З.Л.О.

Соя Антон Владимирович

— Ладно, не пугай, не такие клубки распутывали.

— Не такие. В этом все и дело.

— Игривый ты какой-то пришел. Может, тебе там вкололи чего? Вообще-то я просил тебя чистым подержать. Или тебя от творческого процесса раздуло? Чего умолк? Меня одна персона в данный момент интересует — некто Сатанюга, или Кирилл Евгеньевич Семичастный. Я из твоего сбивчивого рассказа вынес, что ты якобы с ним у Алхимика в учениках ходил, потом в дурке с ним встретился, потом из дурки с ним сбежал и с ним же демона Димона вызвал, который его и сжег. Поправь, если что не так.

— Все так. Ты бы историю болезни его посмотрел. Да дело уголовное. Все лучше, чем шизофреника расспрашивать.

— Не учи отца, и баста. Сам разберусь, кого о чем расспрашивать. Ну и чему вы учились у Алхимика?

— Ты удивишься, но я до сих пор задаюсь тем же вопросом. Боюсь, что даже Алхимик не ответил бы на него. Называл он наши курсы «Эзотерической школой самопознания». А иногда говорил, что это «Магические курсы самосовершенствования». Сначала Алхимик набрал целую группу —

десять человек — по Интернету. Но через неделю всех разогнал. Иначе как Гарри Поцерами их при нас не называл. Мы с Сатанюгой стали его второй попыткой. И последней. Зачем он это делал, не знаю, он не объяснял нам… Думаю, понимал, что скоро помрет и жалко ему стало всех премудростей, что за десять лет по всему миру насобирал. Он ведь как жил: полгода в замке в Моравии — всякие опыты ставил, фолианты старинные изучал, а полгода по всему свету гонял, разные духовные практики изучал. То с колдунами в джунглях Амазонки, то в монастыре тибетском с красношапочниками, то с йогами, то с брахманами, то с чукотскими шаманами. А потом его нелегкая к нам обратно в Черняевск принесла. В дом свой, что рядом с домом Барона стоял, Алхимик даже не заехал. Остановился тайно где-то в частном секторе, купил пятно в центре под застройку и поставил там свою башню. Думаю, взятку гигантскую выложил архитекторам за согласование. Башня-крепость — восемь метров в диаметре, шестнадцать метров в высоту, одна дверь, окна-бойницы. Строили ее какие-то темные личности, гастарбайтеры и днем и ночью. Выросла башня, как по волшебству, за пару месяцев. По городу сразу слухи поползли, что колдун вернулся. Да и потом, зная репутацию Барона, которого иначе как наркобароном никто не называл, чего хорошего люди о его бывшем партнере должны были подумать? К тому же выглядел Ян Гелочек как эксцентричный фрик — ходил в черном плаще до пят, в черных сапогах со шпорами-звездами, хоть на лошади его никто никогда не видел. По улице Алхимик шастал в широкополой шляпе, а дома в черном колпаке с серебряной звездой. А уж когда все увидели его дочерей — бледных красавиц-близняшек с матовой кожей и огромными голубыми прозрачными глазами, золотыми волосами, черными бантами и платьями в рюшечках…

— В чем, прости?

— В рюшечках. Алхимика десять лет в городе не было, а красавицы-дочки минимум на шестнадцать выглядели, а то и на все восемнадцать. Колдовство однозначно. И выгуливал их Алхимик редко, только по ночам.

— Может, так тебе хотелось, Следак? Просто хотелось, чтоб они выглядели на восемнадцать. Знаешь, обычная песня каждого педофила: «Эта чертова девка выглядела на двадцать, она меня провоцировала…»

— Это ты меня сейчас провоцируешь! Только не пойму, для чего. Не хочешь слушать — отпусти в палату. Я педофилов ненавижу!

— Во-во! Ненавидишь, а девчонок с особым сладострастием описываешь, знаем мы вас — писателей, двуличных тварей. Лови педофила, бей его! Но Набокова, Льюиса Кэрролла не трожь, мент, своими грязными руками. Обывателя, пускающего слюни на толстых старшеклассниц в Сети, — в тюрьму, а фотографа Джока Старджеса выставку не замай, мент, — его голые малолетки — высокое искусство.

— Кончай, коллега! Чего завелся? Если тебе кругом педофилы мерещатся, могу вообще про двойняшек не рассказывать. Откуда тема-то полезла?

