Ювелир. Тень Серафима
Шрифт:
– Глупая, глупая девчонка, - с невыразимой нежностью выдохнул Себастьян.
– Что же ты наделала…
Готовясь прочесть молитву, Серафим почти машинально сделал контрольный выстрел - аккуратная точка между бровями совсем не портила красоты его феи. Кровь смыла печать поцелуя.
– Покойся с миром, София.
Глава 30
Сгорбившись, лорд Октавиан Севир сидел у постели Альбии, напряженно, в некоем мертвом оцепенении вглядываясь в лицо девушки. Та по-прежнему не приходила в себя. Высокорожденная аристократка, родная племянница и супруга… и самое главное, единственная дочь любимого брата, плод его плоти и крови. Что сказал бы Лукреций, узнав, какое зло совершил он с нею? Увы, спасти
Но, как ни странно, волновало Октавиана отнюдь не это. Волновало его как раз полное отсутствие волнения, собственное неожиданное равнодушие. Это было довольно странно… нет, не просто странно, а страшно. Сам удивляясь себе, поначалу лорд решил: привычка скрывать свои чувства так глубоко пустила корни, что даже наедине с самим собой он не может дать им свободу. Потом понял: нет. Всё верно, большинство людей в Аманите действительно глубоко несчастны из-за невозможности быть открытыми, из-за постоянного эмоционального голода. Он же несчастен из-за чего-то совсем другого.
Конечно, его мучила боль от потери ребенка-наследника. Но ребенок этот… хм… точнее, плод… еще не успел родиться, он не жил, а значит, не слишком страдал, умирая. Вернее, он даже не умер, а просто упустил возможность появиться на этот свет. Вытащил несчастливый жребий. И не было в этом абсолютно ничьей вины - иначе совесть, как и полагается, растерзала бы лорда… а совесть молчит. Да и мыслимо ли жить с таким камнем на сердце? Нет, конечно же нет, он не убивал собственное дитя - имела место случайность, несчастный случай, злой рок, фатум и прочее. По большому счету, Альбия сама виновата, ворвавшись к нему в такой неудачный момент и попавшись под горячую руку. Как будущей матери, ей следовало быть более осторожной и осмотрительной. Что и говорить, она еще совсем девчонка. А он… О чем еще мог он думать в тот момент, кроме трагедии, разворачивающейся на его глазах по ту сторону магического зеркального стекла, так близко - и так невообразимо далеко?
Возможно, сие звучало немного цинично, зато в полной мере передавало чувства лорда. Разумеется, он всем сердцем полюбил бы этого ребенка и сожалел, что судьба распорядилась иначе.
Но, увы, - он не успел его полюбить.
Любовь не рождается в один миг, и факт отцовства вовсе не переворачивает жизнь, не обязывает эту любовь появиться.
Нерожденный сын не мог соперничать с любимым братом, которого Октавиан знал всю жизнь. И что, что сказал бы Лукреций теперь? Простил бы? Продолжал бы слепо верить в избранность нынешнего лорда? Укорил бы или, наоборот, утешил и поддержал? Ведь ему и самому непросто…
Октавиан вспомнил их последнюю встречу, краткие сеансы связи через зеркало и, наконец, страшную сцену смерти, которую не позабыть уже никогда. Лукреций пошел на это ради него. Он пожертвовал, абсолютно осознанно пожертвовал жизнью, отдал её, словно яркую безделушку, любимому младшему братику. Ведь он совершенно точно знал, что не вернется из Ледума… они… они оба это знали.
Да, пришел час признаться самому себе: в глубине души он не сомневался, что Лукрецию не пережить задуманной опасной экспедиции. И всё же лорд согласился. Согласился, потому что она была слишком важна. Потому что успех сулил слишком многое. Успех давал серьезные преимущества в борьбе за титул верховного лорда, в борьбе за реальную власть над Бреонией.
Он позволил Лукрецию уйти на
И кто он после этого? Законченный ублюдок, чудовище? Или и вправду - избранный стать повелителем всей Бреонии?
Если первое, это очень печально.
Если второе, тогда немногим лучше, зато дает большой простор для самооправдания. Все эти жертвы - честный долг, который обязано выплачивать ему общество. Он избран небесами править этими безликими серыми массами, этими ограниченными, примитивными людьми, чьи жизни и смерти не должны тревожить великого правителя. Его кровь, как драгоценное вино, крепла и очищалась не годами, но столетиями. Десять, двадцать тысяч простых человек не стоят даже волоса на голове такого, как он, рожденного для высшей цели! Такого, как он, в чьей крови продолжают жить все великие лорды прошлого.
Нужно завершить это дело, довести до конца, чтобы жертвы не оказались напрасными. Он построит чертов идеальный мир, построит - для Лукреция. В память о Лукреции. И он отомстит.
Окатавиан вновь посмотрел на Альбию, и складки на лбу правителя разгладились, как не было, хотя взгляд сделался тяжел. Всё в порядке. Всё так, как и должно быть. Брат не стал бы обвинять его ни в чем. Просто бы не посмел. Лукреций сам отдал ему свою дочь, как с радостью отдал бы всё, что имел. Лукреций правильно служил ему. И так должны поступать все добропорядочные подданные Аманиты… нет, объединенной под его рукой, послушной его власти Бреонии.
И более того - скоро они будут так поступать.
***
Правитель Ледума находился в особом месте - главной башне своего дворцового ансамбля. Главной башне, являвшейся фокусом всех сторожевых башен, расположенных на границе.
Правитель Ледума ждал удара.
Конечно, он почуял, как активировал Лукреций канал связи с Аманитой, конечно, он заметил мелькнувший в неверных туманностях магического зеркала лик его врага… прекрасный молодой лик.
Единственный краткий взгляд перед телепортацией открыл заклинателю многое. Лорд Аманиты был молод, о боги, как же он был молод! Как сам лорд Эдвард был молод когда-то. Хитрец Лукреций умышленно показал брату свою смерть, зная, что душевная мука поможет скрепить и сплавить воедино пока еще по-детски мягкие ткани сердца, закалит благородный металл воли. Страдание иногда способно выковать безупречный клинок характера, положенный действительно великому правителю. Лукреций знал, что брат не сломается, а, справившись с этой болью, выйдет из неё еще более сильным, и больше того: лишенным слабостей и изъянов, привязанностей к принципам или близким людям. И, окрыленный этой новой силой и болью, он возжелает мстить.
То, на что невозможно порой решиться в обычном, уравновешенном состоянии сознания, кажется единственным выходом в минуты сильных потрясений. Уж таковы люди.
Ничто теперь не остановит грядущего горячего, скоропалительного решения, никакие аргументы рассудка, здравого смысла, никакие возможные опасения, трудности и последствия. Против всего этого у Октавиана будет единственный грубый, но сильный довод, последний прославленный довод лордов - война.
Победителей, как известно, не судят.
И чтобы избежать этого суда, лорду Аманиты нужно будет сокрушить Ледум одним ударом, явив Бреонии поистине неодолимую мощь, - мощь, которой нечего противопоставить… что невозможно просто по определению. Чего бы там ни вызнал Лукреций, правитель Ледума не без оснований рассчитывал на крепость своих городских стен, на прочность не однажды проверенной магической защиты.
Лорд Эдвард не сомневался: отныне Октавиан не потерпит неподчинения, туманных политических игрищ и дальнейшего затягивания дипломатической волокиты. Новая война будет начата, и начата сегодня же.