Южаночка
Шрифт:
— Сегодня у нас в Гатчине елка в офицерском собрании! Будет фокусник, живые картины и танцы, — говорила Даня Верховская, усиленно выскабливая перочинным ножичком на стене чей-то вензель.
— Не порти казенное добро, Щука, — остановила девочку всегда благоразумная Ланская и, помолчав с минуту снова заговорила: А у нас, mesdam'очки, какой праздник то сегодня в деревне. В нашу усадьбу крестьяне со звездой приезжают издалека… Колядуют… Поют… Потом их угощают у нас пирогами, телятиной, пивом… Деньгами дарят… А ребят гостинцами. Папа все это устраивает — он добрый!.. — и глаза девочки сильно увлажились при одном воспоминании о доме и отце.
— А что,
— Ну, не скули пожалуйста, Санька, и без того тошно! Сняв голову по волосам не плачут! — резко оборвала девочку Гаврик.
— Ну, да тебе хорошо, ты все равно зимние праздники домой не ездишь, — послышался чей-то голос, исполненный упрека.
— А ты бы, если уже так раскисла, слезное прошение написала бы паровозу… Так вот и так каюсь в содеянном и выдаю виновных головой. Отпустите только домой, моченьки нету! — насмешничая и волнуясь говорила Верховская и ее белокурый хохолок раскачивался в такт всему ее порывисто движущемуся миниатюрному существу.
— Шука! Противная! Как ты смеешь так говорить! Что я доносчица, как Фальк, что ли! — вспыхнула Жемчуженка.
— Так не скули, не мотай душу! — снова отрезала Гаврик.
— Мальчишка! У тебя манеры как у мальчишки!
— А ты, кисляйка, каша разварная, картофельное пюре! Кисель!
— Сама пюре и каша!
— Ну уж не ври, я сильная, и не нытик, как ты!
— Гаврик! Вы дрянь после этого. Впрочем от вас и ожидать большего нельзя. Вы в лазарете недавно мятных лепешек стащили!
— Вы с ума сошли, Рамова! Лепешки мне Эва Дмитриевна дала, а вы, четыре порции желе недавно съели! Срам-то какой. Обжора!
— Не четыре, а всего три! Вы врунья, душка!
И ссора готова была уже и разгореться. Детские страсти закипели… Натянувшиеся как струны нервы должны были найти себе какой-нибудь выход… Бог знает, к чему бы привела, эта своеобразная перебранка, если бы Маша Ланская не выросла перед обеими разошедшимися в их гневе девочками, как из под земли.
— Mesdames! Тише! Тише! Слушайте! Слушайте только. О, как это прекрасно! Верховская, несчастье ты этакое, да перестань же ты казенную стену портить!
И точно по мановению волшебной палочки полная тишина воцарилась в классе.
Тихие, нежные и чистые как звон серебряного колокольчика звуки неслись из угла класса, из за черной аспидной доски, где светлым пятном на зеленом камлотовом платье белелся чей-то передник.
Южаночка, сидела на полу, забившись в угол за классную доску и прислонив кудрявую головку к стене, раскачиваясь из стороны в сторону с закрытыми глазами пела своим нежным чарующим голоском.
Христос Младенец родился в пещере. О, славьте, славьте величие Бога, Славьте Предвечного Иисуса, Пришедшего спасти вас всех. Слетались Ангелы Божии в пещере Сходились пастыри славить Величие Его И ликующим пением Неба Наполнялся весь радостный мир.Эту песнь когда-то пела Южаночкина мама, эту песнь научила петь Сашенька Мансурова и свою черноглазую крошку-дочурку.
И сейчас вспомнила эту песнь, темнокудрая девочка, и не одну только эту песнь вспомнила она, а и далекую южную окраину, свою красивую нежную покойную мать, всех своих солдатиков
И Ина, видя перед умственным взором все эти дорогие ей лица, прижмурив для полноты иллюзии глаза, пела все нежнее, все мелодичнее, все задушевнее своим серебристым красивым голосом…
Словно очарованные, сбившись тесной толпой стояли девочки, слушая этот дивный то разливающийся как трель соловушки, то затихающий как шелест лесного ветерка голос. В детских лицах застыло восторженное выражение… Во многих глазах сверкали слезинки…
— Mesdam'очки! Душки! Да что же это! — восторженно срывалось с уст восхищенной Жемчуженки, мгновенно забывшей свою ссору с Гавриком, — точно ангел небесный поет! Ей Богу!
— Тише! Тише! Не мешай слушать! — зашикали на нее подруги.
Скрипнула, отворилась дверь… Стремительно вбежала в класс Дуся-Надин и тоже словно зачарованная остановилась, как вкопанная.
— Кто это поетъ? О какая прелесть!
— Палтова, Дуся, Палтова…
— Она? Восторг! О, пой, милая, пой!
А голосок уже звенит, разливается рекой снова…
Христос Младенец! Я пришла к тебе тоже Христос Спаситель! Научи меня жить. Обвей меня кротостью, добротою и правдой И дай мне силы остаться честной всю жизнь.Зазвенел, зазвенел как речка лесная и смолк голосок! Наступила тишина. Мертвая тишина. Казалось, еще реяли в комнате нежные звуки.
— Палтова! Прелесть ты этакая! Южаночка! Откуда ты так петь научилась!
И Дуся, первая нарушив волшебное очарование минуты стремительно бросилась в угол за доской.
Град поцелуев осыпал лицо, глаза и черные кудри Ины… Ее ласкали… Ее приветствовали, ею восхищались, как никогда…
Девочки совсем, казалось, обезумели от восторга. А она стояла среди них и наивно хлопала своими большими милыми глазами. Чего они все радуются? Что такое сделала она?
И вдруг Дуся, ласкавшая ее с чисто материнской нежностью, ударила себя ладонью по лбу и вся просияв от внезапно пришедшей ей в голову мысли весело вскричала:
— Дети! А что вы мне дадите, если я устрою вам, что завтра же вы все разъедетесь по домам? Настолько ручаюсь за это, что сегодня же пошлю телеграммы и записки всем вашим родным!
— Дуся, Дуся! Вот то было бы счастье! Дуся! Как же вы сделаете это, ангел! Прелесть! Божество наше! — послышались звонкие голоса, и в один миг седьмушки, как мухи облепили свою хорошенькую пепиньерку, обнимая, целуя и тормоша ее.
— Тише вы тише, сумасшедшие! Всю прическу на бок свернули! — отбивалась от них с хохотом резвая Надин. Все это я вам устрою и на чаек даже не попрошу ничего. Только чур! Уговор важнее денег. Слушать меня во всем, беспрекословно… А сейчас… марш в музыкальную комнату… Там вы разучите со мной всю ту песенку, которую только что пела Ина Палтова, да хорошенько, смотрите у меня! А потом… Потом… Слушайте, только: я пошлю за серебряной бумагой, картоном и клеем коридорную Дашу и живой рукой сделаем Вифлеемскую звезду… Сегодня у княгини гости… И вы всем классом пойдете к ней «колядовать», причем Ина споет ее песенку, а вы будете подхватывать хором последние строфы ее… А уж все остальное я беру на себя устроить и, думаю, что вы все будете прощены! Только помните! Слушать меня во всем беспрекословно.