Юрка — сын командира
Шрифт:
А потом опять... их будто заморозили, ничего не хотят ни видеть, ни замечать... Ну пусть Таня не замечает его, а Шах...
Юрку как огнём обожгла страшная догадка: это она, Таня, во всём виновата. Шаху интереснее с нею и быть, и играть, нежели с ним, Юркой.
Один за другим повыбрасывал он из фуражки грибы, напялил фуражку на самые глаза и проговорил, безжалостно отчеканивая каждое слово:
—
— Почему?— краснея, спросила девушка.— Ну что ты, Юра?..
— За грибами в новых сапожках и пальто не ходят потому что... А ещё ты плохая... У тебя бабушка болеет, а ты тут... вертишься...
Таня ахнула, вспыхнула вся, рука с кульком опустилась, и посыпались ей под ноги с такой готовностью и радостью собранные для неё Юркой грибы. Вздрогнула, будто её ударили, и, прикрыв рукою пылающее лицо, побежала из леса. Какое-то время смятый кулёк ещё белел в её руке, потом она обронила его, и он распластался на усыпанной листвою и хвоей земле.
Шахназаров метнулся следом за нею:
— Таня!
Она не оглянулась.
Юрка слышал, как Шах, путаясь сапогами в зарослях высокого вереска, зашагал к позиции. Догнал его, но идти рядом не решался.
— А чего она к тебе цепляется? Думаешь, не понимаю, да?
— Не цепляется. Просто Таня — мой хороший друг. Эх, Юрка, Юрка...
— А я не друг, да! Я уже не друг?
Шахназаров, ускоряя шаг, ничего не ответил.
НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ
Осень шла на убыль. Отгремели громы, осыпались с клёнов и берёз поблекшие листья. Прибилась к земле дождями серебристая паутина.
С каждой зарёю гуще ложилась изморозь на крыши домов, на деревья и травы. Днём солнце слизывало её, а там, куда оно не доставало, так и лежала, будто землю и траву в тех местах припорошили сахарной пудрой.
Потом опять хлынули дожди — обложные, без грома и молний.
Часовые у проходной и на дозорных вышках стояли, не снимая тяжёлых брезентовых плащей. Ни в лесу, ни на дороге не слышно и не видно было птиц. Лишь на чердаке солдатской казармы гуртовались, угрюмо воркуя, оставшиеся здесь на зиму голуби да чирикали за окном нахохлившиеся воробьи.
Однажды под вечер, выглянув в окно, Юрка с радостью заметил: вместо дождя идёт снег, какой-то ещё слабенький, лёгкий. К утру он успел укрыть землю сплошь. Ударил мороз. Снег заскрипел под ногами, не собираясь таять,— легла зима.
За всё это время не многое случилось в Юркиной жизни. Но всё-таки кое-что произошло.
...Несколько дней после той неумной выходки в лесу, когда он так грубо и незаслуженно обидел Таню, были для него полными тяжких раздумий. Что бы ни делал, где бы ни находился, в ушах звучали слова Шаха: «Эх, Юрка, Юрка», сказанные с таким сожалением, точно Шах хотел добавить: «Я-то тебя человеком считал, а ты...» В школу и назад ходили они, почти не разговаривая, и песен больше не пели. Когда Шах забегал на почту, Юрка ждал его у крыльца или за глухой стеной, где не было
Как-то ожидая Шаха на крыльце, он, от нечего делать, сгребал в кучку опавшие на скамью листья с клёна, растущего рядом. Скрипнула дверь. Думал, Шах, нет — чьи-то маленькие тёплые руки прикрыли ему глаза, а за спиной кто-то беззвучно засмеялся. От рук пахло клеем и ещё — сургучом.
— Таня?
— Ты чего тут стоишь? А ну пойдём! До звонка ещё двадцать минут. Ну, не смотри ты на меня такой букой...
— А ты... не сердишься?
— Вот ещё! Нисколечко...
Отлегло у Юрки от сердца.
И опять, когда они шли с Шахом в школу и домой, и разговоры были, и песни. А ещё за это время произошло в Юркиной жизни вот что: увалень Дункан, долго не понимавший, что от него требуется, вдруг как-то сразу научился по команде ложиться и вставать, находить спрятанные от него разные предметы. Если раньше его мог взять на руки любой, теперь он, кроме Юрки и Шахназарова, никого и близко 'не подпускал к себе, оглашая позицию истошным лаем.
— Всё, Юрка,— сказал Шах,— поздравляю! Быть твоему Дункану настоящим сторожевым псом!
Второе событие было не менее важным.
Как-то, собираясь на блокпосты, Шахназаров сказал Юрке:
— Сегодня Венеру поведёшь ты.
— Я?— опешил Юрка.— Не пойдет...
— Она к тебе привыкла. Должна пойти.
— А зачем?
— Надо. Вдруг я заболею, мало ли что? Нужен дублёр.
В вольер они вошли одновременно. Когда Шахназаров передал Юрке поводок, Венера заволновалась, заскулила.
— Встать!— строго приказал ей Шах.— Идти!
Уже у самых блокпостов Венера вдруг легла, и сколько ни уговаривал её Юрка, как ни командовал — ни с места.
— Ничего не вышло,— с сожалением сказал Шаху.
— Как же не вышло?— удивился тот.— Пошла. Будет всё в порядке!
Ну, а что ещё случилось? С наступлением холодов папа запретил Юрке и Шахназарову ходить в школу и обратно пешком. Они стали ездить на его машине. И теперь даже Филя Колотович не насмехался над Юркой, не называл его маменькиным сынком. Понял, наверное, что зимой ходить в школу за четыре километра не так-то просто...
...На повороте к Подлипкам — одинокое деревце. Каким красивым было оно летом и осенью — с пышной полукруглой кроной! Сейчас ни единого листочка не было на нём, ветер гнул его, будто стремился сломать, и, вдобавок ко всему, обтекали его ствол сухие струи позёмки.
Юрка поёжился, хотя в «газике» было тепло. А Волков пригнулся над баранкой, будто этот шальной ветер не давал хода его машине.
— Я сегодня в школу не иду,— сказал Шах,— сегодня моим зверям — прививки. Почту заберу и — назад. Волков за тобой приедет.
К вечеру ветер разгулялся в полную силу. По небу плыли какие-то клубящиеся лохматые тучи, в классе стало темно, на последнем уроке даже свет зажгли.
«Как там Дункан?— подумал Юрка.— Наверное, холодно ему в будке. Может, лежит сейчас и скулит, жалуется...»