За короля и отечество
Шрифт:
Он взял перепачканные руки матери и почтительно поцеловал их.
— Ни в коем случае. Это мне оказана большая честь, госпожа. Твоя дочь — выдающаяся женщина, мудрая и искусная в целительстве, равно как в кузнечном деле. Она несказанно украсила собой Арториусову свиту в Кэрлойле.
Вивьена ласково улыбнулась дочери.
— Мы всегда знали, детка, что ты пойдешь в жизни далеко. Ты с рождения отмечена Божьей милостью. Ладно, пойдемте-ка в аббатство: я представлю нашего гостя аббату и прослежу, чтоб уж ему отвели лучшие покои во всем Торе.
— Я буду счастлив такому обществу. — Он галантно предложил
Ковианну окружали знакомые виды, звуки и ароматы: запах раскаленного докрасна металла из кузен, звон молотов по наковальням, тяжелое дыхание стеклодувов, превращающих стеклянный расплав в изящные бутыли, и кубки, и вазы, которыми торгуют по всей Британии и за ее пределами, а также обычные, домашние запахи готовящейся еды и свежевыстиранного белья. Все это доносилось до нее из кузниц, и из невысоких каменных домишек, и из стеклодувных мастерских, и из деревянных избушек, в которых жили прачки, и каждый знакомый запах, и вид, и звук словно поздравляли ее с возвращением. Ковианна наслаждалась каждой секундой этой прогулки.
Она пообещала себе, что никогда больше не покинет Тор надолго — теперь, когда она получила от последнего своего наставника все, что хотела. Мать будет до невозможности горда теми секретами, что привезла Ковианна на этот раз, — горда и счастлива оттого, что дни странствий ее дочери наконец-то миновали. Самое время ей остепениться, завести супруга и родить детей, чтобы те шли по следам ее успеха. Она рассмеялась про себя, решив не пить сегодня отвара, который принимала уже много лет, дабы не родить ублюдка от своих ухажеров. А отличная, однако, шутка выйдет: растить сына Эмриса Мёрддина как своего собственного. Или дочь. Все равно кого.
Эмрис Мёрддин тем временем разговаривал с ее матерью:
— Как мне ни больно признавать это, леди Вивьена, боюсь, что я обязан самым серьезным образом предупредить обитателей Тора. Своим приездом сюда я обязан не просто праздному любопытству.
На лице Вивьены появилось выражение тревоги, которую обычно ей удавалось скрывать.
— Что, саксы?
— Они самые. Как вы уже, наверное, знаете, они выступили в поход.
Она кивнула.
— Ну да, мы слышали. Армии срединных королевств уже прошли на юг, а люди, что живут за болотами, — она сделала рукой широкий жест, — бежали в пещеры, забрав с собой весь урожай и скот, дожидаться конца войны, чем бы она ни кончилась.
— У Кэр-Бадоникуса мы их остановим, леди Вивьена, это я точно говорю. Они не скоро еще забудут взбучку, которую мы им там зададим. Но тревожиться все же стоит, ибо Тор с его кузницами для них лакомый кусочек, в этом нет сомнения.
Она кивнула и благодарно сжала его руку.
— Тогда я вдвойне рада приезду столь мудрого советчика, ибо до нас дошли и рассказы о том, что сделано на Кэр-Бадоникусе. Весь Глестеннинг затаил дыхание — и есть отчего. У многих из нас родня в Кэр-Дарнаке, бежавшая от саксов, и их рассказы о жестокости и убийствах леденят кровь.
Лицо Мёрддина посуровело, рот сжался в тонкую линию.
—
Пока Мёрддин сообщал ей последние новости, они миновали неглубокую низину и начали вновь подниматься по пологому склону, следуя изгибам лабиринта. Небольшая армия монахов из аббатства поддерживала каменные стены и мощеные дорожки в идеальном порядке, безжалостно выпалывая любую пытающуюся прорасти здесь зелень.
— Это приучает их к смирению, — пояснила Вивьена с лукавой искоркой в глазах. Им пришлось обойти вершину холма в обоих направлениях несколько раз, минуя сады, где монахи снимали последний урожай яблок и груш.
На самой вершине торчали в небо невысокие шпили аббатства — темные и даже отталкивающие. Ковианне эти постройки представлялись вообще издевкой, так не к месту прилепились они к самой Материнской груди. Она улыбалась и раскланивалась с монахами, а сама лелеяла мечту набраться достаточно силы, чтобы в один прекрасный день изгнать христианство из Британии и вернуть ее народ к старым обычаям, которых втайне продолжала придерживаться ее семья.
Славно ведь было бы войти в историю как Ковианна Отступница, королева Британии и императрица кельтов. Ей пришлось прикусить губу, чтобы удержаться от смеха, представив себе такую картину — прекрасно понимая при этом, что исход такой на редкость маловероятен, хотя бы потому уже, что христианство, ступив раз ногой на какую-либо землю, не уходило оттуда до тех пор, пока адептов ее не вырезали всех до единого.
Впрочем, вся затея основывалась на своевременном использовании того, что открывало нынешнее положение дел. Ковианна ни на минуту не сомневалась в том, что саксы рано или поздно, но возьмут свое. Какие бы чудеса ни ухитрялся извлечь Арториус из своих кавалерийских штанов, времена старых героев миновали, ибо мир изменился, и даже Арториусу не под силу остановить перемен, что падут на их головы — в эту ли битву, или в следующую, или через десяток лет. Все, чего он мог добиться, — это передышки, отсрочки неминуемой катастрофы, да еще ценой жизней сотен, тысяч бриттов.
Другое дело, если бы саксонского царя вроде Эйлле удалось не злить, а ублажить, умиротворить, спасая тем самым бриттов от уничтожения. Ведь свирепыми такие люди становятся, только если им перечить, унижать их — как Анцелотис унизил Куту. Вот тогда они и начинают резать всех направо и налево. Ведь когда Уэссекс примкнул к саксонским королям, обошлось без таких зверств… Ну, убивали, конечно, но не так же! Да, единственный путь — это помочь саксам мирным путем завладеть британскими крепостями.
В случае с Кэр-Бадоникусом она не могла поделать ничего, но вот Глестеннинг-Тор — совсем другое дело. В пользу саксов говорило с точки зрения Ковианны и еще одно: они до сих пор оставались далекими от христианства язычниками. Она ощущала в Эйлле куда более родственную ей душу, чем в аббате, на чьей совести было равноценное изнасилованию осквернение главного святилища Божественной Бригиты. Можно ли найти лучший способ возрождения веры, чем разрушение — камень за камнем — ненавистного аббатства, изуродовавшего священный Тор? Ради такого Ковианна готова была и рискнуть.