За линией Габерландта
Шрифт:
— Интересно, — задумчиво произнес Зотов. — Мы еще поговорим с ним. Счастливый случай.
Над долиной весело сияло солнце. Тепло. Тихо. Будто и не было злого налета.
Глава тринадцатая
Капитан Омаров нервничает. Дымов готовит контратаку. Синяя папка остается в сейфе. Джон Никамура готовится к отступлению.
— Ну, что вы теперь скажете, Омаров? — произнес комиссар государственной
Капитан Омаров сидел на стуле перед комиссаром и растерянно глядел на зеленое сукно стола, на папку, на злополучный листок бумаги — письмо агента Конаху, которое держал сейчас комиссар.
Оправившись от растерянности, Омаров сказал:
— Много странного в этом деле. Если бы Конаха не убили…
— Тогда бы он убил Зубрилина.
— Я понимаю. Я хотел сказать, что тогда бы мы знали, кто этот агент и кто его хозяева.
— Было бы еще лучше, если бы агент пришел к вам и представился: я такой-то, пожалуйста, арестуйте меня. Наши действия, Омаров, никогда не совпадают с действиями врагов, они прямо противоположны. Мы ловим врагов. Они скрываются, путают следы. Это понятно и естественно. Но что вы скажете об этой истории?
— Дайте мне подумать, товарищ комиссар.
— Думайте. Ну, например, о том, что в управлении снабжения действует хорошо организованная шайка врагов. О том, кто ваши близкие друзья. И о том, как вести себя в подобном положении.
— Уж если меня обвинять в отсутствии бдительности…
— Я пока еще не обвиняю вас в этом. Но ведь есть разница в том, чтобы держать на подозрении всех честных людей, и в том, чтобы видеть, чувствовать настоящих врагов,
— Вы о тех агрономах?
— И о тех, конечно. Стрелять из пушек по воробьям, а еще хуже по своим — это не бдительность, а как раз нечто обратное бдительности.
— Бывает, что и ошибешься. — Лицо Омарова покрылось красными пятнами. Его поучали, как школьника.
Его, опытного руководителя, военного человека, слово которого для тысяч подчиненных является законом!
— Мы еще не раз и не два вернемся к этому разговору, Омаров. А пока хочу пожелать вам внимательно посмотреть вокруг, оценить свою работу, проверить близких и сослуживцев. И не забывать, что сейчас война: враг не только на фронте, он и здесь.
— Товарищ комиссар, как будто я… Это обидно.
— Если и надо вам обижаться, то только на себя. Допустить, чтобы в управлении безнаказанно орудовали враги… Скажите спасибо, что им не удалось совершить ни одной крупной диверсии. Хотя взрыв парохода и наводит на некие мысли. Кстати, разоблачение Конаха не ваша заслуга. Не будь Зубрилина…
— Надо еще выяснить, что за фигура этот Зубрилин! — вскипел Омаров. — Знаете, прикончить человека и положить вам на стол странную записку — это еще не…
Комиссар встал, и Омарову не осталось ничего другого, как прервать свою обвинительную речь. Откозыряв, он пошел к двери.
Все в нем кипело. Такой смиренный с виду этот Зубрилин, а вот сумел все же подставить ему ножку! Конах. Вот еще штучка. Почему Зубрилин убил его? Защищался? А может, тут другое, может, хотел доказать, что Омаров оберегает
Ни с кем не разговаривая и не здороваясь, он прошел в свой кабинет и заперся.
С чего начать контрмеры? Зубрилин прибыл, он рядом, но не приходит, ведет себя так, словно и не заместитель у Омарова. Его надо поставить на место, черт возьми! Да, просто удалить. Удалить! Но как? Снять его он не может. Разве предложить главку, чтобы утвердили Зубрилина на должность директора совхоза в Май-Урье? Он возится с этим совхозом, добивается утверждения, вот и пускай там…
Омаров вызвал начальника планового отдела.
— Слушай, Дымов, — сказал он, — подготовь проект приказа об организации совхоза в Май-Урье. И директором туда Зубрилина.
Дмитрий Степанович сел на краешек стула, записал слова шефа, поднял глаза.
— Ты сказать что-то хочешь? — Омаров нетерпеливо ходил вдоль стола.
— Видите, Кирилл Власович. Если вы лично подготовите такой приказ, то вы и в ответе перед главком. Вдруг не получится совхоза? Прогорим? Знаете что, пусть Зубрилин сам напомнит о совхозе. Потребуйте от него докладную записку. Они с агрономом Руссо инициаторы, пусть они и берут на себя ответственность.
— Голова у тебя, Дымов! — Капитан усмехнулся. — Хорошо, скажи от моего имени, чтобы сегодня же…
— Будет сделано, Кирилл Власович. — Дымов помолчал. — У вас неприятности, Кирилл Власович? По лицу видно.
Омаров махнул рукой.
— Все этот Конах. А ты защищал его, Дымов. Кто знал…
— А не считаете ли вы, что история с ним выдумана? Убили невинного человека, а записку подсунули. Вы очень добрый человек, Кирилл Власович, на вас просто нападают, вас свалить хотят, а вы даже не защищаетесь. Обвиняют в том, что врагов прикрываете? Кто обвиняет— они, может быть, и есть настоящие враги. Их за убийство честного человека надо судить, а вы молчите. Они авантюру в Май-Урье с совхозом затеяли, а вы готовы принять все на себя. Обидно за вас, душа болит, когда видишь в сетях честного человека.
Омаров слушал своего плановика с возрастающим интересом. А что, ведь он говорит дело! Преданный работник, он заботится о чести учреждения. Действительно, не заварил ли всю эту кашу Зубрилин, чтобы просто насолить ему, подорвать авторитет Омарова? Обвинить Зубрилина в убийстве? Гм… Но ведь там свидетели, вероятно, были. И тем не менее…
Дымов поднялся, лицо его горело святым негодованием. Так оболгать начальника!
На мгновение в голове капитана мелькнула мысль: а не провоцирует ли его Дымов? Но он тотчас же отогнал ее. Нелепость. Такой преданный службист.
— Ты высказал довольно здравые мысли, Дымов. Я подумаю. Спешить не будем, действовать — так уж наверняка. А сейчас иди. И займись докладной, проектом и вообще… Иди.
Но Дымов не уходил. Омаров вскинул брови.
— Еще что?
— Мне нужны кое-какие документы, Кирилл Власович. Они в сейфе. А ключи…
— Ах да, ключи! — Он было уже полез в карман, но тут же вспомнил лицо комиссара, его слова. — А чего тебе надо, какие документы? Я сам достану.
Дымов едва заметно побледнел.