Южный узел
Шрифт:
С поляками вышло интереснее. Напуганная словами шефа жандармов Каролина Собаньская решила спасти себя. Она выложила не только то, что Бенкендорф знал по другим донесениям, но и то, чего знать не мог, ибо в круг польских заговорщиков допускают только своих. Неясно, чего они хотели в Варшаве, да и сейчас ли намеревались действовать? А вот относительно Одессы строили наполеоновские планы. Вояж «Блонда» обнаружил столько желающих открыть британцам ворота! Польские офицеры, служившие в Дунайской армии, по словам Собаньской, готовились захватить порто-франко,
Собирались ли соотечественники восставать? Хотели ли европейские державы предоставлять им помощь? Наконец, по силам ли было горстке офицеров захватить город? Все эти вопросы повисали в воздухе. Следовало принимать во внимание и лживость доносчицы, и пылкое стремление поляков к самообману.
— Итак, я хочу получить конфиденциальную информацию, которая лично вас не касается, по двум данным пунктам, — сказал Бенкендорф. — Что вы знаете о готовившемся выступлении татар? И о связях вашей стороны с поляками?
Джеймс помолчал. Ему предлагалось говорить не о себе. И без протокола. Взамен — пристойное содержание в крепости до того момента, пока посольство не добьётся его возвращения. Сделка, как сделка. Если другие агенты повели себя неосторожно, он-то чем виноват? Тем более что всего капитан, конечно, не скажет. Но от него и не ждут.
— Что ж, — проговорил он. — Мне потребуется четыре сменных рубашки в неделю. Столько же панталон. Двенадцать пар чулок. Стёганое одеяло. Полотно для постельного белья. Прикомандированные прачка и швея. А кроме того, у вас редко метут и поднимают тучи пыли. Я хочу, чтобы мокрую уборку делали раз в день.
В четыре часа утра Бенкендорфу предстояло сесть в коляску рядом с императором. Шурка очень хотел повидать Лизу. Они были старыми друзьями, если о даме можно так говорить. Её матушка — частая гостья вдовствующей императрицы — вечно прихватывала с собой дочь, и воспитанник привык развлекать мадемуазель Браницкую то шутками, то игрой в волан.
Когда-то в Париже он сам познакомил Воронцова с Лизой и едва ли не сосватал их друг другу. Кто бы мог подумать, что брак двух достойных и милых людей окажется таким тяжёлым?
А теперь… неудобно и побеспокоить в неурочный час. Рассвет едва подкатывал к горизонту слабой белой полосой. Утренний ветерок пробирал по спине под мундиром. Пойти и швыряться камешками в окно? После такого скандала?
Но графиня приехала сама. Её двуколка остановилась прямо напротив карантинного дома. Кучер ссадил хозяйку на землю.
— Михаил тебе разрешил?
— Он не знает. — Лицо у Лизы не было ни бледным, ни потерянным, как раньше, когда стряслась беда из-за Пушкина. Только усталым. И совершенно погасшим. — Ах, Шура, что я наделала.
— Ты-то тут при чём! — возмутился Бенкендорф. — Я вытряс из Раевского. Ему приказали… Чтобы Миша не стал командующим… — Он осёкся, заметив, что графиню не особенно интересует ход интриги.
—
Страшные слова.
— Лиза… — возмутился генерал. — Да вы с Мишкой…
— Всё ложь, — отрезала графиня. — Показное. Поверишь ли, ничего нет. — Она прижала оба кулачка в чёрных лайковых перчатках к груди.
Бенкендорф чувствовал, что под ногами этой женщины разверзается пропасть.
— Если узнаешь обо мне что-то плохое, помолись.
Только в экипаже Шурка понял смысл её слов и чуть было не потребовал поворачивать. Но рядом клевал носом император. А вёрсты одна за одной наматывались на колёса.
Он не знал, что по возвращении из похода Михаил, мокрый от дождя, как был на корабле, вошёл в комнату жены. Графиня стояла на коленях на полу, разметав белое креповое платье и опустив голову.
— Надо ли что-то говорить, сударыня? — спросил муж.
Туго завитые локоны её тёмных волос отрицательно качнулись.
До Елисаветграда коляска неслась без остановок. Казалось, императора что-то тревожит.
— По всем расчётам, если мы будем неутомимы, то успеем к дню рождения матушки, — сказал он. — Но мне почему-то всё время кажется, что больше её не увижу.
Бенкендорф приписал это запоздалой реакции на корабельные страсти. Испуг настиг его величество спустя двое суток после того, как опасность миновала.
В Елисаветграде они только вдвоём отстояли ночное бдение, императору чуть полегчало, и дальнейший путь он держался покрепче. 14 октября, как и было обещано, государь прибыл в столицу и, никем не узнанный, прошёл утренними улицами во дворец. Его приветствовала Шарлотта, выехавшая из Одессы раньше, и дети. Поднялся визг. Но Никс искал глазами Марию Фёдоровну, а она не выходила.
Пришлось сознаться: вдовствующую императрицу уложили лейб-медики. Известие о взятии Варны привело пожилую даму в такое радостное волнение, что она целые сутки не могла ни о чём говорить, кроме этого. А потом пошла к дивану, опустилась на него и только выдохнула:
— Устала что-то.
Никто не верил в дурной исход, потому что за всю жизнь Мария Фёдоровна ничем не болела. Однако она была настроена твёрдо, как и в любых обстоятельствах:
— Семья, дети, надо прощаться.
Позвали и Шурку. С ним вдовствующая императрица благоволила говорить отдельно.
Он вошёл, опустился на колени перед кроватью. Не сдерживал слёз.
— Будет, — покровительница похлопала воспитанника по руке. — Я пятьдесят лет живу только в этом дворце. Вообрази, какая я старая!
Бенкендорф взял её руку. Пальцы старушки казались обсыпаны белой мукой. Сама она, когда-то огромная, чуть не с него ростом, теперь съёжилась. А формы-то, формы какие были! Наполеон завидовал Павлу, хотел, чтобы у его невест, Екатерины или Анны, развились такие же. Всё в прошлом…
— Ах мой милый, Августин, — пошутила императрица. — Наклонись.