— Откуда? Да книгу твою дурацкую прочитал. «Карлович» называется, у тебя там такой сорокалетний жирный милашка в пентхаузе живет, рефлексирует и дружит с прелестным малышом.

— Я этот бред обсуждать не собираюсь. Если б я уже не лежал в «дуре», подумал бы, что ты пытаешься свести меня с ума. Закрыли тему.

— Хорошо. Закрыли. Излагаешь ты все цветасто, даже перебивать жаль. Только информация откуда? Ты ж ничего такого знать не мог. От полковника Швеца?

— Какая разница? Не от Швеца. От Сатанюги. Он мне много чего рассказывал. И тогда, в башне, в перерывах между лекциями Алхимика, и потом в дурке. Кирилл мне сразу не понравился. Молодой, а уже совсем испорченный. Я шизофреника за версту чую. А у него все на лбу было написано. Вернее, наколото. Три шестерки на лбу. Обычно под челкой, но перед нами всегда напоказ. Фрик почище Алхимика. Все, что можно, себе проколол, боль любил. Волосы, конечно в черный цвет крашенные, до плеч, пальто черное кожаное, сапоги как у Джина Симмонса. Но не это меня больше всего в нем бесило — улыбку я его гадливую возненавидел. Ему чего ни скажи, он посмотрит на тебя, как на обкакавшегося младенца, саркастически так, свысока. Еще и губки тонкие, в черной помаде скривит, умный такой. Единственное хорошее, что в нем было, — любознательность. Слова Алхимика впитывал как губка, хотя в теории не нуждался, он хотел практики по вудуизму дождаться, чтобы мертвяков на немецком кладбище пооживлять. Повеселиться. Башню Алхимика Сатанюга называл башней Молчания. Считал, что Алхимик — скрытый зороастриец и башню построил, чтобы его в ней похоронили.

— И кто же склюет его тело? — скептически спрашивал я. — У нас грифов нет.

— Грифов нет, склюют грифоны, они везде есть, невидимые. — И Кирилл улыбался своей мерзкой улыбкой. — Алхимик стопроц зороастрийский маг, денег у него до фигища, а он на «мазде» ездит.

— И чего? — не понимал я.

— И ничего. Пропил ты, Следак, свои мозги.

Такие у нас высокие отношения сложились. Он не понимал, почему Алхимик меня взял в ученики. Почему нахваливает меня, хоть я и дремлю на его истории религий. А я не мог понять, почему такой светлый человек возится с таким отребьем, как Сатанюга. Может, он его перевоспитать

хотел?

Алхимик оказался абсолютно светлым человеком, и я никак не мог взять в толк, зачем я хожу к нему напичканный «жучками» и как он может контролировать какой-либо наркотрафик, когда у него даже мобилы нет. Говорил, что все, что хотел, уже купил и посмотрел. Лаборатории я тоже никакой не обнаружил. В башне было три этажа и подвал. Наши практики, которые в основном состояли из гимнастик, способов дыхания и пения различных мантр, проходили в подвале. На первом этаже, за круглым столом под чучелом крокодила, мы слушали и записывали лекции Алхимика, на втором располагалась его спальня и санузел, на третьем — спальня и санузел девочек. Через месяц обучения мы дошли до изучения Гримуара, которым Алхимик очень гордился, говорил, что это не какая-нибудь подделка, а настоящая «Магия Арбателя» в рукописном варианте — фолиант, написанный в тринадцатом веке, а не куцая версия, изданная в Базеле на триста лет позже. Алхимик объяснял, что ценность Гримуара в том, что с его помощью можно творить добро, а не только вызывать демонов. Я же видел, как у Сатанюги при слове «демон» капает слюна из накрашенного рта. Творить добро он явно не собирался. Откосив от армии по семь-Б, он устроился в городской морг санитаром. Откуда его с позором выгнали. И теперь он тусовался с кучкой таких же, как он сам, готических некромантов на немецком кладбище. Обещал им, что скоро научит оживлять мертвецов. А для начала реаниматор Сатанюга нацелился на Гримуар.

— Алхимик наверняка кормит Гримуар кровью. Уверен. Надо будет принести ему литр своей. Пусть прикормит Гримуарчик. Очень хочу скорее с ним подружиться. — Вот так Кирилл делился со мной своими мечтами.

