За дверью, в ночи

Джафар Муса

И стоило мне перейти с галопа на рысцу, а потом и вовсе на легкий шаг, не обязывающий и не привлекающий внимания, как я, наконец, понял, что тишина вокруг не похожа на ту, что я привык наблюдать в подобных городах и поселениях. И ночь была черна, как сажа, как деготь, что стекает липкой тягучей слезой в нутро дубовой бочки, и высокие мерцающие фонари мало что дают и скорее трепещут мотыльками, грозя погаснуть в любой момент, и что сами грязные размывы желтого цвета, всплески вокруг немытых ламп усиливают глубину и тяжкость тьмы, что обступила меня со всех сторон.

Та чудная картинка, что привиделась мне еще несколько

часов назад, превратилась вдруг в негатив, выхолощенное подобие себя, как будто ушли сразу все краски, все светлые пятна, все, что представляло жизнь, и цвет, и звук. Все утонуло в болоте, отдало само себя, умерло до утра, залив в уши и глаза тонны непроглядного варева, первозданного, неприрученного, необузданного, из чего состоит сама вселенная, выпотрошив и вынув из этого поселка всю веселую начинку, выключив в домах свет, остановив музыку и всякое движение, дыхание, само колыхание воздуха, поднимавшихся от земли паров и эха шагов, став отражением в глубокой воде.

И появилось стойкое ощущение картонности, искусственности, фальши, бутафории. Фасады, состоящие только из фасадов, дороги и улицы, нарисованные только что и состоящие из невесомого тонкого полотна, развернутого перед тобой и убираемого сразу после тебя. Оно появлялось сразу, внезапно, там, куда ты бросал свой взгляд, и исчезало так же сразу, стоило только тебе отвести глаза, отвернуться, забыть о его существовании.

Я остановился, сраженный суровым присутствием ночи. Я словно случайно попал на ее самый сокровенный шабаш, сакральный тайный праздник, на котором меня быть не должно было. И сгустилась она до плотности, ранее мною не испытываемой никогда, и прикасалась к моим губам и рукам, и ложилась на плечи, укрывая плащом и причащая к чему-то важному, и уж коль скоро я здесь все же появился, незваным гостем, то теперь должен был сыграть свою роль, вне зависимости от моих желаний.

Я потерял всякое чувство реальности, я не знал, куда идти, все направления и ориентиры смешались, стали ничем, перестали означать что-либо и вели сразу во все стороны и обратно, ко мне, внутрь меня, смыкаясь там, где я стоял, указывая перстами своими на мою мятущуюся душу, открытую всем ветрам и бесам, что таились прямо за спиной, пока я их не видел.

И я брел через силу, не разбирая пути, пытаясь выцарапать, выкрасть, урвать хоть кусок понятного пространства от того, что я помнил, что я видел при свете дня, разобрать в этой мешанине, несусветном, нечеловеческом, одинаковом, путающем и пугающем хаосе.

И волнами со всех сторон набрасывалась на меня ночь, и не давала мне покоя, и требовала и звала за собой, и, клянусь, я слышал ее голос, и даю вам слово, она произносила мое имя, раз за разом, вертя мною, как игрушкой, насмехаясь, отпуская, и снова обнимая до потери дыхания и пульса, выбивая, выжимая, выдавливая из меня жизнь и слабое ожидание утра, как пасту из тюбика.

И вот там, в тот самый момент моего забытья, моей чудовищной лихорадки, что приступами брала и сотрясала до самых костей и позвонков мое тело, и испытывала его на прочность, на устойчивость, на измор, я всем своим существом почувствовал присутствие окон и дверей.

И за каждым окном и за каждой дверью были они. Я ощущал их неровное дыхание, нетерпеливый скулеж, постукивание копытец и скрежетание ногтей. Это были те, что сменили,

наконец, свою личину, и стали самими собой, спрятавшись в своих убежищах, жилищах, неприступных крепостях. Но я знал, что они там – прижались, влились, расползлись по всем немыслимым порам и отверстиям, как железная стружка, притягиваемая единственным центром, в котором стоял я.

Все маски были сброшены, улыбки стерты, зубы заострились, глаза сузились и протянулись к вискам, уши поднялись торчком, пасти приоткрылись в хищном оскале, слюна, едкая, горячая слюна, капала на дощатый пол, изрезанный их бесноватым топотанием.

Они молча рвались вперед, они не имели ничего общего с прекрасными образами дня, они отпустили, распрощались, скинули, как ненужные платья, смыли бесполезный грим, прикрывавший еле-еле их звериную натуру. Они вдыхали влажный теплый воздух широко разверстыми ноздрями, стараясь не упустить ни единой частицы, ни малейшего намека на предвкушение крови.

Дети вылезали из своих колыбелек, хватаясь цепкими мохнатыми ручками за деревянные прутья. Девушки, обернувшись развратными дьяволицами, горели жарким огнем и облизывали острыми язычками пламенеющие губы. Парни, встав во весь рост, налившись силой ночи, упершись ногами в пол, а рогатыми головами в потолок, били нещадно хвостами, колотили, теряли сознание от вынужденного томительного ожидания.

Они все были там, в подполах, в комнатах и коридорах, в залах и на чердаках, все чертово отродье, лениво игравшее свои роли днем, и поднимавшее свою уродливую морду ночью, закидывавшее голову назад и воющее на подступающую к своему величию луну.

Что я потерял здесь? Как случилось так, что я повернул в несчастный час и неурочную минуту, одним только окаянным движением изменив свою судьбу?

Кто завлек меня на сатанинский алтарь? Кому я был нужен до этого момента и почему так неудачно повернулись стрелки часов, приговорив меня, и выбросив из мешка мое имя?

Сколько таких городов и деревень я проехал за свою жизнь, сколько улиц, парков и переулков повидал, сколько дверей, калиток, ворот, окон и окошек смотрело, пробегало мимо, пропускало меня незамеченным, давало мне время, позволяло жить и дышать, наивно полагать, что я что-то делаю, что-то значу, чем-то занят, и кому-то нужен.

Лица, люди, разговоры и слова, объятия и посиделки, пересуды и дружеские советы. Все, что ты видишь, все, что на виду, все, во что веришь и принимаешь за чистую монету. Все, чтобы ты только приехал сюда, на аутодафе, предназначенное тебе, уготованное давно и планомерно подводящее тебя к нужной черте. Словно корабль, затягиваемый в водоворот, или муха, запутавшаяся в паутине, бьющаяся в надежде спастись, но отдающая уже последнюю свою дань, последнюю жертву.

Тщетно. Напрасно. Бесполезно.

Они там, за своими надежно запертыми дверьми.

Они там, за своими прикрытыми окнами.

Затаились.

Ждут.

Скоро начнется.

И некуда бежать. Не имеет смысла.

К чему?

Раз все частички головоломки совпали, собрался пазл, упала последняя песчинка в песочных часах, могу ли я пойти против неизбежного?

Я пришел сюда сам, своими ногами.

Я стою посреди созданного мною и для меня образцового совсем недавно городка, причесанного и напомаженного, надушенного и прилизанного.