Юровские тетради
Шрифт:
Жили они дружно. Каждый праздник непременно приглашали в гости сослуживцев из газеты и детсада. К праздничному столу обязательно садился дядя Триша, близорукий огромный мужчина лет шестидесяти — дворник. Дядя Триша прочел одну-единственную книгу — жизнеописание Петра Первого (автор сочинения был неизвестен, так как книга была без начала и конца). Выпив свою «норму» (рюмок он не признавал, их содержимое сливал в стакан и, наполнив его, осушал без лишних слов). И вот тут-то расправлял усы и начинал разговор. Для начала он
— Не знаете? — торжествовал он как ребенок. — Ну так слушайте: со штопки чулок. Своих, царских!
Выждав минуту-другую, продолжал:
— А кто спас его на поле брани от смерти? Обратно не знаете? Казак. Над головой Петра швед занес шашку, малый миг — и августейшего бы поминай как звали. А казак молнией подлетел, отсек смертоносную руку ворога и умчался. Царь потом разыскал спасителя. Спрашивай, говорит, чего желаешь, любое желание исполню. Тот попросил облегчения казачеству — до этого Петр не больно жаловал их.
— Ну и как — дал облегчение?
— Пришлось!
Пересказав по-своему еще несколько страниц, дядя Триша поднимался и уходил, кивая:
— До следующего раза!
Болдыревы занимали трехкомнатную квартиру. Одна из них была свободная. Как-то Любовь Андреевна провела меня в нее и погрозила тоненьким пальчиком:
— Смотри, Кузьма, не опоздай.
— С чем?
— Он не знает! Комнату-то мы бережем для тебя с молодой женой. Долго ли будешь тянуть?
— Да разве от меня зависит?
— От тебя! Ты мужчина и ты должен…
— По-моему, не с того конца ты начинаешь, Люба, — вступил в разговор Валерьян Александрович. — Вспомни, сразу ли ты пошла за меня? Когда молоденькую агитаторшу подослал, тогда только. Видно лучше меня провела такая сваха массово-разъяснительную работу, — засмеялся он.
— Постой, редактор, — сузила карие глаза Любовь Андреевна, — уж не хочешь ли ты, чтобы и к Тане подослать подобную агитаторшу?
— Совершенно верно. И в этой роли должна быть ты, как редакторова жена, испытавшая на себе силу общественного воздействия.
Хотя тон был и шутливый, но я не мог не верить в добрые намерения Болдыревых. Свахи? Пусть будут, лишь бы сумели уговорить Таню.
Таня продолжала жить в деревне у родителей, при сырзаводе, в город наведывалась ненадолго, когда нужно было показаться врачу. Я часто ездил к ней. Встречала она меня радушно, но стоило мне заикнуться о женитьбе, как она зажимала мне рот.
— Кузя, милый, не надо…
— Но доколе же?
— Доколе? Сама не знаю. — Роняла голову, плечи ее начинали дрожать. — Знаешь, — продолжала она, немного успокоившись, — лучше тебе отстать от меня. Зачем казниться?
— Не говори глупостей!
Нет, пожалуй, тут и свахи будут беспомощны. Никому не уговорить Таню.
Надо было уходить, я поднялся, и губы ее задрожали… Уж
Мать моя велела ждать. Отец загадывал: «Ей бы только дождаться разрешения на работу, инвалидство сбросить, тогда…»
Ходил я и к врачам, но они, как и мать, отвечали: нужно время!
Что же делать? Болдырев напоминал: «А ты, кажется, забыл о разговоре?» Заглядывая в редакцию, о том же справлялась Любовь Андреевна — она была готова в любое время поехать к Тане, беспокоилась о нас: «Смотри, Кузьма, не прозевай счастья».
Однажды… Нет, слово «однажды» будет расплывчато, неточно. Памятны и месяц, и число, и даже часы этого дня… Тридцать первого декабря, в восемь вечера я вернулся из командировки, не выполнив задания. Зато… Не торопите, сейчас скажу самое главное: в тот декабрьский вечер, в поздний час заблестело передо мной солнце! Ко мне вернулась Таня. Совсем, навсегда!
Я набрался смелости и на этот раз сказал ей, что один в город не поеду.
И Тане пришлось позвать родителей:
— Послушайте, что он задумал. Мама, папа, ну как это можно! Скажите ему…
Мать заплакала, обронила сквозь слезы:
— Доченька, милая, с душой он к тебе. Тому уж быть!…
У меня перехватило горло: не нашелся, что сказать дорогим мне людям, Плохо слушался меня язык в тот вечер. А вечером, вводя Таню в комнату Болдыревых, я только и мог сказать: на этот раз материала не будет.
— Как тебе не стыдно, Кузьма. Да вот твой самый лучший очерк, — шутила Любовь Андреевна, обнимая Таню.
Валерьян Александрович, напустил было на себя, строгий вид, но до конца не сумел выдержать роль сурового редактора:
— Так и быть, задание, буду считать выполненным.
Глава-эпилог
Письма, письма
Никола: «Здорово, Кузьма! Ты что же это редко показываешься в нашем Юрове? Смотри, я засек: с тех пор, как увез свою королеву. Думаешь, это по-землячески? Ну, да ладно, знаю, что дел у тебя теперь по завязку — и учеба, и работа, и семейные заботы. Читаем твои очерки. Ничего, складно. Хорошо, что доброе слово находится у тебя о колхозниках. Заслуживают они этого.
Скажу, к примеру, о наших делах. Достроили электростанцию и увидели такое чудо, которое раньше даже не снилось. Люди еще крепче сцементировались, закалились. Поглядел бы ты, как мы нынче убирали урожай. Все до выгреба вышли на поля. Девчонки с песнями. Из РИКа сообщили, что ожидается ненастье, так, понимаешь, дня уже не хватало, потемок прихватывали. И ведь все, даже старики. Домой шли, когда в деревне Ильичевы лампочки загорались. В первый день Фролов тоже все работали, иные с гостями. И что ты скажешь? Управились до ненастья.