За гранью дозволенного
Шрифт:
— Прошу простить, что перебиваю, — мне нужно во всём разобраться, — вы зашли в парк Миссии после того, как зашли в продуктовую лавку. Какую?
— В лавку Альбертсона в Айо и Миссии, недалеко от места, где я живу, — к Альбертсону я обычно захожу, когда у нас кончаются вегетарианские бургеры — моя жена их ест, у неё на них скидка — я делаю покупки, — так что иногда я хожу в другую лавку Альбертсона — это недалеко от того места, где я живу.
Что-то записав на страничке в блокноте, детектив понимающе кивнул:
— Понял, продолжайте.
Правда, он сам то и дело его перебивал, не позволяя продолжить. Иногда его
— Прошу прощения, но вы сказали, что пришли сейчас к нам, потому что чувствуете себя плохо, каким — то образом виноватым из-за убийства?
— Да, всё это вместе сокрушило меня, я не могу спать — я должен сбросить это бремя со своих плеч, я измучился.
— Могу себе представить, — пожалуйста, продолжайте.
В конце концов, он был благодарен детективу за его въедливость, это заставляло его тщательно подбирать слова. Когда Росас в конце концов встал и пожал ему руку, он мог сказать, что детектив оценил его помощь.
— Пожалуйста, поймите, я действительно ценю ваше признание и понимаю, как непросто оно вам далось.
— Спасибо, — сказал он, на лице явственно проступило облегчение.
Росас пожал ему локоть:
— Берегите себя. Отдохните немного, хорошо?
— Спасибо, — поблагодарил он снова.
Росас потрепал его по плечу.
— Мистер Коннор, это я должен говорить вам спасибо, — разулыбался детектив. — Серьёзно, спасибо зато, что пришли.
Департамент полиции отражался в зеркале заднего вида «субурбана»; затем, словно ураган сдул его с места, здание полностью исчезло. Проезжая через центр, сделал погромче радио, напевая вместе с Брюсом Спрингстином, двигаясь по улице, плотно застроенной пригородными домами — некоторые отчаянно нуждались в ремонте, другие были свежевыкрашенными, — добрался до бетонного въезда на магистраль.
Нажав на газ и влившись в поток машин на шоссе, он рулил левой рукой и думал: «Однажды мы вымоем их, улицы убегающей американской мечты», обгоняя машины, которые двигались гораздо медленнее, правой рукой ослабил узел галстука. На такой скорости, сознавал он, даже малейшее препятствие могло стать причиной ужасных последствий.
«Как восхитительно, — думал он, — что общество держится вместе — машины едут друг за другом, повинуясь сигналам светофоров, все следуют правилам. Люди редко действуют опрометчиво, редко кто делает попытку задавить школьников или намеренно выбрасывает ключи в канаву. И тем не менее вся взрослая жизнь полна таких тревожных примет, которые выбивают из колеи и отвлекают, необъяснимо возбуждают: можно себе представить, что меняешь курс и движешься наперерез другим машинам или наезжаешь на пешеходов на тротуаре, может быть даже убивая тем самым себя. Но сейчас обе руки лежат на руле, чувствуется собственная независимость, замечательная способность выжить, выйти невредимым из любых испытаний. Каким обещающим и свежим выглядит всё вокруг! Пальцы отбивают ритм, голос поёт песню и придумывает новые стихи вместо строчек, которых он не знает. Каким живым и вибрирующим неожиданно оказался мир!»
Шоссе пробежало мимо поля для гольфа и торгового центра.
С одной стороны двигались гольфмобили среди безукоризненной зелени, песчаные дорожки блестели под солнцем.
С другой стороны автомобили по обширной
Когда он, прибавив скорость, проехал дальше, появились такие же многоквартирные дома, стоящие по краям пригородных поместий и между маленьких парков.
В каждом парке играли дети, подростки стреляли шариками. «Так много маленьких тел, — думал он, — так много детей!» В парке рядом с его домом жёлтый змей парил над пальмовыми деревьями. Змей привлёк его взгляд, одиноко и беззаботно проплывая в ясном небе.
Неожиданно он начал смеяться, слегка пофыркивая; он смеялся, сворачивая с шоссе, остановившись на красный свет. Затем смеялся, проезжая по соседним улицам, всю дорогу до дома, до подъездной дорожки, но заставил себя остановиться прежде, чем вылез из «субурбана». Странный восторг вибрировал в нём. Он смотрел, как солнце косыми лучами освещает парадное крыльцо, — смех накатил на него ещё раз после того, как он обнаружил Джулию в кухне. Его присутствие неожиданно испугало её, она варила сосиски.
— О господи, ты меня напугал, — сказала она, прижимая руки к груди. — Мог довести до сердечного приступа!
Только затем заметила его одежду, выражение лица перешло от унылого к удивлённому.
— Думала, что ты спишь, — где ты был?
Он пожал плечами, придвинулся ближе.
На работе, на собрании, — таким было его объяснение, — готовились к наступающему семестру. А спал ли он?
— Скоро буду, — сказал он, одёргивая её рубашку. — Очень скоро.
Вскоре он переоденется в спальне для гостей, влезет под простыни, провалится в полумрак, — но сначала поцелует у плиты Джулию. Его страсть озадачила её.
— Что происходит?
— Ничего, — сказал он.
— Отправляйся в кровать.
Она ухмыльнулась, подталкивая его.
— Ты сумасшедший.
— Подожди, — предостерёг он её, выходя из кухни и слегка улыбаясь. — Ты только подожди…
Потому что после прогулки и душа, после того, как он польёт в саду растения, он намеревался пригласить семью на обед и в кино — заказать две пиццы «пепперони» от «Чёрного Джека» и взять «Железный гигант» напрокат в «Голливуд видео». Затем он снова будет спать (никогда больше не станет вызывать в памяти лицо Банистера или вскакивать в страхе), уносимый вдаль величайшей удовлетворённостью, которая, всего через несколько часов, растворится быстро и навеки. Конечно, он всё равно будет видеть сны, наполненные многочисленными и загадочными впечатлениями, которые по большей части будут забываться по ходу дела.
Эти смутные сны — неясные, погруженные глубоко в сознание, чтобы их невозможно было вспомнить целиком, — теперь, казалось, не смогут причинить ему вреда, тогда как в его ветровке, запачканной кровью Банистера, лежала упаковка смазанных презервативов и чек из лавки Альбертсона, недавно её обнаружили рабочие-мусорщики; даже тогда, когда он сидел внутри кабинетика Росаса, другие детективы тщательно исследовали записи камер видеонаблюдения лавки — на чеке ничего не было, кроме напечатанных даты и времени, — в ожидании увидеть кого-то в голубой ветровке, довольно подозрительного, потому что он покупал презервативы за двадцать минут до того, как застрелили Банистера.