За год до совершеннолетия...
Шрифт:
Они погибли совсем юными. Но уже было ясно, что Сева – поэт, что всем своим характером «Шурик Арский – парень пролетарский» – так звали его все ребята, а Юра Малышкин, пожалуй, был самым умным мальчишкой в нашем дворе. Он был усидчив и серьезен, ему вечно не хватало времени. Он прекрасно учился, владел немецким языком, много знал, умел, был самым начитанным среди нас... Увлекался геологией, химией, весь его стол был уставлен банками с таинственными растворами – он выращивал кристаллы...
23.Х.41 г.
«Утро. Моросит дождь.
После длинной увертюры с зенитками и пулеметами объявили тревогу. Самолет кружился все время над нашим районом и где-то недалеко сбросил фугаску. Все вокруг было голубым от горящих зажигалок. На Тверскую, во двор корпуса «А», дома 4, на нашу крышу было сброшено много пылающих бомб. Какая-то гадина разрядила над нашим районом целую кассету. Потом я узнал, что закидали и «Метрополь» и площадь Свердлова...»
24.Х.41 г.
«Сегодня уже точно уезжаем. Утром полез на крышу, так просто, попрощаться. Подо мной, за пятнистой от сгоревших зажигалок крышей, город. Серые улицы разошлись во все стороны. Букашками бегают люди. Дома – серые и черные, белые и красные, маленькие и большие. Самые высокие из них прячут на своих крышах дула зениток и кожухи счетверенных пулеметов. Дует ветер, идут облака, и нет в небе птиц, кроме ворон. Горизонт устлан дымом фабричных труб, только там, где Воробьевы горы, чисто. Там черные шапки потерявших листву рощ. Оттуда начинается Москва-река. Под дугами мостов пробирается она к Кремлю. А он все стоит зубчатый, наперекор всему, исковерканный маскировкой, но не тронутый бомбами. Прощай, Кремль, прощай, родной город!»
1.XII.41 г.
«Вчера утром переехали на нашу самаркандскую квартиру. Она находится в доме № 4 по Заводской улице. Улочка тихая, чистая, безлюдная. Белые глиняные стены домов и оград, качающийся строй кленов и акаций, желтый ковер опавших листьев у арыков – вот и все. Людная часть города далеко, а здесь начинаются окраины. Видны края горной чаши, в которой лежит Самарканд: темно-синие, убеленные сверху снегами Гиссарского хребта. Обо всем этом можно сказать одно: это рай для человека, ищущего покоя, но не для меня».
5.XII.41 г.
«Совершил беглую экскурсию в Старый город. Там интересней, чем в новой части Самарканда. В Старом городе пахнет средневековым Востоком. Старый город начинается за пустырем у южной окраины нового Самарканда. Перейдешь по насыпи быструю речушку и очутишься в низине. Глиняные и кирпичные слепые лачуги без окон лепятся ярусами друг к другу. Между ними извиваются узкие грязные переулочки, тупики, в которых еле-еле проходит арба. [72] Здесь живут самаркандские ремесленники, причем представители какого-нибудь одного ремесла обычно занимают целую улочку. Например, когда переходишь речку, уши наполняются звоном и лязгом металла. Из домов, перед которыми стоят сломанные пролетки, тележки, арбы, вылетают искры, в распахнутых дверях мечется
После скитаний по кривым улицам я добрался до легендарного дворца Тимура. Он облицован керамическими плитами – мозаика 2‑3-х цветов. Но сочетанием ультрамариновых, лазурных и белых плиток достигается изумительная строгая красота. Рисунки таинственные, тонкие и замысловатые. Седина веков не уничтожила красоту... Я чувствую это по впечатлению, который город произвел на меня, и я уверен, что бродил по нему не в последний раз. Наоборот, я посвящу еще много дней хождению по Старому городу, по дворцу, мечетям, доберусь до гробницы Тимура; такие возможности редко представляются в жизни. Надо их использовать.
Эх, зарисовать бы все это!»
Эвальд Ильенков:
– Сначала были мультфильмы, потом музыка. Фильмы Диснея произвели на нас ошеломляющее впечатление, и мы решили создавать подобные же ленты сами. Но как? Мы разрезали обычные листы писчей бумаги на полосы нужной ширины, склеивали их и рисовали тысячи рисунков, то есть шли по обычному пути мультипликаторов.
Рисунки иногда раскрашивали, иногда оставляли только контуры. Ленты промасливали – и кинопленка готова.
Из различных деталей собрали кинопроектор и начали демонстрацию фильмов. Это событие обычно происходило на одной из площадок крайнего подъезда нашего дома. Подъезд этот был глухим и, видимо, лишним. Здесь никто не ходил, и вся лестница была в распоряжении ребят.
Фильмы собирали порядочные аудитории. Веселые сказки и комедии на темы, близкие зрителям, вызывали громовой хохот. А слово «конец» на экране вызывало возгласы: «Еще!» – и сопровождалось долго не смолкающими аплодисментами. Это была лучшая награда. Но не ради этих аплодисментов мы работали: нас увлекал сам процесс самостоятельного созидания, творчества.
Мы с Юрой мечтали стать художниками...
12.XII.41 г.
«Мама устроила меня в школу. Вчера я пошел «начинать» новый учебный год. Школа носит имя А.С. Пушкина. Она находится в самом центре, на углу ул. Ленинской и К. Маркса, довольно далеко от нашего дома. Время для занятий неудобное – с 6 ч. до 11 ч. вечера. Надо сказать, что я пришел в школу в день, когда в Самарканде ввели светомаскировку. Половину классов не успели затемнить, и в школе был хаос. Классы кочевали из одной комнаты в другую. Большую часть уроков мы сидели в темноте. Конечно, никаких занятий не было. Стоял гвалт. Следующий урок начался при свете, это была алгебра. То, что говорил учитель, для меня было пустым звуком: «...логарифмы... основания...». Я отстал на полгода, а выкарабкиваться надо в один месяц, иначе выгонят...»
Владимир Иллеш:
– Он был талантлив. За что бы ни брался, у него все получалось. Кем он мог стать? Ученым? Писателем? Может быть, художником? Гадать трудно. Одно знаю: дружба с ним была праздником нашего детства.
Он постоянно стремился как можно больше узнать, овладеть каким-то новым делом. И все это не для показухи, а для будущего.
Он неплохо играл на пианино, но это я обнаружил случайно. Дома у него инструмента не было.