За компьютером без боли в спине
Шрифт:
Считаем повторы. Выполняем по 5–6 повторов в каждую сторону.
И.п.: сидя.
Поднимаем руки вверх, соединив пальцы в замок. Плавно наклоняемся вправо максимально, насколько сможете, а затем влево.
Следим за дыханием. Не задерживаем его. В исходном положении – вдох, дойдя до момента наивысшего напряжения – выдох.
Считаем
И.п.: сидя.
Обхватываем руками одно колено, подтягиваемся его к себе и, задержавшись на 2–3 секунды, возвращаемся в исходное положение. Тоже самое выполняем с другой ногой.
Следим за дыханием. Не задерживаем его. В исходном положении – вдох, дойдя до момента наивысшего напряжения – выдох.
Считаем повторы. Выполняем по 5–6 повторов в каждую сторону.
И.п.: стоя, держась за спинку стула.
Медленно наклоняемся вперед, стараясь держать спину ровно. Фиксируем положение на 2–3 секунды и возвращаемся в исходное положение.
Следим за дыханием. Не задерживаем его. В исходном положении – вдох, дойдя до момента наивысшего напряжения – выдох.
Считаем повторы. Выполняем по 5–6 повторов.
И. п.: стоя, держась за спинку стула, ноги чуть шире плеч, спина ровная.
Плавно приседаем. Фиксируем положение на 2–3 секунды и возвращаемся в исходное положение.
Следим за дыханием. Не задерживаем его. В исходном положении – вдох, дойдя до момента наивысшего напряжения – выдох.
Считаем
Он вернул надежду
Вечер, ночь. Закрываешь глаза, а в голове пульсирует, не дает заснуть мысль: «За что? Почему это случилось со мной?»
Утро, день. Открываешь глаза и думаешь: «Нет, это не сон, это случилось со мной»…
Авария, неудачный прыжок в бассейн, падение с лошади, уличная драка, родовая травма, пуля в позвоночник и. «Что ответить мне сыну, когда он спрашивает: почему другие дети ходят, а я – нет?!» «Помогите хоть как-нибудь. И смерть не приходит, и жизнь невыносима».
«Муж сказал мне в больнице: уж лучше бы ты умерла».
Это строчки из писем к Валентину Ивановичу Дикулю. Больше писать этим людям некому, диагноз-приговор – инвалидное кресло – оглашен и обжалованию не подлежит. Дикуль для них – та самая соломинка в море холодного равнодушия и брезгливой жалости, колокольчик надежды в глухом мраке горя и отчаяния.
Возможно, многие представляют себе человека, поднимающего на ноги больных со спинномозговыми травмами, как некоего «Сахара Медовича Жалейкина», который гладит по головке отчаявшихся, добродушно повторяя: ничего-ничего… Ничего подобного. Многие, столкнувшись с его несокрушимой волей, абсолютным неприятием никаких «но» или «никак не получается», поначалу теряются. Все так, а не иначе, потому что работает Дикуль не в тылу, а на линии фронта, на передовой. Именно таковы все настоящие врачи настоящих тяжелых больных. Перечить нельзя, сомневаться невозможно.
Дикуль не приемлет недеятельную слезливую жалость, отвергает ее, ибо знает ей цену, ведь и ему когда-то был вынесен приговор – инвалидное кресло:
«Умом эту жалость понимаю, сердцем отвергаю. Мы – бывшие и настоящие калеки – испытали и прошли через то, что вам, здоровым, вот так, чтобы полностью, понять не дано. И дай Бог вам не знаться с этим как можно дольше. А лучше – никогда… И все-таки, дай мне вторую жизнь, чтобы заново ее прожить, с самого детства, я бы не многое в ней изменил. И, может быть, травму свою оставил. Это когда из-под купола цирка упал на арену и сломал позвоночник. Такое мое желание трудно и, наверное, невозможно понять. Так вот: чтобы кем-то стать, надо через что-то пройти.»
Единственное, чего все-таки пожелал бы, родись заново, Валентин Дикуль, это долгих и счастливых лет своим родителям.
Родился Валентин в Каунасе, после войны. Ему было всего шесть лет, когда погиб от бандитской пули его отец Дыкуль Иван Григорьевич, а еще через полгода не стало матери Анны Корнеевны. Фамилия в метрике мальчика стояла по отцу украинская – Дыкуль, но поскольку в литовском языке звук «ы» отсутствует, в списках воспитанников детского дома в Вильнюсе появилось имя Валентинас Дикулис.
Поплакав, отвела внука в детдом бабушка, Прасковья Никитична, единственный на всем свете близкий человек. Другого способа выжить у мальчика не было – в большой семье бабушки и без того еле сводили концы с концами, частенько приходилось голодать. И Валя понял это и принял, ведь послевоенные дети – это неправильно взрослые дети. В детдоме таких было много. Русские, украинцы, литовцы, поляки, евреи – дети, лишенные детства в его привычном понимании, дети, с которыми особо не возились и не церемонились: провинившихся били, лишали еды, сажали под замок.