За давностью лет
Шрифт:
Не только в России, но во всей Европе и во всем цивилизованном мире дело это вызвало глубокое возмущение всех мыслящих людей, которые адресами и резолюциями протестовали против кровавого навета на еврейский народ, считая это оскорблением цивилизации.
Но гнусная выдумка их и обвинение невинного были так явны, все дело было шито такими белыми нитками, что истина должна была раскрыться.
Как ни старались „союзники”, как ни усердствовал Замысловский, их адский план не удался».
— Какая жуткая история! — вздрогнула Лариса.
— Процесс нал Бейлисом отнюдь не был случайностью, — пояснил Максим Иванович. —
— Да, да, я вычитал в той же «Правде», — перебил возбужденно Игорь, — что уже сама принадлежность к социал-демократии гарантировала как минимум три года каторги. Вы извините, Максим Иванович, но я прочитаю одну заметку из «Правды», чтобы было понятно, как это происходило:
«Дело членов социал-демократической партии.
Вчера в особом присутствии СПб. судебной палаты слушалось дело по обвинению Борисова, Бакаева и Белова в принадлежности к Российской социал-демократической рабочей партии и в хранении нелегальной литературы.
Интересно возникновение этого дела.
8 октября 1911 года агенты охранного отделения выслеживали в Александровском саду „подозрительного субъекта”.
От чрезмерного усердия они потеряли его из виду.
Пошли по направлению к памятнику „Стерегущего” и там встретили своих товарищей, стали выслеживать вместе и выследили... но не того, а других: они обратили внимание, как один господин передал другому большой сверток. Пошли по пятам, и по их указанию были задержаны подозреваемые.
При обыске у них оказались воззвания партии социал-демократии в количестве 300 у каждого и переписка.
14 октября независимо от этих арестов был задержан в Полюстровском лесу, где должна была, по сведениям охранного отделения, состояться сходка рабочих, Белов.
У него нашли переписку, изобличающую в принадлежности к партии социал-демократии, и пришили к делу Борисова, Бакаева.
Защищали: пр. пов. Яблонский и Уминский.
Судебная палата приговорила всех обвиняемых к 3 годам крепости каждого».
— К трем годам крепости! — повторил Андрей.
— Вот именно! — подтвердил Игорь. — И несмотря на такие репрессии, все больше и больше рабочих примыкали к революционному движению. Даже те, кого сначала полиции и хозяевам удавалось запугать, начинал и понимать смысл классовой солидарности и, сломив свою покорность, испуг, уходили в лагерь революционеров. Хочу еще одну, очень характерную заметку из «Правды» процитировать. Не заметка, а прямо-таки исповедь: «Товарищи! Меня зачислили в штрейкбрехеры за улемановскую забастовку и не дают теперь возможности встать на работу. Товарищи, не отталкивайте же меня от себя, я признаю, что я виновен, но сделал это бессознательно, к тому же было много причин, которые толкнули меня на такой поступок. Товарищи! Дайте возможность мне как товарищу защитить свое право быть членом рабочей семьи; я надеюсь, что товарищи не откажут в моей просьбе. Назначьте товарищеский суд, и я подчинюсь его решению. Адольф Герасимов».
— Да, так сказать, наглядный урок рабочей солидарности, — заметил Борис. — Другой прочитает и крепко подумает, с кем ему идти.
— Как же все это получалось? —
Максим Иванович покачал головой:
— Еще грязнее и страшнее была деятельность корпуса жандармов и его провокаторов. Взять, к примеру, того же Азефа...
— Расскажите, Максим Иванович! — воскликнула Лариса.
Максим Иванович сосредоточенно кивнул, вспоминая, и начал рассказ:
— Азеф родился в тысяча восемьсот семьдесят шестом году в Ростове-на-Дону. Его родители, хотя и содержали лавку с красным товаром, были бедны, но тем не менее добились, чтобы их сын кончил курс наук в ростовской гимназии. Получив среднее образование, Азеф занялся мелкими комиссионными делами, одновременно вошел вместе с товарищами в революционный кружок, имевший связи с рабочими.
Весной девяносто второго года ростовские жандармские власти начали дознание о распространении в городе прокламаций, члены кружка всполошились, и Евно Азеф исчез из Ростова. Перед исчезновением Азеф совершил удачную комиссионную сделку: он продал по поручению за восемьсот рублей партию масла и деньги обратил в свою пользу. В том же году Евно Азеф объявился в Карлсруэ. Он поступил в политехническую школу и учился здесь шесть лет. С дипломом инженера-электрика Азеф возвратился в Россию в девяносто девятом году и получил место во «Всеобщей компании электрического освещения» в Москве.
Молодой инженер играл видную роль в революционном подполье. Прибыв из-за границы с хорошими рекомендациями и связями, он принял самое близкое участие в организации партии социалистов-революционеров, явился одним из учредителей, а затем и руководителем обособленной, строго законспирированной группы по совершению политических убийств — «Боевой организации партии эсеров». По поручению ЦК эсеров Азеф блестяще организовал сначала убийство министра внутренних дел Плеве, а затем — генерал-губернатора Москвы, великого князя Сергея Александровича. Позднее Азеф организует еще ряд покушений — на великих князей Николая Николаевича и Владимира Александровича, генерала Трепова и адмирала Дубасова, готовит взрыв петербургского охранного отделения, и, хотя все эти акции кончаются полным провалом и массовыми арестами, авторитет Азефа в партии эсеров все возрастает. Практически начиная с девятьсот второго года он занимал главенствующее место в ЦК эсеров.
Но за всем этим бурлила еще одна, совсем иная жизнь. Уже в Карлсруэ Азеф по собственному почину стал оказывать услуги департаменту полиции, сообщая сведения о революционной деятельности своих товарищей по институту за пятьдесят рублей в месяц. Позднее его оклад постоянно повышался и дошел до двенадцати тысяч в год, кроме того, почти такую же сумму он получал в виде премиального вознаграждения за то, что сотнями отправлял революционеров в ссылки, тюрьмы, на каторгу и на виселицу.
Во всех трех сферах своей жизни — семейной, революционной и предательской — Азеф пользовался безграничным доверием, и никто — ни жена, ни ЦК эсеров, ни департамент полиции — и помыслить не мог, что Евно Филиппович (для быта), Иван Николаевич (для революции), Раскин и Виноградов (для жандармов) мог быть не тем, кем он казался. И это несмотря на отталкивающую внешность. — Максим Иванович взял с полки потрепанную книжку, раскрыл ее и прочитал: — «Толстый, сутуловатый, выше среднего роста, ноги и руки маленькие, шея толстая, короткая. Лицо круглое, одутловатое, желто-смуглое; череп кверху суженный, волосы прямые, жесткие, обыкновенно коротко подстриженные; темный шатен. Лоб низкий, брови темные, внутренние концы слегка приподняты; глаза карие, слегка навыкате. Нос большой, приплюснутый, скулы выдаются, одно ухо оттопыренное; губы очень толстые и выпяченные, чувственные; нижняя часть лица слегка выдающаяся. Бороду обычно брил, усы носил подстриженными».