За горизонтом сна
Шрифт:
Еще полгода назад она вообще его не помнила.
…Всегда — в темноте, в лучшем случае в закатном полумраке на дальнем краю королевского парка. Всегда второпях, в лихорадочной спешке, всегда под взглядом молчаливой спины Литовта, тогда еще младшего советника. Всегда — чересчур сильное слово. Всего четыре или пять раз… пока она не поняла, что цель достигнута.
Как она боялась тогда! Быть случайно замеченной фрейлинами или пажами; за большие деньги преданной Литовтом; каким-то образом уличенной самим королем… Боялась на супружеском ложе прошептать чужое имя;
Черные. Теперь она могла это видеть.
Просто видеть — а ей казалось, что вспоминает. Глаза, губы, жесткую линию подбородка, дремучие волосы темнее любой ночи… Низкий глуховатый полушепот: любимая… моя… Широкие плечи, жестковатую кожу ласковых рук. За последние месяцы он уже несколько раз ей снился. Причудливые сны о том, что давний, случайный, даже, по сути, незнакомый мужчина что-то значил для нее. Что она, королева Каталия Луннорукая — да, смешно, но куда деваться от этих снов? — что она и сейчас его любит…
Он должен был умереть. Литовту пришлось напомнить ей об этом, и не раз. Тогда еще не было Эжана — то есть уже был, но еще не зримый, не настоящий! — поэтому приговор давался ей с трудом; Каталия все оттягивала последнюю встречу и отказывалась вовсе обойтись без нее. Господин младший советник тихо исходил злобой и холодным потом, он уже не был уверен, что сделал правильную ставку в игре. Молодая королева, наверное, казалась ему бесхарактерной слабачкой. Сидя в ночной беседке на коленях у любовника, она никак не поднимала руку в давно условленном жесте: взять его!..
А он — в те последние минуты у него еще было какое-то имя — внезапно решился и жарко зашептал ей на ухо, что король Эммануэл Честный уже слишком стар, чтобы не только сделать наследника, но и вообще управлять страной. Что его, возлюбленного королевы, род восходит к древней законной династии. Что стоит лишь захотеть… и они ведь не могут друг без друга…
Астабильный.
Их не казнят: считается, что в момент насильственной смерти астабильное желание вспыхивает настолько ярко, что может, придя в противоречие с нормальным ходом мыслей большинства людей, вызвать местный катаклизм. Смерч, шквал, небольшое землетрясение в королевском парке, жерло вулкана на месте ажурной беседки… И младший советник Литовт, и тем более стабильер Иринис Усердный понимали: это никому не нужно.
Наверное, ему повезло. Может быть, он до сих пор жив, кто знает? Правда, в народе говорят, что жизнь в Лагерях в тысячи раз ужаснее смерти. Но мало ли что болтают в народе…
Конечно, она ни мгновения его не любила. Просто у Эжана — то же самое лицо.
Эжан никогда не узнает.
Каталия подошла к двери. Тяжеленная дубовая створка, причудливо инкрустированная костью и перламутром. Узор скрадывал границы потайного окошка, прорезанного в толстом слое дерева по личному заказу королевы — еще тогда, лет пятнадцать назад. Ключ от окошка имелся только у нее, и она старалась пользоваться им как можно реже. Эжан не должен заметить. Эжан уже взрослый.
На всякий случай она встала так, чтобы закрыть
Ромбовидное окошко бросило в коридор тусклый лучик: в спальне догорала одинокая свечка. Широкое ложе принца — мальчик всегда любил спать, разбросав во все стороны руки и ноги, улыбнулась Каталия, — конечно же, не могло полностью просматриваться в маленькое отверстие. Только подушка и, пожалуй, край одеяла.
Нетронутая подушка. Отогнутый уголком, тоже нетронутый одеяльный край. Словно белоснежное поле — до того, как королевская охота…
Нелепейшее сравнение!..
Руки дрожали, и ключ — другой, побольше, — предательски лязгал на весь коридор, не попадая в замок. Потом застопорился, не желая проворачиваться, и сильные пальцы королевы чуть было не скрутили его в штопор. Попробовала в другую сторону: тяжелый засов натужно заскрипел и повернулся; затем совершил обратный поворот и снова наткнулся на непонятную преграду. Каталия рванула ключ из скважины; он, разумеется, застрял… и вместе с ключом королева потянула на себя всю тяжеленную незапертую дверь.
Вошла… вбежала, влетела внутрь.
Она все еще надеялась, что Эжан полуночничает, сочиняя стихи за круглым туалетным столиком в углу спальни, — или, возможно…
Нет.
Закричать, позвать на помощь, в одну секунду собрать вокруг себя целый отряд стражников. Поднять с постели Литовта. Немедленно объявить розыск. Метать направо и налево смертные приговоры, если принца не найдут в ближайшие…
Она едва сдержалась. Едва промолчала, давая себе самой хоть немного форы.
Подумать.
Если бы на Эжана покушались… делали с ним что-либо помимо его воли — даже наедине с собой королева тщательно подбирала нейтральные, допустимые слова, — если бы… Любой всплеск противоречия мгновенно достиг бы сознания брата Агатальфеуса. Между мальчиком и его стабильером установлена прочнейшая связь, которая не нуждается даже в посредничестве магического амулета. Брат Агатальфеус только что был у нее, в королевских покоях. Он не сказал ничего такого… вообще ничего не сказал. А Эжан исчез… ушел из спальни гораздо раньше, чем она, Каталия, вызывала мага, — иначе успел бы примять постель. То есть ушел добровольно, сам.
Если, конечно, она может безгранично доверять его учителю.
Доверять нельзя никому, Ката, — внутренний голос почему-то с мягкими интонациями бывшего князя Ланса… — никому во всей Великой Сталле и провинциях на Юге и Востоке… никому во всем мире. Тебя и твоего сына может предать каждый, была бы цена подходящей. Да, но ведь брату Агатальфеусу пришлось, бы предать еще и Орден, а такого не совершит ни один стабильер, ни при каких обстоятельствах. Орден незыблем, и это единственная незыблемая вещь под солнцем. Сомневаться в Ордене — значит не верить в самые основы мироздания…