За лесом — Березовая Роща
Шрифт:
— А еще сказывают, — продолжал Семен, — что Настя попала к русалкам, которые ночью выходят из озера и водят хороводы. Русалки окружили девушку и вместе с ней исчезли под водой. Говорят, что русалка-волшебница махнула рукой — и в мгновение озеро стало бездонным, а подступы к нему — зыбучими, болотистыми. С той поры в нем никто не купается.
Словно в полудреме, тлели головешки. Из глубокой задумчивости вывела всех звонкая, бодрая песня. Пели на том берегу, за озером, возле бывшего панского имения.
СмелоПели коммунары.
Тучи сгущаются
Стадо неторопливо щиплет на болоте сочную зеленую осоку. Прильнув плечом к низкорослой сосенке, Василинка перебирает в памяти, что рассказывали взрослые в ночном. Правду говорил Василий: только вместе, только сообща можно одолеть нужду. Вот и на весеннем севе комитет помог бедноте, яровой клин засеяли весь, ни одна полоска не пустовала. Государство дало людям семена, чтобы не кланялись кулакам-богатеям. Это пришлось не по нраву Халимону с Лавреном.
— Чего вы слушаете его! — шипел Халимон. — Справным хозяином он никогда не был и не станет. Родился бобылем, таким и останется. То, что веками жило, не изменишь. Разбежится его товарищество, вот увидите!
Как ни хотелось Халимону с Лавреном полностью властвовать в деревне, новое все сильнее и сильнее пробивалось к жизни, овладевало мыслями сельчан.
Однажды Василий поздно задержался в сельсовете. Шел лесом, не чуя беды. И вдруг почти у самого поля кто-то ударил его колом по голове, перебил руку. Долго лежал Василий без сознания, пока не нашли его люди. Положили на подводу и привезли в деревню. А преступника так и не нашли. Около недели прожил милиционер в Березовой Роще, но так ничего и не узнал. Никто ничего не видел… Василинка очень жалела отчима, а помочь ничем не могла — она же батрачит.
Все лето отчим не мог взять в руки топор. Хорошо, что дядя Николай с сыновьями выручали на сенокосе. Мама с Тоней вязанками таскали из болота скошенную траву. Бабушка Анета лечила отчима травами, делала припарки из настоенного зелья, компрессы. Кажется, пошло на поправку.
Василий уже не считался чужаком, в их хате чаще стала бывать молодежь. Некоторые поговаривали, что привлекает их всех красавица Тоня. Может, оно и так? Но парни внимательно слушали и Василия. Волновала коммуна, что была за озером: государство дало коммунарам машины, работали там люди дружно и споро. И Василий повторял, что только в коммуне выход из бедноты и кабалы.
Порой такие разговоры кончались песнями. Пели про вербу и криниченьку, про казачку Галю. Наконец Василий заводил свою любимую:
Мы наш, мы новый мир построим, Кто был ничем, тот станет всем…Встречи молодежи пришлись не по вкусу хозяевам мрачной Халимоновой хаты. В присутствии Василинки, а может, специально
— Ишь, чего захотели: «…кто был ничем, тот станет всем», — хихикал Лаврен. — Голь перекатная ничем и останется.
— Правда твоя, сынок, — поддакивала Халимониха.
— На чужое добро зенки пялят, — изо всех сил грохал Лаврен кулаком по столу. — Пусть попробуют своим горбом нажить богатство!
— Уймись ты, Лавренка, — ласково просила жена. — Не только же своим горбом ты наживал.
— Молчи, дура! Не твое дело! — багровел от злости Лаврен. Он надолго запирался в кладовке с отцом, неизвестно о чем говорил, потом исчезал из дому на несколько дней. Где бывал, куда ездил, жене не рассказывал. Та сохла от подозрений и без конца ревела. Да еще старуха подзуживала, что завел, видать, на стороне зазнобу.
В одну длинную без конца и края ночь, когда Лаврена не было дома, жена заметила, как вдруг блеснуло и засветилось в хате окно. Набросила на плечи кожух, выскочила во двор и увидела, как над лесом пламенеет зарево. В деревне поднялся шум, крик, люди метались по улице, кто с ведром, кто с лопатой, а впереди всех с топором на плече бежал Василий. Пожар бушевал в бывшем панском имении — усадьбе коммунаров. Молодая хозяйка растолкала Василинку и велела бежать за всеми, посмотреть, что там делается.
Став друг возле друга, от пылающей усадьбы до колодца, люди по цепочке передавали из рук в руки ведра с водой. К ним присоединились и те, что прибежали из деревни. Василинка тоже, не чувствуя усталости, хватала тяжелые ведра и передавала их дальше.
А тем временем прожорливое пламя поглощало одно строение за другим. Во дворце провалилась крыша, посыпался потолок и стропила. Горели хлева и амбары, ревели коровы, ржали кони. Красные языки пламени подымались вверх, лизали каменные стены.
Голосили бабы, плакали и кричали перепуганные дети.
Как и от чего вспыхнули сразу все строения? Никто не знал. Несмотря на усилия людей, усадьба коммунаров догорала, как свечка. В отблеске пожара на отшибе чернела уцелевшая баня, сюда собирались женщины с детьми.
Опечаленные свалившейся на коммунаров бедой, возвращались сельчане домой. Где же теперь найдут приют погорельцы?
А в хате Халимона не горевали. Не сбросив свитки, молодой хозяин стоял у окна. Халимон бормотал, не скрывая радости:
— Я давно говорил дуракам, что лучше жить не скопом, а в одиночку, на хуторе. Тогда бы сгорела одна усадьба. А тут столько семей осталось без крыши над головой.
В тот же день словно нарочно Лаврен выкатил новехонькую красную, как жар, молотилку, купленную этой осенью, собрал своих должников и начал молотьбу. Сельчане с любопытством поглядывали, как на гумне у Халимона пара лошадей ходила по кругу и приводила в движение молотилку.
— Хватит всю осень по ночам цепами молотить, — приговаривал Лаврен. Слыхали ль вы, мама, — обращался он к старухе, — о такой стране — Америке? Там у зажиточного крестьянина машины и пашут, и сеют, и жнут, и молотят.