Южная звезда (с иллюстрациями)
Шрифт:
Ли невозмутимо отвязывал «аппендикс» [15] , добавленный к его длинной косе, не давая ни словом, ни жестом, ни даже взглядом понять, что шутка переходит допустимые границы. Его желтое лицо, маленькие, в морщинках, глазки сохраняли невозмутимое спокойствие, как если бы все окружающее совершенно его не касалось. И в самом деле складывалось впечатление, что из всего того, что говорилось в этом Ноевом ковчеге по пути в Грикваленд, он не понимает ни слова. Поэтому Панталаччи не упускал случая «пошутить» на скверном английском языке.
[15]Аппендикс (от лат.Appendix —
— Как вы думаете, его желтуха заразная? — громко спрашивал он у соседа.
Или же:
— Если б только у меня была пара ножниц обрезать ему косу,— то-то бы забавную рожу он скорчил!
И пассажиры покатывались от смеха. Веселились вдвойне оттого, что бурам, чтобы понять реплики итальянца, требовалось время, и буйному веселью они предавались на две-три минуты позже остальной компании, вроде как ни с того ни с сего.
В конце концов Сиприен возмутился наглостью, с которой из бедняги Ли делали всеобщее посмешище, и заявил Панталаччи, что его поведение не отличается великодушием. Неаполитанец хотел было ответить выскочке-французу, но одного слова Томаса Стила оказалось достаточно, чтобы он благоразумно промолчал.
— Нет! Нечистая это игра, ведь бедняга даже в толк не возьмет, что вы тут говорите! — добавил славный малый, сокрушаясь, что как-то и сам смеялся вместе с остальными.
На этом дело и кончилось. А мгновением позже Сиприен заметил хитрый и слегка ироничный взгляд, с явным оттенком признательности, который бросил на него китаец, отчего инженеру пришло на ум, что Ли не такой уж простоватый малый, как всем казалось, возможно, и английский он знает лучше, чем старался показать. Но тщетно пытался Сиприен завязать разговор с Ли на следующей остановке. Китаец оставался безучастным и не проронил ни слова. С той поры это странное существо продолжало вызывать живой интерес молодого инженера как загадка, разгадку которой предстояло найти. И Сиприен частенько позволял себе внимательно всматриваться в желтое, лишенное растительности лицо, с узким ртом, похожим на сабельный шрам, с коротким приплюснутым носиком, с широким лбом и косыми глазами, почти всегда опущенными долу, словно для того чтобы притушить лукавый огонек.
Сколько же китайцу лет? Пятнадцать или шестьдесят? Этого нельзя было сказать. Если его зубы, взгляд, черные как сажа волосы позволяли склоняться в пользу юности, то морщины на лбу, на щеках и даже у рта явно говорили о пожилом возрасте. Маленького роста, худенький, с виду проворный, он совмещал в себе старческие, точнее сказать, старушечьи и юношеские черты. Был он богат или беден? И этот вопрос оставлял место для сомнений. Панталоны из серого полотна, желтый фуляровый халат, плетеный веревочный колпак, башмаки на войлочной подошве — могли в равной мере принадлежать и высокородному мандарину, и человеку из народа. Багаж его помещался в одном ящике из красного дерева, на котором черными чернилами был выведен адрес:
Н. Li,
from Canton to the Cap,
что означает: X. Ли, направляющийся из Кантона в Капскую колонию.
Помимо прочего, китаец отличался исключительной чистоплотностью, не курил, пил только воду и пользовался каждой остановкой, чтобы самым тщательным образом выбрить себе голову.
Между тем шли дни, за милями следовали мили. Порой лошади бежали довольно резво. А порой казалось невозможным заставить их ускорить шаг. Но мало-помалу путь подходил к концу, и вот в один прекрасный день фургон-дилижанс доехал до Хоптауна. Еще один переход, и позади остался Кимберли. Наконец на горизонте показались белые домики.
Это был Нью-Раш.
Шахтерский поселок здесь почти не отличался от любого временного городка, возникающего из-под земли словно по волшебству, в любой стране, недавно открытой для цивилизации. Деревянные домишки, в большинстве своем совсем крохотные, похожие на лачуги дорожных рабочих на какой-нибудь европейской стройке, несколько палаток, дюжина кафе или столовых, бильярдный зал, «альгамбра» [16] ,
[16]Альгамбра — дворцовый комплекс в Испании, близ Гранады; шедевр мавританского (арабского) зодчества ХIII-XIV веков.
[17]Лавки ( англ.).
Сиприен Мэрэ, как и все вновь прибывшие, поспешил туда, пока в здании с пышным названием «Отель Континенталь» шли приготовления к обеду. Было около шести часов вечера, солнце на горизонте уже окутывалось легкой золотистой дымкой. Молодой инженер лишний раз отметил огромность его размеров под здешними южными широтами. Казалось, диаметр этого диска превосходил диаметр европейского солнца, по крайней мере, вдвое. Но еще более неожиданное зрелище предстало Сиприену Мэрэ в Копье, то есть в алмазных копях.
В начале разработок месторождение в Грикваленде представляло собой понижающийся холм посреди равнины, плоской, как море в штиль. Но теперь холм превратился в огромную яму с расширяющимися стенками-валами — что-то вроде цирка эллипсовидной формы и площадью около сорока квадратных метров, зиявшего на равнине черным провалом. Рудник насчитывал не менее трех или четырех сотен «claims» — «клемов», или концессионных участков, по тридцать одному футу в поперечнике, которые оценивались владельцами по их желанию. Добыча алмазов происходила следующим образом.
Сначала с помощью кирки и заступа вынимали почву, обычно состоявшую из красноватого песка вперемешку с гравием. Затем доставленный к стенке рудника грунт переносился на сортировочные столы, где его промывали, толкли, просеивали и после всего этого тщательнейшим образом изучали, чтобы установить, не содержит ли он драгоценных камней. Все эти участки, раскапывавшиеся независимо друг от друга, образуют выемки, естественно, разной глубины. Одни достигают глубины ста и более метров от поверхности, другие только пятнадцати, двадцати или тридцати метров.
Для промышленных и транспортных нужд каждый концессионер обязан, в соответствии с официальными предписаниями, оставлять с одной стороны своей выемки совершенно свободное пространство шириной в семь футов. Вместе с семью футами соседа оно представляет своего рода плотину, обозначающую первоначальный уровень почвы. Поперек этого прохода кладут балки, выступающие почти на метр с каждой стороны, создавая ширину, достаточную, чтобы две встречные тачки не могли столкнуться. В ущерб прочности этой навесной дороги и с опасностью для старателей концессионеры по мере углубления разработок все глубже врезаются в основание стенки, так что перегородка, нависающая над разрабатываемыми выемками и достигающая порой высоты вдвое большей, чем у башен собора Парижской Богоматери, в конце концов обретает форму опрокинутой пирамиды с вершиной в основании. Следствия такой скверной диспозиции [18] нетрудно предвидеть: стенки часто рушатся, особенно в сезон дождей или при резком перепаде температуры, приводящем к появлению в толще глины множества трещин. И все же, несмотря на периодическое повторение этих бедствий, беспечные рудокопы продолжают раскапывать свои участки до крайнего утоньшения перегородки.
[18]Диспозиция (от лат.dispositio)— расположение.