Южаночка
Шрифт:
Ее Сидоренко, спаситель дедушки — грязный солдат! От ее Сидоренко пахнет махоркой! Он, друг дедушки, его старая гвардия! Его гордость! Сердце Ины вспыхнуло, закипело, загорелось от обиды в груди.
— Как ты смеешь говорить так? — в одну секунду очутившись перед ненавистной ей белобрысой Линой, закричала она почти во весь голос.
— Палтова! Не смейте шуметь! Ведите же себя прилично на приеме! — резко остановила ее дежурная «чужая» дама шестых.
Но Ина уже не слышала ничего. Она «зашлась», как говорится, от гнева. Ее Сидоренко! Ее милого, дорогого Сидоренко обидели, оскорбили… И кто же! Кто! Какая-то
И Ина задыхалась от гнева, негодования и душившей ее злобы и безотчетной тоски… Она стояла перед Фальк, вся дрожа с головы до ног и твердила, сверкая глазами и крепко стискивая свои маленькие кулаки:
— А ну, повтори! Повтори, что ты сказала про нашего Сидоренко! — охрипшим от бешенства голосом твердила она, все ближе и ближе подступая к Лине… Та окинула ее вызывающим взглядом, презрительно пожала плечами, надменно вздернула головой и произнесла с недоброй усмешкой на тонких губах:
— Отстань пожалуйста! Чего ты лезешь! Я ненавижу тебя… и твоего Сидоренко… Он — твой Сидоренко — дурак!
— Дурак! А! — не то проговорила, не то простонала Ина, вся побелев, как платок, метнулась к своей противнице и крепко, изо всей силы вцепилась ей в плечи.
— Ай, ай, ай! Она дерется! Она дерется! Да возьмите же ее, возьмите! — вырвалось испуганно из уст последней.
В тот же миг чьи-то острые пальцы впились в свою очередь в плечи Южаночки…
— Дрянная, гадкая девчонка! Ты, Бог знает, что позволяешь себе! Сейчась же отпусти Лину и становись посреди залы, я наказываю тебя за грубость и пускай все посетители приема видят это! — гневный и негодующий прозвучал над головой Южаночки, Бог знает когда и откуда поспевшей на выручку к племяннице, голос госпожи Бранд.
В следующую же минуту сильная рука схватила ее за руку и вывела на середину залы.
Стыд, ужас, отчаяние, все это разом нахлынуло в душу Ины… Румянцем смущения залило ей лицо… Мало того, что все головы посетителей повернулись к ней, что все глаза с любопытством и сочувствием устремились на провинившуюся девочку, разглядывая ее как невиданного зверька… что переживала девочка! Ей, Ине — не позволят теперь двух слов сказать Сидоренко, милому Сидоренко, не разрешат перемолвиться с ним по «душе», порасспросить о дедушке, о его хлопотах, о нем самом, наконец, ее славном, добром «таракашке» — Сидоренко, о Марье Ивановне, обо всех, обо всех. О злые! Гадкие люди! О злая, гадкая Фальк!
Из гордости Ина не плакала. Не проронила ни одной слезинки. Только лицо разгоралось все ярче и ярче, да глаза блестели и горели, как никогда…
А Сидоренко стоял по-прежнему на том же месте, не зная что делать, что предпринять. Наконец, несмело, угловато, то и дело вытягиваясь во фронт перед офицерами, наполнявшими приемный зал института, он бочком пробрался к Южаночке и произнес тихо, наклоняясь к ее уху.
— Ваше высокоблагородие, Иночка… Барышня, не огорчайтесь! Ну пущай вас в роде как бы «под ружье» поставили, либо на часы сверх очереди… Ничего… Все образуется, все пройдет… Не кручиньтесь больно много. Дитё малое без наказания не вырастить… А вы бы, ваше высокоблагородие, чин-чином у начальницы-то, начальница она али заведующая вам что ли? Пошли бы да смиренненько прощения бы и попросили, уж куды как хорошо было бы! Пойди, дитятко, не гордись, попроси Иночка, ваше высокоблагородие
Заскорузлая рука старого солдата гладила чернокудрую головку девочки, а глаза любовно и ласково заглядывали в ее лицо.
И под этим мягким ласковым взором снова растоплялось закованное было в путы злобы и ненависти сердечко Ины, и снова всепрощением, теп лом и спокойствием нахлынуло в ее смятенную душу… Она улыбнулась доверчиво старому солдату, кивнула ему головкой и через минуту стояла уже перед госпожой Бранд.
— Простите меня, фрейлейн, простите меня! — смущенно пролепетал ее тихий голос.
Наставница строго взглянула на нее.
— Я прощу тебя только тогда, когда тебя простит Лина! Проси же прощения у нее! — твердо и резко отвечала она.
Что или ослышалась Южаночка? Или слух обманул ее? Просить прощения у Фальк, ненавистной противной Фальк, только что оскорбившей ее милого славного Сидоренко! О, никогда, никогда в жизни!
— Никогда в жизни! — пылко вырвалось легким криком из груди Ины, — никогда! никогда! Никогда!
— В таком случае становись на прежнее место и стой там, пока не окончится прием — резкими звуками прозвучал над ней голос классной дамы и она с досадой отвернулась от девочки.
Не произнося больше ни одного слова, Южаночка вернулась на середину залы, подошла к своему другу и, крепко сжимая руку старого денщика, тихо, чуть слышно прошептала:
— Я просила, но… Но она требует слишком большой жертвы, милый мой Сидоренко!.. Слишком большой и… Я не могу исполнить ее… Не могу… Не могу…
И она печально поникла своей черной головкой.
— Ну, и охота тебе киснуть из-за такого пустяка! Вот невидаль подумаешь, постоять у всех на виду в прием… Брось думать об этом. Давай лучше поиграем в снежки, а пока, дай душка я поцелую тебя, — и Гаврик, обняв за плечи подругу, тянулась к лицу Южаночки своими пухлыми, малиновыми губами.
— И я тоже, и я тоже хочу поцеловать тебя Ина! — в свою очередь говорила Даня-Щука и тоже потянулась к ней с другой стороны.
Они все трое стояли на небольшой площадке, покрытой снегом. С двух сторон к ней примыкали снежные сугробы, с третьей стена веранды, с четвертой находилась хорошо утоптанная дорожка, убегающая в глубь сада.
Час приема кончился, девочек повели на прогулку… Теплый ласковый февральский денек веял своим предвесенним дыханием… Всюду начинал уже стаивать снег… Сугробы взбухали и чернели. Чуть уловимым ароматом весны тянуло откуда-то издалека… Там и тут отколовшиеся от водосточных труб валялись льдинки, сверкая большими алмазами в лучах февральского солнца.
— Ах, хорошо! Ей Богу, хорошо! — всей грудью впитывая в себя чистый свежий воздух, — восхищалась Гаврик.
— Дивно хорошо! — одобрила Даня, — правда Южаночка, чудесный денек!
Ина только что раскрыла губы, приготовляясь ответить, как зафыркала, заплевала и замотала головой от большого снежного комка, ловко пущенного в нее Гавриком и попавшего ей прямо в губы…
— Ха, ха, ха! — залились смехом все трое и в один миг закипела снежная война.
Гаврик, Верховская и Южаночка словно с цепи сорвались. Вмиг было забыто недавнее горе и Ина уже с громким серебристым смехом то отбивалась от снежных снарядов, то сама с веселыми криками посылала их…