За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году
Шрифт:
Но и когда Козырь вышел из комнаты, Сафар не спешил начинать разговор. Он распечатал пачку сигарет, щелчком вытряхнул из нее одну, медленно размял ее между пальцами, потом прикурил от красивой золотистого цвета зажигалки и пустил в сторону несколько колечек дыма.
— Ну что, Богомол, тоскуешь?
— Да нет. Чего тосковатъ-то? — с тревогой спросил Валера.
— Да бабок, небось, не хватает?
— Почему? Хватает.
— Хватает, говоришь? Ну это ты свистишь! Денег никогда не хватает!
Валера ничего не ответил, ожидая, что Сафар наконец перейдет к делу, ради которого вызвал его сюда.
— Вижу, ждешь, что скажу, зачем приглашал тебя?
Валера промолчал снова, но весь внутри
— Дело есть. Очень стоящее. Ты мне нужен. Вместе с твоей рокотухой! [36]
— Да я… — Валера хотел было сказать, что не в первый раз ему участвовать в «операциях» банды, но Сафар перебил его:
36
Грузовой автомобиль (блат.).
— Подожди, не перебивай! Задачка тебе будет аховская, [37] но и грошей получишь немерено. Сделаешь дело и свалишь отсюда. Получишь новую паспортуху и гуляй себе. Можешь ехать куда захочешь, хоть в Москву, хоть во Владик, и отвалишь в спячку.
— А что… А что я должен сделать? — с заметной дрожью в голосе спросил Валера.
— Да не бзди ты, Богомол! Тебе с твоим дизелем — раз плюнуть! Надо будет одну лайбу [38] гробануть.
37
Трудная (блат.).
38
Легковой автомобиль (блат.).
— Машину сбить? Пустую?
— Да не пустую, конечно! В этой лайбе одна паскуда будет. Сука ментовская!
— Милиционер?
— Да нет же! Говорю тебе — стукач. Если не уберем его — нам всем крышка! Цапанут всех! Тебя тоже!
— Но это же мокрое дело! — воскликнул Валера.
— Да не ори ты, дрожальник! Мокрое дело! Ну и что? Я же сказал тебе: навар будет тебе большой. Очень большой. А потом — вали куда хочешь! Понял?
— Я понял, но я не согласен…
— Да тебя, плашкет, никто не спрашивает! Или ты сдохнешь, сука, здесь же, сейчас, и мясо твое сожрут собаки, или ты будешь делать то, что я тебе говорю.
Валера почувствовал за спиной какое-то едва заметное движение и тяжелую руку, положенную ему на плечо. Это был угрюмого вида таджик в чапане, [39] которого он еще ни разу не видел с тех пор, как стал сотрудничать с людьми Сафара. Маленькая и круглая, непропорциональная по отношению к крупному телу, голова этого человека напоминала средних размеров дыню, а отекшие толстые веки и выпуклые мешки под глазами почти сличались с передней поверхностью щек, что делало его лицо отвратительно опухшим. Широкая нижняя челюсть незнакомца, приплюснутый и слегка приподнятый нос вызвали у Валеры ассоциации с бульдогом. Он так его и окрестил про себя — «Бульдог».
39
Чапан — халат восточного покроя.
— А, Темурбай, ты здесь? — с улыбкой проговорил Сафар, даже не пытаясь сделать вид, что удивился его появлению. Сказав что-то скороговоркой по-таджикски, он с усмешкой посмотрел на Валеру.
— Знакомься, Богомол. Это Темурбай, мой хороший друг. И очень сильный человек. Просто бизон!
Бульдог никак не прореагировал на слова Сафара, только бесстрастно посмотрел на Валеру.
—
— Стой, стой! Перестань, Темурбай! Ты что делаешь? Ты же форсунку ему перекроешь! Прекрати! — с деланным беспокойством прокричал Сафар. — Отпусти парня!
Бульдог убрал руки, но ни на шаг не отступил от Валеры, продолжая стоять за его спиной.
— Понял, Богомол? Ты же не хочешь сдохнуть? И я не хочу! Поэтому делай то, что тебе говорят. Ясно?
— Ясно, — почти шепотом ответил Валера.
Все остальное было как во сне. Сафар, а затем еще какой-то человек объясняли Валере, что и как он должен будет сделать — когда и где встретить легковую автомашину, на полном ходу врезаться в нее и столкнуть легковушку с обрыва. Богомолова убеждали в том, что сделать ему это будет совершенно безопасно, что все продумано до мелочей, что машину ему укажут за несколько минут до встречи и что у места аварии его будут ждать и ему, безусловно, удастся скрыться. Его уверяли в том, что милиция прибудет на место не ранее чем через полчаса после аварии, а за это время Богомолов будет уже далеко. С новыми документами, с сумкой, полной денег, с билетом на самолет, который унесет его туда, куда он только пожелает. Валера только молча кивал, не задавая ни одного вопроса. Он уже смирился с тем, что ему не удастся отвертеться от «мокрого дела», и теперь он, как загнанный зверь, вынужден будет метаться, ища выхода из совершенно безвыходного положения. Ища выхода и не находя его.
Терзаясь сомнениями и опасаясь, что его могут заметить, поздно вечером Валера все-таки решил позвонить из телефона-автомата «оперу» и сообщить о готовящемся преступлении. «Будь что будет, — думал Богомолов. — Так и так, либо смерть, либо тюрьма». Он сбивчиво, перескакивая с одного на другое, рассказал «оперу» о том, что ему предстоит сделать на следующий день, но тот, будто нисколько не удивившись, только сказал:
— Молодец, Богомолов. Правильно сделал, что позвонил. Мы уже в курсе. Делай то, что тебе говорит Сафар. Это обычная разборка. Ничего не бойся. Одним бандитом больше, одним бандитом меньше. Тебе зачтется. Понял?
— Понял! — неуверенным голосом проговорил Валера.
— Ну, пока! Действуй как договорились! — В трубке послышались короткие телефонные гудки.
Валера повесил трубку, потом долго и тупо смотрел на диск номеронабирателя, как будто из его цифр может сложиться какая-то спасительная формула. Он в течение нескольких часов бродил по ночным улицам, рискуя привлечь внимание патруля или наряда милиции. Но этого не произошло, и Валера вернулся в общежитие, где залпом выпил два стакана водки, закусил их тушенкой из металлической банки и повалился на кровать. Последней его мыслью было: «Наверное, они все заодно». Кто «они» — он уже не успел додумать, провалившись в вязкий и хмельной сон.
Бежевая «Нива», слегка притормаживая, двигалась в сторону Душанбе по живописному отрезку ленинабадского шоссе, имеющего явный уклон. Слева вдоль дороги тянулась почти отвесная скальная стена, а справа обрывалось вниз ущелье, по дну которого с грохотом неслись воды Варзоба. Хотя здесь ущелье стало намного шире, чем в высокогорье, обрывы были еще довольно внушительными, и когда водитель вынужден был прижимать машину к обочине, вдоль которой тянулся частокол беленьких столбиков, становилось немного не по себе.