За годом год
Шрифт:
Выход надо было найти без никаких. Иначе — несдобровать. Кто-кто, а он хорошо знал, что в таких делах достаточно начать, дать им огласку, а там все пойдет своим чередом: посыплется, как из короба, только озирайся. К черту полетят и благополучие и людское уважение, к которому ты уже успел привыкнуть как к необходимой вещи.
Что значит с треском снятый работник? Ничто. Ему не отвечают на приветствия, на него не смотрят, даже разговаривая с ним. Это — неприятное воспоминание, препятствие, которое переступили.
Хорошо, конечно, если снимают с дипломатической формулировкой: "В связи с переходом
Вдруг он даже споткнулся, огляделся по сторонам.
Стоял серенький денек, так характерный для кануна весны. Не светило солнце, не было ярких красок, улицы, дома, небо затянуло сизой дымкой. Но во всем таилось близкое пробуждение. Январь да и весь февраль, как известно, пора белых тропинок и синего льда. Сейчас же вокруг не было ни того, ни другого. Снег, побурел, на тротуарах появились желтые пятна; липы, уцелевшие на этой улице или посаженные в прошлом году, почернели. Да и прохожие идут свободно, не горбясь, как зимой.
Понтус чуть не хлопнул себя по лбу. У Барушки, как человека одинокого, была привычка разговаривать с самим собой. Перенимая почему-то ее теперь, Понтус возбужденно забормотал:
— Скажи на милость… Конечно так, только так… Ведь за его предложение голосовало два человека — он да подхалим. А остальные? Почему они не голосовали за проект, против его предложения? Потому что боялись. Значит, зажимает критику и старается отыграться вон кто!
С воспрянувшим духом вошел он в лифт, перекинулся — чего никогда не делал — шуткой с лифтершей, а идя по длинному коридору к себе, за руку поздоровался с малознакомым сотрудником Министерства здравоохранения.
Правда, беспокойство все еще оставалось, но теперь оно не угнетало его, а заставляло действовать. Надо было опередить Юркевича и первому принять меры. Пусть защищается и доказывает свою невиновность он, если начал рыть яму.
Сказав секретарше, что занят и может принять только заведующего сектором отвода земель из управления главного архитектора, Понтус позвонил Шурупову и попросил его сейчас же прийти. Затем сел писать докладную в ЦК.
Глава четвертая
С ощущением, что отношения с Алешкой теперь наверняка в чем-то изменятся, Алексей отработал смену и на трестовском грузовике, который в конце дня приезжал
Раньше он там не бывал и потому обошел почти весь барак, придирчиво присматриваясь ко всему. С удовольствием отметил: в комнатке, где жили Тимка, Виктор и еще двое парнишек, койки аккуратно заправлены, на стенах плакаты по технике безопасности, репродуктор. На тумбочках книги, и на одной из них… десятирублевая бумажка. Это было хорошо: Алексей слышал про случаи, когда из общежития пропадали простыни, электрические лампочки, ведра.
— Чьи это деньги, а? — поинтересовался он.
— Деньги? — переспросил Тимка. — По-моему, Витькины. Твои, Витя?
И то, что они не придали никакого значения вопросу, понравилось Алексею.
Он еще раз заглянул в красный уголок, на кухню, в кубовую, проверил, идет ли вода из кранов, и затем долго выговаривал коменданту — пожилому, с птичьими глазами и носом мужчине, в военной шинели с чужого плеча, — удивляя ребят, что заметил и помятый жестяной чайник, которым пользовались они, и грязный пол в красном уголке, и то, что спецовки приходится вешать в один шкаф с праздничными костюмами.
— У нас на стройке, кажись, работать легче, чем отдыхать тут у вас. Дверь в прачечную не только заперли на замок, но и гвоздями забили, — перечислял он, загибая пальцы. — Почему? Горячей воды, конечно, тоже не хватает. Баки и теперь пусты. А хлопцы ведь с работы пришли. — И когда все пальцы были загнуты, поднял оба кулака. — Дров, говоришь, мало? Смотри, браток, чтоб тебя самого на щепки не пришлось щепать. Не можешь без нагоняя…
Он ушел из общежития, оставив давившихся смехом ребят и растерянного, с гримасой боли на лице коменданта, который никак не мог разнять пальцев на правой руке, слипшихся от Алексеева пожатия.
В таком боевом настроении он пришел на стройку и на следующий день.
Трудовую вахту бригада решила нести на строительстве жилого дома, фундамент которого уже был готов. От растворомешалки к рабочим местам проложили самые короткие тачечные ходы. Нашли сподручные места для кирпича и ящиков с раствором — по нескольку для каждого каменщика. Кирпич в метровых клетках укладывали на ребро, чтобы подсобники могли удобнее брать и подавать его прямо под руки каменщику.
Выпало погожее, звонкое утро. Над головой грядою плыли розовые облачка, уже начавшие кудрявиться. Под ногами похрустывал тонкий, как стекло, с белыми воздушными пузырьками ледок, под которым не было воды. По все ждало ласкового дня, особенно липы за забором, вроде поеживающиеся от нетерпения.
Обойдя фронт работ, Алексей остановился около клетки кирпича, оперся на нее грудью, локтями и нетерпеливо стал ждать приезда хлопцев. Мысли текли деловито, хоть и не задерживались на чем-то одном. То вспомнилась Зося, то Сымон и его печальная победа, то Кухта и его слова: "Нам, Урбанович, нужен не рекорд, а пример наш", то вставал вопрос, выдержат ли ребята.
На сколько он собирался перекрыть норму, Алексей не сказал даже Алешке и лишь попросил, чтоб тот не скупился на материал. Сам же про себя решил: "Дам что надо!" Но для этого, как подсчитал Алексей, каждый каменщик должен был уложить около сотни тонн кирпича. "Выдержат ли? Сто тонн — девять вагонов!"