Южный Урал, № 1
Шрифт:
Все знали Молчаливого.
— Предки потеряли прозвище, — улыбался на вопрос Молчаливый. — Шли они сюда быстро: убегали, значит. Ну и потеряли прозвище.
…Далёкий предок Егора Молчаливого пришёл на Таймыр, вероятно, лет 300 назад. Как он пришёл: по доброй ли молодецкой воле, то ли под конвоем солдат — неведомо. Был ли это удалой искатель счастья в «незнаемой земле», или оборванный, клеймённый арестант без левого уха и двух пальцев на левой руке — молчит, не рассказывает Егор.
Как известно, XVII век на старой Руси был «бунтарским». Разин Степан оставил глубокий мстительный след: крестьяне пронеслись
Бунты подавлялись с отменной жестокостью. Плаха на Лобном месте не высыхала от крови. Казнями, пытками и кровью отмечен в истории XVII век. А тех, кого не успевали казнить, били батогами для позора и ссылали партиями на заселение «диких мест».
И вот «бунтовавшая чернь», земельная беднота, раскольники-аввакумцы, «гулящий и клеймённый люд» потянулись в новые земли — в леса могутные, страшные, непролазные, в страну холодную, снежную, ветренную. Это были самые обычные русские крестьяне, иные непокорные, а другие как-то провинившиеся перед царскими законами.
Злобу, ненависть и вольнодумство выгоняли цари в Сибирь. Так и повелись здесь странные люди, не поймёшь кто: ни русские, ни якуты, ни самоеды. Так и жили, поклоняясь деревянным богам, не знаясь с факторщиками, ни с попами-миссионерами. Осталось их немного, но зато были они больно крепки, кряжисты и отважны.
Про Егора Молчаливого, его твёрдость и характер говорили везде с уважением. Как скажет бывало, то так и быть, а не то добра от него не жди. Однако, никто не скажет, что плохие, нечистые дела справлял Егор. Нет, этого не бывало у Молчаливого. А обманывать охотников — остяков да якутов не давал. Любили они его, как любят только в снегах Севера: всей своей жизнью.
Про новую власть услышал Егор, увидел, какую правду она принесла в снега, одобрил. «Правильную говорку кладёт, — сказал Молчаливый, — верную дорогу гоняет. Хорошо должен жить тундровый человек, свободно, как вольный олешек в тундре».
Но чем ближе присматривался к делам новых людей, тем больше мрачнел и убирался прочь от селений, в глубь тундр уходил, на острова переселялся, пропадал в неизвестных заливах. Странными казались ему эти новые люди. Были они все восторженные какие-то, шумные, непочтительные к снегам, но упорные. Не покорялись, не гнулись, а со смехом ходили в его немой стране. Они, то и дело, говорили о заводах, шахтах, кораблях, угле и обещали обшарить всё кругом, застроить, заселить…
Слушал их Молчаливый и смеялся одними глазами: хохотать громко не умел.
— Вздумали обшарить все снега! Строить! Народ нагнать! А кто жить будет в постройках? Всё едино передохнут, как рыба в заморе. Ха!
Но они стали строить! Молчаливый содрогнулся, когда услышал первый стук топора и визжание пил. Кто смел нарушить покой снегов! А страна, которую Егор любил за дикость, девственность и суровость, эта страна покорилась. Пришельцы развалили все земли — промороженные и мёртвые — у себя под ногами, как свежуют спутанного оленя.
Молчаливый ушёл разочарованный. Исчезла земля, которую
Один, с упряжкой знаменитых псов, бродил по родине Молчаливый и всюду видел конец царства снега. Егор гонял свору из конца в конец снежной страны, и везде рушились его надежды.
Сколько веков лежали снега — нетронутые, страшные для малодушных и слабых! Сколько тысяч лет пугала и отбрасывала холодная страна людей, оставаясь неприступной. А теперь вдруг обычные люди лезут на снега тысячами и по-хозяйски обращаются с ней, как хотят.
Молчаливый пробирался на острова, надеясь здесь на громадных камнищах, скованных лютыми ветрами и морозами, найти подобие утраченного. Но опять появлялись молодые парни и храбро лезли за камнища, строили дома, громоздили до самого неба высокие мачты радиостанций и копали, взрывая камни и лёд.
И странно — все эти люди знали его. «А, товарищ Егор!» — и протягивали руки. Он почти не говорил ни с кем, но как-то стороной они узнавали о нём. Он никогда не рассказывал о своих знакомствах, походах, путешествиях. Он не знал, что за свою жизнь совершил не мало героических подвигов. «Как? А помощь оказанная Вилькицкому и его суднам «Таймыр» и «Вайгач»? А путешествия и экспедиция с Никифором Алексеевичем Бегичевым? А открытие островов и рек? А разве неправду пишут о нём — Молчаливом — Роальд Амундсен и Отто Свердруп?.. О, да, он скромен!» — удивлялись они.
Честолюбие! Егор не знал этого чувства. Да, всё, что говорили, было, но кто откажется помочь человеку, когда на этом законе держится вся жизнь в снегах? Лет пятнадцать назад норвежское правительство прислало Егору золотые часы и деньги за двухлетние розыски потерявшихся спутников Амундсена — Кнутсена и Тессема. Долго он отказывался принять награду, уверяя, что ему никто не должен, кроме тунгуса Бенетоса, который одолжил у него на белковании две горсти нюхательного табаку.
Где бы он ни появлялся, к нему везде обращались за помощью. Надо провести научно-изыскательскую партию в бухту Широкую, срочно увезти на остров Одинокий врача, показать дорогу от Колымы до Якутска, забросить на неизвестную речку геолога. Но Молчаливый в ответ отрицательно качал головой. «Не знаю», — лаконично отвечал он, прощая себе ложь во имя любви к снегам. Все знали, что Молчаливый говорит неправду, все знали Егора — лучшего следопыта Севера, но настаивать не осмеливались.
И он уходил опять одиноким, романтик и мечтатель, последний из могикан-одиночек.
Презрение рождалось в нём, когда он видел на зимовках удобства и уют. Консервы, сладкие блюда, колбасы, сыр, кофе были незнакомы ему. Он считал, что жить в этой стране можно, только дерясь за каждый шаг пути, отвоёвывая право на пищу, на тепло и ночлег, побеждая холод и пургу. Поэтому ухищрения людей он презирал от всей души. И не было для Егора оскорбления, равного тому, чтобы пригласить его притронуться к другой пище, кроме сырого мяса, рыбы и жира. Даже птиц никогда не ел Молчаливый, уверяя, что они пахнут землёй.