За годом год
Шрифт:
— Почему ты думаешь, что это он?
— К счастью, еще есть верные люди… Чтобы приглушить его подвохи, пришлось к самому президенту сходить. Но ты для меня тоже что-то стоишь…
Ей показалось, этого достаточно, и она успокоилась. Да и Понтус как-то незнакомо просительно потрепал ее по оголенной до плеча руке.
Однако как только поезд приблизился к Минску, тревога вернулась к Вере. Она увидела ажурные мачты радиостанции, новенькие стандартные домики не известного ей полустанка, огромные заводские корпуса
На полустанке загружали какими-то большими ящиками платформы. Подъемный кран, поворачиваясь, нёс как раз один из них на платформу. "Увижу, как поставят, — все обойдется", — загадала она и потянулась к окну, забыв об окружающем. На платформе стоял человек и руками показывал крановщику, куда ставить ящик. Как назло, крановщик, видимо, не попал сразу, человек замахал руками, и ящик повис над платформой. Торопясь, Вера схватилась за никелированную ручку и стала ее крутить. Но окно опустилось только немного — что-то заело.
— Да помогите же вы! — с отчаянием крикнула она Понтусу, застегивающему чехол на чемодане.
Понтус застегнул последнюю пуговицу, пододвинул чемодан ближе к двери и встал.
Гряда покрытых лесом и кустарником пригорков, тянувшихся за окном, неожиданно кончилась, и открылся город, издалека совсем невредимый, настоящий.
— Пустите, — попросил Понтус, отстраняя Веру от окна.
Та чуть не заплакала и безвольно села на полку.
— Не надо, уже не надо…
Все дрожало, и замирало в ней, когда она выходила из вагона. Однако увидев на перроне мужа, воспрянула духом и напролом, словно от кого-то спасаясь, кинулась к нему.
Василий Петрович тоже увидел ее и двинулся навстречу.
— А где Юрок? — удивленно осмотрелся он по сторонам, почувствовав, что губы у жены незнакомо холодные и у него самого нет той отрады, которая охватывала прежде при встречах.
Рядом с носильщиком, ведя Юрика за руку, показался Понтус. Подойдя, он подождал, пока Юрик поцеловался с отцом.
— Ну, теперь, кажется, съехались все, и надолго, — обеими руками пожал руку Василию Петровичу и, словно тоже встречал Веру, обратился к ней:
— Ну как, Вера Антоновна, теперь у нас? Узнаете? Недавно приезжал Михайлов. Вышел на Привокзальную площадь, огляделся и, говорит, чуть не вернулся на вокзал. Думал, сошел не в том городе.
Василий Петрович не слушал его. Разглядывая смущенную Веру, он никак не мог понять, что же в ней изменилось и почему она кажется чужой. Присутствие Понтуса снова пробудило ревность, и роль друга семьи, роль, в которую он все охотнее входил, казалась оскорбительной.
За оградой Понтус остановился и, не обращая внимания, что мешает пассажирам, выходившим из ворот, широко жестикулируя, стал объяснять Юрику, что в недалеком будущем изменится здесь, на Привокзальной площади,
"Чего он пристал к нему?" — раздраженно думал Василий Петрович.
Пока на площади кроме восстановленного вокзала стояло только одно здание — правда, большое, на целый квартал, с одиннадцатиэтажной башней. Его еще не оштукатурили, и кирпичная зубчатая башня напоминала Кремлевскую стену, Спасскую башню.
— Напротив поставим, Юрик, такое же здание, — с пафосом говорил Понтус. — И тогда это будут ворота в город. Представляешь?
— Я уж как-нибудь сам расскажу ему об этом, — наконец прорвало Василия Петровича. — Прощайте, Илья Гаврилович! — И, взяв сына за руку, направился к своему "Москвичу".
За ним заторопилась и Вера…
В гостиницу, однако, она вошла как давняя жиличка. Великодушно, словно со знакомой, которая не один раз оказывала ей услугу, поздоровалась с дежурной в вестибюле, попросила у горничной, встретившейся в коридоре, фартук и, переступив порог номера, сразу же принялась наводить порядок.
Чтобы не мешать жене, Василий Петрович отодвинул стул в уголок и сел, чувствуя себя лишним. С удивлением увидел, сколько со времени последнего приезда жены собралось ненужного хлама и мусора. Недоброе безразличие к себе выглядывало отовсюду — из-под небрежно застланной кровати, из-за тюлевых занавесок, висевших на окнах, из-под газеты, которой были накрыты стакан с недопитым чаем и недоеденные бутерброды на столе. "Все же хорошо, что они приехали. Я сам не знаю, что творится со мною", — убеждал он себя.
Юрик, непривычно долговязый, в коротких штанишках и в матроске, с кислым лицом прошелся по комнате, заглянул в платяной шкаф, за занавески.
— Мам, а где голуби-и? — заныл он совсем как когда-то. — Голуби где?
— Я, Вася, сказала, что у тебя есть голуби, — объяснила Вера, собирая с подоконника листы бумаги и старые газеты.
— Я хочу посмотреть их, мам.
— Полно, Юра! У меня нет никаких голубей, — более сухо, чем хотел, одернул его Василий Петрович, недовольный также и сыном. — Тебе придется сразу привыкать к этому.
Мальчик обиделся, надул щеки и подошел к матери.
— Сегодня, Вася, ты несправедлив к другим, — сказала она, лаская сына.
— Ты, небось, имеешь в виду не только Юру? — покраснел, а затем побледнел Василий Петрович. — Хватит с меня и того, что ты кое с кем чрезмерно справедлива и приветлива.
Иногда самое незначительное происшествие может изменить настроение и даже что-то подсказать в главном. По крайней мере так назавтра произошло с Василием Петровичем. Идя на работу, он вдруг заметил на строительном заборе трехцветное, желто-красно-синее объявление: туристское бюро сообщало, что оно организует экскурсии по Минску, и просило подавать заявки.