За безупречную службу!

Воронин Андрей Николаевич

Полковник Сарайкин вел угнанную машину сквозь сгущающийся мрак по ухабистой лесной дороге, улыбаясь всякий раз, когда слышал глухой шум, издаваемый подпрыгивающей на заднем сидении увесистой спортивной сумкой с надписью «Адидас». О рушащемся прямо в эти минуты мировом ядерном паритете Анатолий Павлович не думал: это было не его ума дело, и оно его совершенно не касалось.

Глава 20

Полная луна светила, как авиационный прожектор, заливая своим мертвенным голубовато-серебристым светом заросшее бурьяном и могучей черной крапивой пространство заброшенного, пришедшего в полное и окончательное запустение

мехдвора канувшего в Лету колхоза. В тени полуразвалившегося забора тихо догнивали ржавые остовы тракторов и комбайнов, с которых много лет назад сняли все, что можно было унести и сдать в металлолом. Ворота в заборе отсутствовали — они тоже были железные, их тоже можно было снять и унести, что и было сделано едва ли не в самую первую очередь.

Серебристый свет луны беспрепятственно проникал в здание ремонтных мастерских сквозь провалившуюся крышу, от которой остались лишь ржавые стальные швеллеры поперечных балок да решетчатые фермы стропил. Замусоренный бетонный пол был расчерчен причудливым контрастным узором яркого света и угольно-черных теней. С высоты второго этажа полковник Сарайкин отчетливо видел мирно поблескивающие под луной полированным железом автомобили — «девятку», на которой он сюда приехал, свой джип, который дожидался возвращения хозяина в этом укромном местечке, и замершую в воротах колымагу, которая появилась неведомо откуда в самый неподходящий момент, перегородив выезд — фактически, преградив путь к счастливой и богатой жизни, о которой Анатолий Павлович так долго мечтал и к которой был уже так близок.

Близок, да, но, увы, не так близок, как казалось. Вспомнив об этом, Сарайкин болезненно поморщился, но тут же отогнал посторонние мысли: сейчас у него хватало проблем поважнее того грубого кидалова, жертвой которого он стал.

Он стоял, прижавшись лопатками к грубой кирпичной стене, на опоясывающей помещение по всему внутреннему периметру узкой железной балюстраде, и старался совладать с одышкой. После топота, гула железных ступенек под ногами, выстрелов и дробного дребезга скачущих по бетонному полу стреляных гильз воцарившаяся вокруг тишина казалась абсолютной, как в безвоздушном пространстве, и Сарайкин всерьез опасался выдать свое местонахождение чересчур громким дыханием.

Стараясь не производить шума, он осторожно извлек из рукоятки пистолета обойму, беззвучно опустил ее в карман и вставил новый магазин. Оттянув ствол, дослал патрон, затаил дыхание и прислушался. Пустое, отданное во власть дождя, ветра и воронья здание молчало, и было легко поверить, что в нем никого нет, кроме Анатолия Павловича. Это, к слову, могло оказаться правдой: два или три раза ему удалось выстрелить не в белый свет, как в копеечку, а прицельно, что при его навыках давало недурные шансы на успех.

Впрочем, обольщаться он не спешил. Лучше переоценить противника, чем недооценить — это полковник Сарайкин усвоил давным-давно.

Двумя пальцами выудив из кармана пустую обойму, он бросил ее через ржавые железные перила галереи, постаравшись, чтобы та отлетела как можно дальше. Брусок вороненого металла коротко и тускло блеснул в лунном луче и с отчетливым щелчком упал на бетон в дальнем темном углу. По просторному пустому помещению прокатилось гулкое эхо; полковник напрягся, вглядываясь в темноту, чтобы не пропустить демаскирующую вспышку дульного пламени, но уловка не сработала — противник то ли разгадал нехитрый трюк, то ли и впрямь выбыл из игры вперед ногами.

Независимо от того, какой из двух вариантов был ближе к истине, Анатолий Павлович испытывал нарастающее желание как можно скорее покинуть это место.

Никаких особенных призов и наград ему в этой игре ожидать не приходилось, и сражался он в данный момент не за деньги, ордена и звания, а за собственную жизнь, как сражался бы с уличными грабителями в темном переулке. Защищать, кроме жизни и свободы, ему с некоторых пор стало нечего, обманчивая тишина пустого цеха ощутимо давила на психику, и Сарайкин решил: все, с меня хватит. Пора-не пора — иду со двора, кто не спрятался — я не виноват…

По-прежнему прижимаясь лопатками к стене и держа у плеча стволом кверху готовый к бою пистолет, он осторожно, бочком двинулся к темнеющему на фоне силикатного кирпича пустому дверному проему, через который проник сюда, на балюстраду, несколько минут назад. За проемом находилась лестница, ведущая на первый этаж. Попытка приблизиться к стоящим в цеху автомобилям могла стать последним, что он сделает в жизни, и полковник решил уходить пешком — выбраться из здания через окно, в несколько коротких перебежек от укрытия к укрытию пересечь захламленный двор, найти один из многочисленных проломов в ограде, и поминай, как звали! А машина, как и деньги — дело наживное; тут уж, вот именно, не до жиру — быть бы живу…

Мир, который Анатолий Павлович Сарайкин ценой огромных усилий и риска построил вокруг себя, рухнул. Произошло это быстро, но не мгновенно, а поэтапно, как во время сильного землетрясения: мощный толчок, земля уходит из-под ног, трещат стены, звенит бьющееся стекло; потом наступает тишина, и ты переводишь дух, уверенный, что только что пережил самый страшный момент в своей жизни. Но за первым толчком следует второй, куда более сильный, земля расступается, и все, чем ты дорожил, кувырком летит в разверзшуюся у самых твоих ног, заполненную клубящейся пылью бездну. И тебе становится некогда жалеть о погибшем барахле, ценность которого перед лицом неотвратимо надвигающейся гибели мгновенно падает до нуля.

Катастрофу можно было предвидеть, но на этот раз чутье подвело Анатолия Павловича. Он соблюдал осторожность и опасался множества неприятных сюрпризов, но того, что случилось, не мог себе даже вообразить.

А было так. В начале первого ночи, миновав лесной массив и уже под высокой полной луной вырвавшись на простор заросших бурьяном и кустарником полей, он въехал в ремонтный цех заброшенной машинно-тракторной станции, где накануне спрятал свой внедорожник. Замаскированный гнилыми досками и обрывками старого рубероида джип никуда не делся и выглядел нетронутым — как, впрочем, и следовало ожидать в этих обезлюдевших, одичавших, как после большой войны или серьезной техногенной катастрофы, местах. Не теряя даром ни секунды драгоценного ночного времени, Анатолий Павлович старательно протер тряпочкой все, к чему прикасался, вышел из «девятки», протер дверную ручку и забрал с заднего сиденья спортивную сумку, оставив двери распахнутыми настежь.

Устроившись за рулем своего джипа и запустив двигатель, полковник включил в салоне верхний свет и поставил на колени сумку с деньгами: машине все равно нужно прогреться, так почему бы не совместить приятное с полезным?

Мощный мотор бархатисто мурлыкал под капотом, наполняя салон едва ощутимой приятной вибрацией. Растягивая удовольствие, полковник закурил и неторопливо, наслаждаясь каждым мгновением своего триумфа, потянул справа налево язычок «молнии». Замок открылся с характерным мягким стрекотанием, матерчатые края сумки разошлись в подобии широкой приветственной ухмылки, и при свете потолочного плафона полковник увидел внутри наваленные грудой обандероленные пачки стодолларовых купюр.