшего брата-государя Юрий. Слава Богу, краснобай кстати заменил его.
— О сказочная птица райская! — вещал могучий псковитянин. — Ты к нам явилась с западного моря, внесла с собой благоуханье чудное. В княжнах светлообразнейшая,
Юрий сравнил бы с птицей Гамаюн стройный морской корабль, как бы воздушный, а пылкий воевода — неказистую княжну. Ей выспренная речь не очень-то пришлась по нраву. Быстро пролепетала что-то. Стоящий рядом сухой, желчный литвин, как Селиван успел оповестить, посол Витовтов, князь Иоанн Олгимунтович Голшанский из Данцига (можно звать попросту Монтивичем), перетолмачил слова Софьи:
— Великая княжна желают проводить до дому. Они устали и им холодно.
Высокую гостью ожидала карета, запряженная шестериком. Лошади — ничего себе, а повозка невидная: слюдяные оконца, обшивка — кожа с багрецом. Для обслуги — рыдваны еще попроще.
— Не расстарался, дядюшка? — спросил Юрий Владимира Андреевича.
Тот наскоро пояснил:
— До Новгорода по распутью и так сойдет. Вот оттуда — уж на полозьях, в распрекрасных санях, по свежему снегу…
Стражники сдерживали толпу зевак. Донеслись суды-пересуды:
— Латынка — от горшка три вершка.
Юрий нагнал Селивана, склонился к коренастому волынцу, прошептал:
— Кто вон та, в сизой шубке из камки с золотым шитьем?
Сын Боброка оглянулся, понятливо сощурил очи:
— Хороша, да занозиста. Дочь смоленского князя Юрия Святославовича. Витовт, захватив Смоленск, оставил его на княжении, Анастасию же взял к себе и определил при Софье. Да, слышно, нет ладу между фрейлиной и великой княжной.
Каретный поезд устремился к кремлю. Князь и бояре — верхом вокруг него. Главные люди Пскова встретили государеву невесту у высокого терема, где обычно останавливался московский великий князь или жили его наместники. Однако Софья не задержалась для торжества: прошла со своим Монтивичем, наскоро бросившем на ходу оправдания. Исчезла на отведенной ей половине. Данцигский вельможа объявил: трапезовать она будет исключительно в кругу ближних. Сам же не отказался попировать с хозяевами.
Юрий сперва хотел избежать застолья, но изменил намерение, взошел в пиршественный покой, постарался устроиться сбоку с Селиваном.
На третьем кубке беседа меж ними пошла свободнее.
— Вижу, княже, твой взор обращен к Настасьюшке, — расслабился улыбчивый Селиван.
Князь ждал такого вопроса. Обрадовался, но промолвил грустно:
— Была б тут, обращал бы взоры, а то…
— Мысленно представляешь: она где-то здесь! — дотронулся до его руки Селиван.
— Хотел бы воочию ее видеть, — признался Юрий.
Легкая тень прошла по лицу молодого боярина.
— Вряд ли сие возможно. Невзрачная Софья глаз не спускает со своих казистых подружек.
— А ты потрудись, мой друг, — отважился попросить Юрий.
Селиван опорожнил кубок, изрек раздумчиво:
— Во Пскове дело не сладится. Вот в Господине Великом Новгороде… Жди, княже, подам знак.
Путь от Пскова до Новгорода скоротался неведомыми Юрию ощущениями. Князь был возбужден и взволнован. Сидя в седле, он не спускал глаз со второй кареты. В ней следом за Софьей и ее постельничей Мартой, ехала Анастасия Смоленская с двумя дочерьми литовских владетелей, перешедших в московскую службу. На стоянках ее удавалось созерцать только издали: трапезовала и почивала с Витовтовной отдельно ото всех.