За чертой милосердия. Цена человеку
Шрифт:
В расположении отряда «Боевые друзья» Григорьев встретил Аристова, который, сидя на пеньке, что-то горячо втолковывал стоявшему перед ним невысокому, тихому и всегда чем-то смущенному Петру Поварову, недавно выдвинутому из политруков на должность комиссара отряда.
Григорьев хотел пройти мимо и не мешать их разговору, но Аристов догнал его и пошел рядом.
— Опять в войну играем... Люди недовольны.
— Чем? — Григорьев сразу уловил, что имеет в виду комиссар. Их неприязненные взаимоотношения с начальником штаба были для него хуже зубной боли.
— Посты, дозоры,
Оттого, что Аристов задал свой вопрос почти теми словами, которыми полчаса назад Григорьев спрашивал себя, он вдруг разозлился:
— Нет, сегодня прямой необходимости нет.
— Почему же не отменишь?
— Потому что согласен с Колесником. Это все нужно нам делать не для сегодняшней, а для завтрашней необходимости.
— Общо и сложно. Такая формула годится на все случаи жизни.
— А нам, комиссар, и нужна такая система сторожевого охранения и готовности, чтоб годилась на все случаи. Сзади, спереди, слева, справа — откуда бы и когда бы ни напали... И чтоб каждый до автоматизма привык к этому. Не пугайся, автоматизм в военном деле вещь необходимая, и я не сам это придумал, у Энгельса вычитал. Ты говоришь, люди недовольны. Жаловался кто-либо?
— Не хватало, чтоб жаловаться начали... По настроению чувствуется.
— Я и то удивился... Ну ладно, пойдем перекусим, да отдохнуть пора.
— Связь с Беломорском была?
— Первую радиограмму отдал радистам.
Григорьев шел, слушал, разговаривал, а в голове все время держалась мысль: какая это странная и необъяснимая вещь— человеческие отношения... Люди по существу еще не знают друг друга, а уже наготове— или симпатия, или неприязнь. Не оттого ли и рождается неприязнь, что каждый торопится найти у другого симпатию к себе? Особенно у молодых, которым все подавай сразу и без всяких оговорок... Но ведь Аристов уже не молод, тридцать лет стукнуло, бывший секретарь райкома партии. Должен же он понимать, что нельзя строить свое отношение к человеку только на том основании, что при первой встрече тот не выказал тебе должного уважения! И Колесник тоже хорош! Строит из себя оскорбленную добродетель и с комиссаром держится с такой подчеркнутой вежливостью, от которой на версту разит плохо скрываемым презрением.
Началась эта история с первого дня.
Колесник появился в бригаде, хотел сразу же приступить к исполнению обязанностей, но письменного приказа из Беломорска не привез. Григорьев, основываясь на своем разговоре с Вершининым, написал приказ по бригаде, показал Аристову, но тот вдруг возразил:
— К чему такая спешка? Приказа из Беломорска нет, человека я почти не знаю... Не взводного назначаем.
Григорьев даже растерялся. Такого между ним и комиссаром раньше не бывало. Стал объяснять, что Колесник не кто-то со стороны, а свой человек, бывший начальник пограничной заставы, зимой командовал спец-отрядом, дважды ходил в тыл на операции, награжден орденом Красного Знамени. Чем больше он нахваливал нового начальника штаба, тем суровее и несговорчивей Аристов повторял:
— Не взводного назначаем. Будем ждать приказ!
Григорьев
переубедить кого-то в Беломорске или просто хотел настоять на своем первом слове, но приказ по бригаде так и остался неподписанным.
Тогда Григорьев рассвирепел. Молча повернулся, вышел, велел собрать командиров отрядов, представил им нового начальника штаба.
Приказ из Беломорска о назначении Колесника пришел через неделю, 20 июня, за девять дней до похода.
Казалось, вся эта история должна была в первую очередь наложить отпечаток на отношение Аристова к нему, комбригу, но получилось как-то совсем странно, Их добрые отношения никак не пострадали, зато Аристов и Колесник едва переносили друг друга. Дважды за выпивкой Григорьев пытался мирить их, пили на брудершафт, но назавтра опять становились — один настороженно придирчивым, другой — подчеркнуто вежливым и слегка насмешливым.
2
Обед уже ждал командиров. Котелки с гороховым супом-пюре, с кашей и крепко заваренным чаем стояли возле догорающего штабного костра. Связные Василий Макарихин и Борис Воронов расстелили на земле плащ-палатки, достали сухари, ложки, кружки, но в это время подошедший Колесник сообщил, что командир батальона пограничников настоятельно приглашает командование бригады к себе на обед.
— Ну что ж, ребята! — весело сказал связным Григорьев.— Вам сегодня повезло. Ешьте сами, что наварили. Как, комиссар, сходим?
— Познакомиться не помешает,— поднялся Аристов.
Пошли втроем. Колесник знал дорогу, и минут через
десять они входили в приземистый, покосившийся от бомбежек барак, укрепленный свежими подпорками.
Стол был накрыт в тесной комнатушке с полевым телефоном и железной кроватью в полутемном углу.
Комбат — моложавый, рослый капитан, одетый в суконную, чуть ли не до колен гимнастерку, с орденом Красной Звезды и медалью «XX лет РККА», четко представился по очереди Григорьеву и Аристову и в ответ на их представление дважды повторил:
— Очень рад, прошу... Очень рад, прошу...
С Колесником, как видно, они были старыми знакомыми.
Обед удался на славу. Было что и выпить, и закусить. В центре стола возвышалась огромная миска с кусками дочерна обжаренного мяса, да тут же еще две алюминиевые тарелки с прозрачно-красноватым, без жира, студнем.
— Неплохо нынче пограничники живут,— добродушно подмигнул Григорьев, когда выпили по полстакана водки и принялись за закуску.
Это замечание не очень понравилось комбату. Он сразу нахмурился и, выждав, пояснил:
— Лоси на минах подрываются... Тянет их к реке, а у нас там сплошные минные поля.
— Что ж, бесплатное доппитание — это неплохо...
— Да нет, товарищ майор... Хлопот больше. Мясо-то мы все равно приходуем, себе оставляем рога и копыта, как говорится... А каждый взрыв — тревога, проверка, рапорты, новое минирование. Участок большой, а людей все забирают и забирают.
— Финны часто на полосу выходят?
— В нейтралке следы встречаются. А сюда на линию... раза три-четыре были попытки небольшими группами. Вовремя обнаружили...