Пока же, наоборот, Алхимик закатывал нам необыкновенно вкусные обеды. Он купил маленький ресторанчик недалеко от башни с одной-единственной целью: чтобы его семье там готовили еду. Выписал в Черняевск отменного пражского повара и каждый день в четырнадцать ноль-ноль мы смаковали какое-нибудь вепрево колено с кнедликами. Кроме повара-чеха, у Алхимика служил еще один экзотический помощник — двухметровый негр с вытаращенными базедовыми глазами. Алхимик привез его из Бенина, и именно он должен был со временем научить нас магии вуду. Флип, так звали гиганта, никогда не улыбался, дико таращил и без того наполовину вылезшие из орбит глаза и выполнял функции дворецкого, водителя и охранника. Я сам неоднократно видел, как он чертит прутом от арматуры круги вокруг башни или кропит порог чем-то красным из маленькой бутылочки. Двери башни открывались через тройную защиту: отпечаток пальца, который прикладывался к считывающему дисплею у входа, пароль, который менялся каждый день, причем охранный компьютер прекрасно распознавал голоса, ну и конечно же, Флип, сидящий в прихожей у компьютера, видел на экране, кто там прется. Если Флип отлучался в ресторан за едой или в какую-нибудь прачечную, компьютер впускал гостя по пальцу и голосу. Все сложности с охраной — из-за фобий Алхимика. Он ужасно боялся, что его любимых дочерей похитят. Более того, у меня сложилось впечатление, что он был просто уверен, что это произойдет.

Следак замолчал.

— Чего ж ты остановился, Следак? Устал? В горле пересохло? — спросил заботливый Седой.

— Просто боюсь что-то сказать про Аню с Яной. С твоей идеей фикс про педофилию, как бы у тебя снова приступ не начался.

— Ты пробуй, Следак, не бойся.

— Аня с Яной всегда обедали вместе с нами. Когда я увидел их в первый раз, меня неприятно поразили собственные ощущения. Во-первых, сестры мне показались необычайно привлекательными, во-вторых, возникло чувство, что я их знаю сто лет, в-третьих, я просто ужасно испугался своих чувств. После смерти Веры прошло всего несколько месяцев, боль в моем сердце не стала меньше. К тому же девочки годились мне в дочери. Когда Алхимик сказал, что в апреле им исполнится по восемнадцать, — на сердце полегчало. Но зато я сразу понял, насколько постарел. Ведь первый признак старости, Аркаша, — это когда тебя начинает тянуть на молоденьких. Яна с Аней выглядели как Златовласка из кинофильма студии «Баррандов». Говорили они мало, потому что почти совсем не знали русского. Отец общался с ними на чешском языке. Меня удивляло, что двойняшки никогда при нас не смеялись. На них всегда красовались строгие черные платья типа школьных. Ты бы видел, как плотоядно пялился на девчонок Сатанюга. В эти моменты я ненавидел его особенно сильно. Алхимик, наоборот, глядел на них с такой нежностью, что я порой умилялся. Ведь у меня уже тоже могли вырасти такие дочки. Алхимик хвастался, что они с блеском окончили колледж экстерном и в следующем сентябре поедут в Гарвард. Я провалялся в дурке все лето — на дворе стоял ноябрь две тысячи пятого. Алхимик собирался научить нас всему до лета и свалить из Черняевска навсегда. Такой ему виделась его миссия. Как-то раз, уже зимой, Сатанюга после занятий спросил меня:

— А кто тебе больше нравится, Аня или Яна?

— В смысле?

— Ну, с кем бы ты больше хотел, Следак? Мне кажется, Янка на меня запала. Так что Аньку могу уступить тебе.

Я молча дал Сатанюге в нос. У него в носу торчало много железа, так что крови тоже получилось много. Он обозвал меня мудаком и ушел. А я еще долго думал о том, что если бы у меня родилась дочь лет шестнадцать назад, она могла бы влюбиться в такого козла. И что бы я тогда делал? Кстати, «Любовь зла — полюбишь и козла» — любимая поговорка Сатанюги, только он в нее вкладывал совсем другой смысл. Типа «Любовь Зла — полюбишь и Козла»! И Сатанюга демонстрировал мне портрет Бафамета, вытатуированный на внутренней стороне предплечья.