Юся и эльф
Шрифт:
То самое, университетское, на котором третий курс практику начинает. И мы пошли. Я и… моя подруга, а с ней пока еще любовь всей жизни, Глен.
Тьма.
Капель зловещая.
Сколько народу пытались понять, что и где капает, но не нашли. К пятому курсу приходит понимание, что нет ее, той выматывающей душу капели, но есть простенькая звуковая иллюзия.
Да, вот такая.
Краш дернулся и обернулся.
— Ничего не слышишь? — спросил он.
Меченый только головой помотал.
— Хороша
— Сама, — призналась я. — Почти. Знакомый слегка помог…
…демон хихикнул.
Что когтем по стеклу.
Краш аж крутанулся. Да, он у нас миру куда более открыт… ладно, капли капают, тьма сгущается. Туман, могилки. Заунывный вурдалачий вой. Нет, на университетских кладбищах вурдалаков не водится, но ведь на других встречаются же? И стало быть, добавим.
Земля мокрая.
Чавкает.
Ага… а по лицу Краша пот бежит.
— Долго ты еще возиться собираешься? — Меченый жевал капусту и с немалым энтузиазмом, чем, признаться, изрядно мешал. Вот тянуло посмотреть, с чего перерождение начнется.
И начнется ли.
Может, капуста, она демонической силе не подвластна?
Демон обиделся. Так, слегка. И гость мой тоже в лице поменялся. А от стены донеслось:
— Неуютненько…
— Так… не мамкин бордель, чтоб уютненько… — Меченый облизал пальцы, собрав и сок, и тонкие белесые нити, которые мне казались похожими на червяков. — Стало быть, упертая?
Краш кивнул.
Как-то рассеянно.
Не отвлекаемся. Кладбище и могилка… разрытая… и дурацкая шутка, когда в плечи тычут, в могилку эту сбрасывая. И дно ее рушится, и кажется, будто летишь в яму, из которой не выбраться. Она глубока…
…нет, на самом деле сильно глубоких не копали. Кому оно надо, с проблемами потом разбираться? Но вот расширить, углубить рабочую могилку, положить тонкие доски, которые землицею присыпать. У некромантов на редкость дурацкие шутки.
И Глен, помнится, хохотал, глядя, как я пытаюсь выбраться.
А вот тебе, Краш, не позволю. Твоя могила будет глубока, а из дна ее рука костистая выглянет, вцепится в лодыжку.
Дернет.
Он заверещал тоненько, обиженно и крутанулся, пытаясь избавиться от руки.
Выругался Меченый. А над головой моей свистнул нож, чтобы по самую рукоять войти в стойку.
— Не шали, — сказано было.
А я что?
Я стою. Вспоминаю прекрасные студенческие годы. Да, после той ночи я неделю с Гленом не разговаривала, а он все не мог понять, почему.
Смешно же.
Просто обхохочешься, до чего смешно.
Краш всхлипнул и вытер нос, из которого протянулась тонкая струйка крови. А то… нам говорили, что ментальный дар опасен прежде всего для носителя. У меня же еще воспоминаний есть.
Если он хочет.
Вот, взять к примеру, обыкновенного пожорника,
— Нет! — взвизгнул Краш. — Хватит… ты… сам… она… не хочет.
Не хочу.
Еще как не хочу.
А вот путы чужой воли ослабели. Нет, мне, можно сказать, повезло. Будь Краш более опытным, я бы так легко не вывернулась. Но опытным он не был, привык, что жертвы сами рады обмануться, а стало быть, усилий прикладывать не приходится. Выучил пару фокусов и все…
Я пошевелила пальцами.
Сойдет.
Убивать людей, конечно, нехорошо, но… и умирать во имя человеколюбия как-то, по меньшей мере, неправильно, что ли?
— Успокойся, — велел Меченый и протянул жменю. — На вот, капустки съешь. Хорошая…
И Краш молча принял.
Взял.
Сунул в рот. Зажевал сосредоточенно, будто от того, сколь тщательно пережует он эту капусту, зависит личное его будущее.
— Что ж ты так, девонька? — это было произнесено с легкой укоризной.
А я что? Я ничего? Я вот стою и о жизни, может, думаю, которая у меня на редкость волнительной выходит. Надо было на теоретическую магию идти.
Или в артефакторы.
Сидела бы сейчас в каком-нибудь подвальчике, клепала бы амулетики… эх, не судьба. И ведь главное-то что? Главное, что это вот спокойствие мое нынешнее, оно совершенно ненормально.
Мне бы в слезы.
Или там умолять о пощаде… от меня ждут, что я сейчас расплачусь и стану о пощаде умолять. Вот только подсказывает мне что-то — не пощадят.
У них заказ.
А раз так…
— Упертая, стало быть… не скажешь добром?
Он сунул руку в бочку и словно бы задумался, окинул меня взглядом, будто примеряясь, помещусь я в этой бочке или нет.
Я не согласна.
В бочку.
Мало того, что помирать, так еще и смерть на редкость идиотская: захлебнуться рассолом демонической капусты.
— Скажу, — я улыбнулась, этак виноватенько, как на зачете у нашего недоброго мастера Грауберга, славившегося своею занудностью и просто-таки принципиальным нежеланием признавать, что и у женщины могут иметься мозги.
Поговаривали, что нежелание это являлось естественным следствием неудачной женитьбы, но… в общем, чтобы сдать Грауберга следовало улыбаться и притворяться дурой.
И чем дурнее, тем оно лучше.
Я хлопнула ресницами.
Губу нижнюю оттопырила, вспоминая ту, позабытую, казалось бы, рожу, которую долго перед зеркалом тренировала.
Меченый крякнул.
Не поверил?
Грауберг тоже верить не желал, все ходил кругами и вопросами мучил. Потом все ж поставил свое «удовлетворительно» и высказался… в общем, я и теперь-то не особо вспоминать желаю о том, как высказался.