За его спиной
Шрифт:
Одиночество. Его Бродяга особенно ценил.
Раньше как-то не приходило в голову, насколько вокруг шумно, да и один он редко оставался, всегда кто-то рядом имелся. В детдоме, после него. И потом тоже…
И только этой зимой Бродяга в полной мере осознал, насколько круто, когда вокруг никого. Когда елки, снег, хруст его под ногами… И луна сверху. Или не луна. Неважно. Главное, что высоко-высоко… Красота.
Летом солнце поднималось рано, и Бродяге нравилось смотреть, как оно постепенно заполняет квадратный
А осенью ранним утром был самый вкусный воздух. Чистый и прозрачный, как слеза. На таком воздухе отлично курилось и потом так же отлично работалось.
И настроение становилось таким спокойным, лирическим даже… Стихи всякие, еще школьные, вспоминались про осень… Банально, но так хорошо.
А еще Бродяге нравилось, что в такую рань никто из жильцов не шастает по двору. Нет, тут, конечно, в основном, культурные, вежливые люди жили, но находилась обязательно парочка тех, кто смотрел на него, как на дерьмо низкосортное. Такого Бродяга не любил.
Не потому, что оскорблялся, его мало что могло оскорбить, а потому, что боялся не сдержаться, если вдруг кто под настроение неправильное попадет. И тогда… Тогда придется уходить… А Бродяга не хотел уходить. Ему тут нравилось.
И двор, и тишина осенняя, и медитативное, мерное сгребание листьев… И каморка его, где все было устроено по его вкусу, все нравилось, все лежало на своих местах…
Он не мог себе представить, что однажды придет с работы, переступит порог и замрет соляным столбом, уставившись на округлую девичью попку, обтянутую джинсами… Этого в его мире просто не могло существовать.
Но вот…
Существовало.
И мало того, что существовало, так еще и активничало!
Бродяга, аккуратно поставив грабли в угол для инструмента, сделал крохотный шаг вперед, машинально отмечая краем глаза изменения в своем пространстве. Запах еды. Понятно, готовила, значит, девчонка. Чистый пол. Прибраться успела?
И все это он заценил, не отрывая взгляда от основного объекта изучения: мелкой, худенькой, но, оказывается, вполне фигуристой девчонки, зачем-то забравшейся с ногами на кухонный стол и активно шерудящей в шкафчике. Причем, она была настолько увлечена, что даже не услышала, как он зашел!
Бродяга смотрел, как Ляля возится в шкафу, опасно приподнявшись на цыпочки, что-то бормочет тихонько, взгляд скользил сверху вниз, последовательно тормозя на острых лопатках, обтянутых футболкой, тонкой талии, круглой заднице, и ниже, к розовым пяткам, невероятно гладким на вид, настолько, что Бродяга поневоле усомнился, что такие вообще бывают.
В голову тут же непрошенно прилетело воспоминание-полусон сегодняшней ночи, Ляля, кутающаяся в покрывало, ее плечи в россыпи рыжих ворос, ее ступни, с голыми пальчиками, аккуратными такими, ногти, подкрашенные чем-то блестящим, невинным…
Осознав,
Вот только способ для этого выбрал неправильный.
От его невинного вопроса девчонка вздрогнула, повернулась резко, скользнула по нему лемурьим взглядом, и побалансировав на столе, принялась падать с высоты.
Бродяга, вообще не думая, просто сделал шаг вперед, машинально вытягивая перед собой руки, и подхватил хрупкую девчонку, не давая ей упасть.
Ляля ошеломленно уставилась на него своими рыжими глазами, ахнула испуганно.
И Бродяга, опять же, чисто машинально, сжал ее сильнее, притягивая к себе. Снова удивился, насколько она мелкая, так и сломать недолго, но эта мысль ушла по краю сознания и пропала.
А девчонка, рыжеглазая, взволнованная, перепуганная, осталась… И смотрела на него снизу так, что у кого угодно мозги бы поплыли.
Бродяга чуть сильнее сжал, потянул ближе к себе… И неизвестно, до чего бы дотянул, если б Ляля не опомнилась и не выставила вперед руки, упираясь ладонями в его грудь.
Так себе защита, конечно, смешная, но Бродяга тормознул, посмотрел на ее пальцы на своей спецовке, потом перевел взгляд на испуганные расширенные глаза…
— Ты чего туда полезла? — голос у него звучал неправильно, даже, наверно, пугающе, потому что Ляля вздрогнула, еще сильнее пытаясь отстраниться от него и не понимая, что совсем неправильно сейчас себя ведет.
— Я… Я хотела достать… Ох… Что же я хотела достать? — Ляля огорченно поджала губы, припоминая, кой черт ее занес наверх, но, судя по всему, так и не вспомнив, выдохнула, — не помню… Представляете… Совсем из головы… Это, наверно, потому, что вы меня напугали…
— Я не хотел, — повинился Бродяга, — прости…
— Ничего… — пробормотала Ляля, а затем, чуть-чуть подождав и , судя по всему, поняв, что самостоятельно Бродяга ее отпускать почему-то не намерен, насмело попросила, — можно… Вы меня отпустите?
Бродяга, только теперь, кажется, осознав, что по-прежнему держит ее на руках, сильно этому обстоятельству удивился и торопливо поставил ее на пол.
Ляля поджала босые пальчики, Бродяга, зачем-то проследивший опять это движение, сурово сдвинул брови:
— Ты чего босая? Тут парковка внизу, холодно!
— Ну а как же на стол в носках, в которых по полу ходила? — удивилась Ляля и тут же метнулась к тому месту, где оставила носки, принялась быстренько их надевать, продолжая тараторить, — а я приготовила омлет и оладьи. Вы любите? Правда, к оладьям надо мед… Точно! Вспомнила, что хотела! Мед! У вас есть мед?
Она вопросительно посмотрела на него снизу, и Бродяга чуть было не сказал, что ему мед не нужен. Что у нее глаза и без того, словно сироп карамельный, тягучий.