За Байкалом и на Амуре. Путевые картины
Шрифт:
— Како можно такой слова? — закричали китайцы и от удивления привскочили на своих местах.
— Джо! (Ах!) Какой цена! — кричали они, широко раскрыв свои черные глаза. — Чево напрасна? Тута дела легоньки, только мало-мало постукать — полтора рубля!
— Жестоки!..
— Да ты, Митер, я подумай, врешь?
— Правда. Зачем мне врать?
— Яй боха (Ей богу)?
— Зачем божиться, говорю — правда.
Китайцы задумались, но однако порешили послать депешу.
Это было мое последнее свидание с китайцами.
Из последних известий, полученных с китайской
Следовательно, нельзя заранее сказать, что ожидает нашу чайную торговлю и в какие отношения станем мы к нашим соседям китайцам. Прежнего Маймайтчина конечно уже не будет, такой пользы на чай, какую прежде драли с нас китайцы, конечно им не получить; да и наши купцы тоже должны проститься с прежними громадными барышами, но чайная торговля с Китаем может принять большие размеры, только не на границе, а внутри Китая. Следовательно, наша старуха Кяхта может снова помолодеть, сделавшись главным складочным пунктом, через который неминуемо должны проходить товары в Китай и из Китая. Можно надеяться, что горькие последствия ошибок прежних лет послужат хорошим уроком нашему купечеству.
От Кяхты до Благовещенска
I
Путь из Кяхты на Амур заставляет нас вернуться несколько назад. Мы снова на той дороге, по которой ехали в Кяхту. Опять перед нами бедный город Селенгинск, степная, лишенная видов дорога; снова бурятская кумирня, одиноко стоящая посреди безлюдной степи, наводит нас на прежние впечатления.
При проезде в Кяхту, мы своротили с почтовой дороги за 20 верст от г. Верхнеудинска. Теперь нам нельзя миновать этот город и потому мы должны сказать о нем несколько слов.
Верхнеудинск ничем не замечательнее Селенгинска, разве только тем, что стоит он при р. Селенге, тогда как Селенгинск отстоит от реки этого имени на несколько верст; впрочем, так называемый старый Селенгинск стоит тоже на берегу реки, но только в нем (т. е. в старом городе) осталось очень мало жителей, потому что большая часть из них переселилась на новое место.
Население Верхнеудинска значительно более, чем население Селенгинска. Первый имеет хотя какую-нибудь будущность, потому что с того времени, как открылся путь на Амур, город этот начинает несколько оживляться: то обозы тянутся через него, то проезжающие едут. Селенгинск же не имеет никакой будущности, и с того времени, как чайная торговля на Кяхте ослабела, этот городишко окончательно пустеет. Что же еще сказать о Верхнеудинске? Да более и сказать о нем нечего, даже и почтмейстера, подобного селенгинскому, в Верхнеудинске не оказалось, т. е. пожалуй, почтмейстер-то и есть, но он политикой совсем не занимается и думает только о том,
В Верхнеудинске бывает ярмарка, на которую съезжаются торговцы со всего Забайкалья. Начало этой ярмарки в январе; но случается так, что Байкал замерзает позднее обыкновенного и товары, следующие из Иркутска, приходят на ярмарку после ярмарки. Таким образом ярмарка оказывается без многих товаров; но это нисколько не вредит делу: купцы, опоздавшие на ярмарку, вносят гильдейские деньги и открывают свои лавки. Со стороны купцов было ходатайство о том, чтобы время, назначенное для Верхнеудинской ярмарки, изменили и вместо января назначили ее в феврале. По всей вероятности это ходатайство теперь уважено.
Из Верхнеудинска путь идет по Бурятской степи до г. Читы (на расстоянии более 500 верст). По этой степи кочуют буряты, обладающие громадными стадами баранов и бесчисленными табунами лошадей. Селения очень редки; реки от почтового тракта далеко; ключи, орошающие степь, встречаются довольно часто, вода в них мягкая, светлая и холодная.
Чита — город без жителей; в нем не более тысячи человек всего населения. Этот город, вероятно, скоро заселится, потому что с открытием свободы золотопромышленности, открывается обширное поле деятельности для частных лиц. От воспоминаний о Чите всего более остается в памяти песок; самый город представляется мне теперь какой-то необыкновенной массой песку, — песок везде: при въезде, внутри города, в квартирах и при выезде — все песок, и поэтому Читу справедливо называют песчаным городом.
Из Читы в Нерчинск дорога гористая и сколько верст, столько подъемов и спусков по горам (расстояние 300 верст). Добраться от Читы до Нерчинска — подвиг; но зато зимняя дорога превосходна: путь по горам остается в стороне, а едут по льду реки Ингоды, которая называется Шилкой при слиянии своем с р. Ононом.
Наконец мы в Нерчинске.
Нерчинск лучше и многолюднее Читы. Стоит он при р. Нерче, впадающей в р. Шилку; эта р. Шилка (т. е. Онон, соединившийся с Ингодой) имеет в своем округе много горных заводов, для проплавки серебра и свинца.
От Нерчинска нам оставалось всего сто верст пути до станицы Сретенской, где мы могли расстаться с экипажем и пересесть на пароход.
В станице Сретенской мы прожили с 25 апреля по 1 мая, в ожидании пока очистится река Шилка ото льда. Почти все избушки казаков были заняты проезжающими на Амур и потому, волей-неволей, приходилось платить по рублю в сутки за помещение в дымной, вонючей и тесной избушке. Хотя в станице Сретенской есть гостиница, но она была задолго до нашего приезда набита проезжающими.
Немноголюдная, бедненькая станица в это время приняла какой-то суетливый характер, — по грязным улицам с утра до вечера торопливо сновали фигуры офицеров и чиновников: в это время жил в станице генерал-губернатор, в ожидании пути на Амур, и его присутствием объяснялась эта суетливая беготня по улицам. Вообще же преобладающий элемент был на стороне военных и гражданских чинов, частные лица как-то стушевывались в массе эполет и светлых пуговиц. Чем более очищалась река Шилка ото льда, тем суетливее делалось в станице, торопливее ходили соскучившиеся от ожидания проезжающие и хлопотали о получении билетов для проезда на казенном пароходе.