За час до рассвета

Кривенок Яков Иванович

Когда надо, Рейнхельт умел сдерживать себя. Трубникова встретил приветливо, усадил в кресло, пододвинул чашку кофе.

— Балбесы полицейские переусердствовали с вами, — извиняющимся тоном проговорил гауптштурмфюрер. — Они наказаны. Располагайтесь. Курите?

Василий ждал всего, только не угощений. Эсэсовец между тем взывал к душевной беседе:

— Скрывать не стану, о вас я знаю больше, чем вы догадываетесь. За то, что бросили колхоз и самовольно сбежали в город, вы исключены из партии коммунистов. Благами при Советах не пользовались. Так?.. Попав в плен, не пытались пробраться к своим, хотя

возможность имелась: фронт не был стабильным. Решили, что война для вас окончена. И правильно решили. Быть в плену — не резон. Коммунисты плен называют предательством. К счастью, ваш дом оказался на нашей территории. Вернувшись домой, с помощью друзей устроились на теплое местечко: жить бы да поживать! Сестра, будучи невестой Метелина, втянула в авантюру, вынудила действовать против нас. Но то ее вина. Таковы обстоятельства, сделавшие вас нашим врагом… Кофе хотите?

Машинально Василий отрицательно мотнул головой. Рейнхельт ему сочувствовал, это вызвало у Трубникова мгновенную реакцию. До того стало жалко себя, что на глаза навернулись слезы.

— Тяжело в чужом пиру похмелье искать, — продолжал Рейнхельт. — Ирина и Константин — преступники, их будем судить. Мать жалко: крестится, бедняжка, к богу взывает, а вины ее нет. При чем старуха, если дети уголовниками выросли?

Теперь Василий более внимательно вслушивался. «О Ежике умалчивает, ни слова о Насте, — соображал он. — Выходит, они на свободе».

— Скажу больше, мне по-человечески жаль Ирину и Константина — молоды ведь! — рассуждал Рейнхельт. — Жертвуют собой бессмысленно. Красная Армия разбита. Советы выдохлись. Зачем лишняя кровь? Безрассудна их борьба. Ну, взорвали док, мост, убили сотню наших солдат? А что из того? Солдат у нас — миллионы. Док поставили другой, мост восстановили… А тебя в живых не будет! Плетью обуха не перешибешь, дорогой господин Трубников.

Василий с испугом взглянул на Рейнхельта: эсэсовец говорит его словами, мыслит его мыслями. «Да что это за такое… Вот до чего докатился!» — хотелось крикнуть, а вместо этого подтвердил слова эсэсовца.

— Плетью обуха не перешибешь, — прошептал невольно.

Это разожгло красноречие Рейнхельта:

— Вижу, что мы договоримся. Да, дорогой господин Трубников, против ветра не подуешь! Я ценю патриотические чувства, но вы выполнили свой гражданский и воинский долг. Не ваша вина, что от Советов осталась дырка от бублика. Из тысячи мышей не составить одного слона. Метелин — фанатик. Такие, как он, не заменят разгромленную Красную Армию. Его игра не стоит свеч.

«Неужели он прав?» — подумал Василий. Когда такое говорил сам, подсознательно хотел услышать возражения. Но когда эти слова говорит торжествующий враг… Василий ужаснулся. Поплыли перед глазами стол и Рейнхельт за ним. Василий боком начал сползать на пол.

Гауптштурмфюрер приказал увести арестованного, и хорошенько накормить…

В СЕМЬЕ РЫБАКА

Метелин уже свыкся с необычной обстановкой и условиями работы. Покидая в последний раз Настину квартиру, когда нагрянули полицаи, он принял окончательное решение — немедленно переправить мать и дочь Трубниковых на Большую землю. Не успел: гестапо упредило. Арест Трубниковых вышиб его из седла.

Из Пятихаток в «Ласточкино

гнездо» Метелин пробрался перед рассветом. В подвале его ждал заплаканный Ежик, который и рассказал об аресте Ирины и матери. Сам Сашко остался на свободе чисто случайно: был у дружка, в соседнем дворе. Как только увезли Ирину и Надежду Илларионовну, он бросился к Поляковым, у которых в это время находился его брат Костя.

Стали думать, как спрятать Константина. По обоюдному согласию Вали и Миши, Поляковы оставили его у себя. Их семья пока у немцев на хорошем счету. Определив Костю, Миша Поляков тотчас направил Ежика предупредить о случившемся Семена.

Все эти сведения Сашко выпалил без передышки, вытирая кулаком слезы. Семен сидел молча, как окаменел. Почувствовав на себе взгляд мальчика, Метелин поднял голову, растягивая слова, чужим голосом произнес:

— Са-ашко, ка-ак же мы жить без них бу-удем?

Ежик никогда не видел его заикающимся, оттого еще больше испугался. Он уткнулся в грудь Семена. Плечи его вздрагивали. Метелин усадил его к себе на колени, прижил к груди:

— У-у-спокойся, мой мальчик. Это о-общее н-на-аше с тобой горе.

Так, обнявшись, они провели остаток ночи.

Утром Семен был грустным, печальным. Сашко несколько раз незаметно погладил его по плечу, когда завтракали.

Что схвачен Василий, знали оба, с его именем связывали арест Ирины и Надежды Илларионовны, но прямо обвинить Василия в предательстве не решались, потому отмалчивались.

После долгих размышлений Метелин сказал:

— Тебе, Сашко, тоже надо спасаться. Вернее всего — уходить к партизанам, к товарищу Сидорову. Сейчас же направляйся в хутор к учительнице Марии Александровне. Держись балками. Там ты встретишь Настю, у нее тоже беда.

— А Костя? — спросил Ежик. — У Поляковых ему долго нельзя оставаться.

— И его в отряд переправим. Приготовим надежные документы и затем выпроводим из города.

Разделив Настины харчи, Метелин ранним утром отправил Ежика к связной партизанского отряда.

Часа через четыре после ухода Сашко в «Ласточкином гнезде» появился Максим Максимович. Беда вынудила его пренебречь осторожностью.

— Собирайся, Семен Степанович, да побыстрее, — торопил Максим Максимович, — в другое место уведу тебя, более надежное. Василий, он ведь…

Максим Максимович не сказал того, что он думает о Василии Трубникове. Но Метелину этого и не надо было говорить.

— Наш подвал ему неизвестен, — поняв намек, возразил Метелин.

— Береженого бог бережет, говорили в старину. Нам неизвестно, как дальше развернутся события.

— Остальным я верю! — не унимался Семен.

— И я в них не сомневаюсь. Но пусть «Ласточкино гнездо» временно опустеет. Мы за ним установим наблюдение. Если не тронут, опять вернешься сюда.

Семен подумал: «Максим Максимович что-то от меня скрывает. Сказал «не сомневаюсь», а из подвала эвакуирует в пожарном порядке. У него кто-то на подозрении? — прикидывал Метелин. — Если Василий отпадает — тогда кто? Надежда Илларионовна?.. Даже стыдно такое предположить. Ира?.. Нет, нет, кощунствую. А может, обычная перестраховка? Тогда к чему поспешность?.. Скорее всего, Василий знает больше, чем мы догадываемся. Именно это заставляет Максима Максимовича торопиться».