Южный Урал, № 2—3

Захаров Дмитрий

— Первые болгарские горные инженеры.

Утром Дмитрий Наркисович проснулся рано, часов в шесть, и вышел на палубу. Волнистая пелена тумана кое-где еще стояла над водой, но солнце уже поднялось довольно высоко. Светлая голубая дорога Камы бежала меж бесконечных заливных лугов и редких лесков. Берега Камы были пустынны и хмуры. Но эта живая движущаяся дорога вызывала такое бодрое и хорошее чувство, как будто весь мир раздвигался перед тобой.

Здесь когда-то шел древний исторический путь, связывавший мифическую Биармию с Волгой и Каспием. Сюда из таинственных глубин

Средней Азии завозились дорогие восточные товары. Когда татары загородили дорогу на юг, пришли сюда новгородцы. А потом Строгановы начали рубить острожки и ставить соляные варницы. Край становился русским.

Теперь это бурное историческое прошлое позади. Убогая деревушка редко-редко встанет на берегу, и снова пустынно и дико вокруг, только хлопают плицы колес, и бежит вспененная вода, и вал, бегущий за пароходом, слизывает с отлогого берега ракушки и валежник.

Когда же оживут эти берега?

Сидя в каюте, Дмитрий Наркисович читал очерки Василия Ивановича Немировича-Данченко «Кама и Урал». Читал и делал на полях злые пометки. Чувствовалось, что писатель наблюдал жизнь из окна вагона и писал свои зарисовки только для того, чтобы занять внимание неприхотливого читателя. Это был один из представителей литературы «благополучных концов».

Через двое суток пароход вошел в устье Вишеры. До Чердыни оставалось еще верст шестьдесят.

На рассвете вдали показался красавец Полюд. Своей формой эта высокая гора напомнила Дмитрию Наркисовичу подножие памятника Петру, только увеличенное в тысячу раз. Далеко-далеко над лесистой равниной, над волнистой линией гор поднялся Полюд-Камень.

А через несколько часов пароход подходил к Чердыни. Город стоял на высокой горе. С реки виднелись только белые колокольни древнего монастыря.

Вот она, Пермь, или Великая Чердынь! Город новгородской старины. Бедность чердынского населения вошла в поговорку. Край удален от учебных центров, но в городе ни одного среднего учебного заведения. Общественной жизни в Чердыни нет и званья. Тон задают купцы, ведущие торговлю с Печерским краем, — Алины, Пешехоновы, Надымовы. Весь необъятный край находится в кабале у десятка чердынских толстосумов.

Сидя на постоялом дворе, Дмитрий Наркисович писал в Екатеринбург Ивану Васильевичу:

«Не подумайте, что за несколько часов моего пребывания в Чердыни я подмахну целое описание этого города во всех отношениях, — описание будет, но самое коротенькое, ибо интерес Чердыни — в далеком историческом прошлом».

Действительно Дмитрий Наркисович пробыл в Чердыни несколько часов. Стояла чудесная погода, и он решил отправиться дальше. Ехали ночью по Чердынскому тракту на север. До села Вильгорт считалось семнадцать верст. Было уже около полуночи, когда подъезжали к Вильгорту. Небо над лесом горело пурпуровым закатом. Красный цвет навевал жуткое настроение. В этой северной заре было много крови и вообще чего-то зловещего, точно в зареве невидимого пожара. По обе стороны зубчатой стеной тянулся угрюмый ельник. Где-то ухал филин. А на горизонте возвышалась мощная громада Полюдова Камня.

5

Стояла

весна. Тепло в этом году наступило рано. Экипаж ехал по изрытому ухабами Челябинскому тракту. Огромного роста, широкоплечий мужик брел по обочине. Его шатало с голодухи.

— Из городу, дядя? — спрашивали встречные с котомками за плечами.

— Из городу, — мрачно отвечал великан.

— А не слыхал, милый человек, насчет работы?

— Никакой такой работы в городе нету… Задарма шесть недель прошлялся, а теперь вот домой бреду. Надо к пахоте готовиться… Дружно ударила весна-то, а земля не ждет. Напрасно идете в город.

— Да уж что бог даст, милый человек… Не от радости идем.

Все разговоры шли на один лад: о работе, о хлебе, о голодовке. По деревням жаловались.

— У соседей худо, у нас тошней того… Мужики разбрелись, а бабы с ребятами маются. Тоже через день едят. Ну, и отощали: идет другая баба по деревне и повалится — голову стало относить с голоду. Потом хворь прикинулась: животами больше маются. Охвостьем прежде свиней кормили, а теперь в хлеб мешают, да и охвостья не стало.

Этой весной Дмитрий Наркисович побывал в Шадринске. Город расположен был на Исети, в центре когда-то хлебородного Зауралья. Теперь и сюда протянулись загребущие руки банковских дельцов и предпринимателей капиталистической складки.

В номере гостиницы спалось плохо: пьяная компания по соседству буянила до утра. Серый день начался перезвоном колоколов. Монотонно раздавались их медные голоса, начиная с самого маленького колокола, кончая самым большим. Служили панихиду, отпевали несколько покойников зараз.

Дмитрий Наркисович увидал возле церкви старика в заплатанном нагольном тулупе. У старика было восковое лицо и горячие, совсем молодые глаза. Всей своей наружностью и складом речи он напоминал раскольничьего начетчика.

— Божие наказание за грехи наши, — сказал старик и набожно перекрестился. — Народ с голодухи глину ест, а мы чревоугодию предаемся. Вон Ушков поехал беса тешить. Люди в церковь, а он в ресторан.

Мимо пронеслась кошева с бубенцами. В ней сидел господин в лисьей шубе и бобровой шапке. Это был знаменитый Амплий Гаврилович Ушков. Отец его, демидовский крепостной Гаврила Ушков, строил всевозможные заводы, и про Амплия Ушкова говорили: «Ежели у него завелось пять кирпичей, так он фабрику строит». Даже на городской земле ухитрился он поставить винокуренный завод.

— Народ с голоду помирает, а он его водкой спаивает, — говорил старик. — Как только бог за грехи терпит. Истинно, последние веки живем.

Познакомившись с городскими делами, Дмитрий Наркисович увидал строгого старика в хлебном магазине. Над дверями висела большая вывеска. Почтенный старец оказался одним из крупнейших тузов города Шадринска — Мокеевым. Вместе с другими шадринскими купцами он придерживал хлеб, выжидая «подходящих» цен. Шла отвратительная спекуляция на голоде.

Здесь Дмитрию Наркисовичу рассказали о страшных шадринских пожарах, уничтожавших сотни домов. Во время одного из пожаров сгорел купец Вагин, известный тем, что убил из ревности жену и был оправдан судом.