За други своя!

Верещагин Олег Николаевич

— Почему ты хвалишь нас? — спросил Олег, ощущая неожиданную робость и уважение: — Мы убили тебя, и ты должен нас ненавидеть.

Офицер застонал, но тут же улыбнулся:

— Я вас ненавижу… Вы не даете нашему народу умереть спокойно… пробуждаете ложные надежды и заставляете испытывать стыд… Но данванов я ненавижу еще больше — они отняли у нас разум… — он судорожно свел ладони на окровавленном животе, со свистом втянул воздух и продолжал: — А больше всего я ненавижу себя… за то, что сражался против вас… запомни, горец, нас надо перебить без жалости, мы — смертельно больны, мы — зараза… мы — вот наши враги, не… не данваны… кххха… —

он выплюнул кровь.

— Мы никого не хотели убивать, — сказал Олег. Сказал правду… и ему почему-то стало очень горько, словно его незаслуженно и больно оскорбили. — И не хотим.

Но офицер уже не слышал. Его глаза покрывала пыль, оскал блестел алым,

Мальчишка, помедлив, закрыл ему глаза и вытер о мох испачканную в крови ладонь. Потом огляделся.

Остальные стояли за подорванными орудиями, внимательно глядя в сторону каменного гребня. Олег взглянул в другую сторону… и оказался лицом к лицу с солдатом.

В его глазах — огромных от ужаса — были слезы и животный страх. Артиллерист, стоя на четвереньках, смотрел из-под сорванного полотнища палатки. С виска капала кровь. Умоляющим медленным жестом он протянул руку с пляшущими пальцами к Олегу;

— Не стреляй… — послышался севший голос. — Пожалуйста, не стреляй… П-пожалуйста… не убивай меня… — он плакал, и рука, протянутая к Олегу, тряслась.

— Откуда ты такой взялся на мою голову… — проворчал Олег, убирая автомат. Оглянулся на горцев еще раз и указал рукой: — Мотай отсюда. Давай, бегом! — и слегка хлопнул по земле ладонью, словно спугивал животное.

Артиллерист выскочил из-под брезента и, вскочив на ноги, побежал, спотыкаясь, к соснам неподалеку. Однако, было ему суждено пробежать шагов полсотни, не больше. Загремел «дегтярев», и бедняга, кувыркнувшись через голову, скорчился в вереске.

— На х…?! — разъяренно обернулся Олег. Йерикка, спокойно поднимая ствол пулемета вверх, скользнул по другу отсутствующим взглядом и пояснил:

— Потому что ты повел себя, как дурак.

Конкретнее объяснить не успел — подскочил пышущий волнением Святомир:

— Йой, идут! Там!

В самом деле, с гребня спускались полдюжины стрелков, следом — еще столько же… Судя по рассыпному строю и тому, как они пригибались, враг понял — на батарее нелады.

Олег оглянулся на сосновый лес. До него было не больше ста сажен. Бросок — и ни один черт не найдет их в чаще. А дальше… дальше — свобода. Жизнь. Кто их осудит за это? Ведь иначе погибнут все… а так спасется хоть половина четы… Хоть половина!

"И ты", — услышал Олег беспощадный, хорошо знакомый ему голос, Голос совести; голос мертвого.

"Да, и я! Я вызвался добровольцем, я полез по этим скалам, я десять раз мог погибнуть — как Хмур, или в бою! Так неужели я не заслужил жизнь?! Мне и пятнадцати нет! Я хочу жить! Я хочу вернуться домой, я хочу Бранку обнять! Я…"

"Бранка плюнет тебе в лицо, если узнает, как ты спасся. А что до остального… выходит, ты на это пошел, спасая свою жизнь?"

"Да! И свою!"

"Вот именно — И."

Олег тихонько сплюнул. Йерикка покосился на него:

— Ты что?

— Ничего, — сердито ответил Олег. Йерикка тронул друга за плечо:

— Не сердись.

— Ерунда, — ответил Олег. — Что там у нас?

* * *

Стрелки обо всем догадались. Да и трудно было не догадаться — вельбот завалило взрывом, палатки лежали, Рысью они вернулись

за гребень.

— Часом другим числом припожалуют, — тоскливо заметил Рван. Он сидел на лафете и тер икры. — То ли на скалы махнуть?

— Теперь догадаются, — Йерикка осматривался, — и снимут всех… Нашумели мы. Жаль, не знаю я здешних пещер.

— Так как станем? — Святомир, сам того, наверное, не замечая, провел языком по губам. Йерикка усмехнулся:

— Пока отдохнем. Ну а потом, — он потянулся и зевнул, ляскнув зубами, — потом мы, очевидно, умрем.

ИНТЕРЛЮДИЯ: В ТЕМНОТЕ

Темнота впереди… Подожди! Там стеною — закаты багровые. Встречный ветер, косые дожди, И дороги, дороги неровные… Там чужие слова, Там дурная молва. Там ненужные встречи случаются, Там сгорела-пожухла трава, И следы не читаются — в темноте! Там проверка на прочность — бои. И туманы, и ветры с прибоями. Сердце путает ритмы свои, И стучит с перебоями… Там чужие слова. Там дурная молва. Там ненужные встречи случаются, Там сгорела-пожухла трава, И следы не читаются — в темноте! Там и звуки, и краски — не те, Только мне выбирать не приходится? Очень нужен я там, в темноте… Ничего — распогодится! Там чужие слова, Там дурная молва, Там ненужные встречи случаются, Там сгорела-пожухла трава, И следы не читаются — в темноте! (Стихи В.Высоцкого.)

* * *

Отдаленные звуки кувикла донеслись до сидящих за разбитыми орудиями парней.

— Похоже, Резан оплакивает брата, — вслушавшись, заметил Йерикка.

— А вот интересно — собрать бы ансамбль ваших народных инструментов и забацать хэви-рок, — неожиданно даже для самого себя заявил Олег. — Мне кажется, получилось бы круто.

Все вежливо покивали, хотя даже Йерикка едва ли понял, о чём идет речь. Потом Рван принес охапку коробок с пайками и, усевшись на мох, начал их потрошить, вываливая консервные банки, упаковки галет, пакетики с черт-те-чем…

— Вообще-то поесть не мешает, — поддержал его молчаливые действия Йерикка. — Святомир, разожги костёрчик, может, успеем еще.

— Я схожу за водой, — вызвался Олег. Йерикка подтолкнул к нему армейский шлем с выдранным амортизатором:

— Держи, сойдет за котелок. И не бойся, не взорвётся.

Помахивая каской, которую он держал за ремень, Олег отправился на поиски ручейка. Он сам удивлялся себе — до гибели оставались какие-то минуты, может быть, а ему было совершенно все равно, словно смерть — это и не самое страшное, что может приключиться с человеком.