За годом год
Шрифт:
— Поцелуй меня, — попросила она. — Что у тебя нового?
Он не догадался, что Зося спросила об этом, желая предупредить его вопросы, и с благодарностью провел ладонью по ее руке. Его все-таки смущало, что жена заговорила с ним так, словно что-то извиняла, смущали ее прозрачные, окаймленные синими кругами глаза и просветленное от страданий лицо.
— Кончил, — сказал он виновато. — Положил последнюю черепицу. Стоит уже будто готовый, только без трубы и окон…
— А на стройке как?
— Тоже вкалываем. Обещают, ежели оправдаем доверие
Сначала он говорил просто, лишь бы ответить, пытливо поглядывая на нее, потом увлекся, стал доказывать, что стекло так или иначе достанет и, чем черный не шутит, к осени они смогут справить новоселье.
— Ты, Алеша, может, сходил бы и снял белье, — сказала недовольная Антя, стоя в дверях комнаты.
Алексей послушно вышел и, вернувшись с целой охапкой, свалил белье прямо на стол и простодушно удивился:
— И откуда столько набралось? Кажись, не было чего…
Мало-помалу стемнело.
Зося чувствовала себя неплохо, но вся была в ожидании. Она лежала и безучастно слушала, о чем рассказывает Алексей. Иногда в ней рос протест против его слов, далеких от того, что переполняло ее, против его спокойного тона, но и тогда Зося сдерживалась и только отводила взгляд к стене. Но когда боль в третий раз насквозь пронизала ее, она не выдержала. С отчаянием, даже с отвращением, что-то оттолкнув от себя, села.
В голове мутилось. Опять промелькнула мысль о смерти. Сердитые, затуманенные глаза округлились, лицо искривила гримаса, и она закричала.
Это было так неожиданно, что Алексей вконец оробел. Тетка Антя всплеснула руками, но моментально начала распоряжаться.
— Чего ты сидишь? Беги машину ищи! — набросилась она на Алексея. — А ты, Зосечка, не стыдись, громче кричи. Так легче… Сымон! — крикнула она за стену. — Выйди и ты из дома! Тебе тоже тут нечего делать!
Алексей выбежал на улицу, кинулся в одну сторону, в другую, но, услышав, что кто-то вышел за ним и, может быть, хочет что-то сказать, вернулся к калитке.
Это был Сымон.
— Ты не бойся, Лексей, — произнес он не совсем уверенно, — дело житейское ведь…
Но, мягкий и чуткий по натуре, он волновался сам, никак не мог свернуть цигарку и тут же ушел к соседям.
Улица одним концом упиралась в Сторожевское кладбище, а другим спускалась к речке, за которой распростерлись так называемые Татарские огороды и днем виднелись мечеть и уцелевшие домики Татарского конца, размещенного на склоне горы. Теперь в домиках горели огни, и создавалось впечатление, будто светятся окна больших, многоэтажных домов. Но Алексей не замечал ни этих огней, ни этой иллюзии. Он был точно в лихорадке.
Из дома долетел приглушенный Зосин стон. Алексей глянул на окно своей комнаты и заметался в безысходной нерешительности: он ничем не мог помочь Зосе. Ничем — ни уберечь ее от опасности, ни принять ее страдания на себя. Было страшно и оставить ее одну.
Озираясь,
Автомашины — чаще всего грузовики — шли редко. Фонарей поблизости не было, и вокруг царили тьма и безлюдье. Боясь подумать, что там с Зосей, Алексей раскорякой встал посреди перекрестка. Однако машины — все до одной — видимо, принимая за пьяного, объезжали его.
Минут через двадцать легкий "козелок" тоже шарахнулся в сторону, но все же затормозил. Обрадованный Алексей, на бегу вынимая из кармана деньги, бросился к нему. Сейчас Зосины страдания кончатся: он почему-то был уверен, что, как только Зося попадет в больницу, она сразу же перестанет мучиться и все будет хорошо.
— На полчасика, браток! — крикнул он шоферу и протянул скомканные деньги. — Только духом, ради бога!
Шофер смутился и показал кивком головы на заднее сиденье.
Алексей заметил в "козелке" второго человека и узнал его. Это был главный архитектор. Он, кажется, улыбался и протягивал руку.
Алексей отступил и торопливо спрятал деньги в карман брюк.
— Что с вами, Урбанович? — спросил Василий Петрович, начиная понимать, что перед ним взволнованный человек.
— Ничего… — пробормотал тот, уверенный, что опять все пропало.
— Глупости, — рассердился Василий Петрович. — Если случилось что серьезное, говорите… — Его самого тяготили чужие нотации, сам он тоже терпеть не мог читать их, но тут не сдержался. — А относительно своей обиды запомните — вы лишь с собой хотите считаться. А так нельзя… И спасибо скажите, что война шла…
— Но я, по крайней мере, другим жизнь не портил и не порчу.
— Как сказать.
— Точно! — зло передернулся Алексей и хотел отойти, но превозмог себя и открылся: — Зося там умирает!
Василий Петрович отшатнулся, потом схватил Алексея за руку и, не мешкая, потянул в машину.
— Направо! — приказал он шоферу.
Зося металась в кровати, измученная, простоволосая. Глаза ее лихорадочно горели. Но она ничего не видела перед собой, ничего не слышала.
— Машину вот привел, — неуверенно сообщил Алексей, остановившись у порога.
— Уже не надо, — замахала на него Антя. — Иди отсюда, иди!
— Не прогоняйте, тетя! Не могу я! Она же умрет тут без меня.
— Иди, говорят тебе!!
Алексей вышел во двор и подошел к "козелку".
— Уже не надо, — повторил он слова Анти, почти забыв, что в "козелке" сидит Юркевич.
Обессиленный, опустошенный, он начал мыкаться от калитки к крыльцу, прислушиваясь к Зосиным стонам и вздыхая; когда же до него вдруг долетел — поднялся, удерживаясь на высокой ноте, и оборвался — пронзительный крик, Алексей кинулся в дом. Подбежал к двери комнаты, схватился за ручку, но только припал к ней лбом и стоял так, пока в страшной тишине не послышалось настойчивое: "Гуа-гуа!" Тут что-то оборвалось в его груди, и он застонал.