За мной должок

Серова Марина Сергеевна

Я походила около дома и наконец решилась войти вовнутрь вместе с очередным посетителем. Запахи формалина, стружки, ладана, смешиваясь, витали в воздухе. Здесь пахло смертью. Гроб с телом покойного стоял в гостиной у окна, шахматный столик был задвинут в угол.

Вдова, удрученная горем, сидела у изголовья прямо, как изваяние, и регулярно трогала кружевным платочком сухие глаза. Выглядело это, на мой взгляд, очень уж театрально.

Но окружающие ее люди, зашедшие попрощаться, искренне ей сочувствовали и пытались утешить.

Здесь же я услышала

историю, передававшуюся шепотом из уст в уста, о том, что Сабельфельда сгубила любовница, которая убедила его оформить на свое имя завещание.

— Ой, и что только деньги не делают! Из-за них все напасти, — сокрушенно вздохнула пожилая женщина, сидевшая на диване.

А ее соседка добавила:

— Да у молодежи сейчас ничего святого нет. Они отца родного из-за денег задушат. Раньше-то хоть идеалы какие-то были. Стремились к чему-то. А сейча-ас… — Она махнула рукой и добавила: — Вот че по телевизору показывают. Пришел мужик с топором к дикарям — ничего не добился. А пришел с пряничком, угостил вождя, и тот растаял. Бери, мол, что хочешь. Тащи куда вздумается. «Ваген вилс» — и ты победитель. Продали страну за жвачку. Откуда у нынешней молодежи совесть будет? У них сейчас ничего святого нет.

Я слушала пересуды, пряча улыбку. Похоже, с акулой бизнеса пришли проститься не только люди, близкие по духу, но и, если это не слишком громко будет звучать, классовые враги.

Сидевшие рядом с Татьяной Александровной у гроба родственники шепотом выясняли у вдовы, собирается ли она опротестовывать завещание, сокрушаясь по поводу бессердечного отношения покойного к жене.

— Про покойников не принято говорить плохо. Но уму непостижимо, как он мог так с тобою, Танечка, поступить.

Вдова тяжело вздыхала, пожимая плечами:

— Бог ему судья. Разумеется, я уже приложила усилия, чтобы наследство не досталось этой проходимке.

Ух, как я в этот момент ее ненавидела! И в то же время восхищалась ее потрясающей выдержкой. Змея подколодная. Хоть и говорят, что змея — олицетворение мудрости.

Ей прекрасно было известно, что опротестовывать завещание нет никакой необходимости, поскольку наверняка уже выяснилось, что оно липовое. А в том, что оно липовое, я нисколько не сомневалась.

Мне ужасно захотелось сделать ей какую-нибудь гадость. Я подошла к ней сзади и вполголоса, почти неслышно проговорила:

— Аркан просветит, откуда завещание взялось.

Татьяна Александровна на мгновение замерла, стала медленно поворачивать голову, чтобы взглянуть на меня, и вдруг без чувств рухнула на пол. Выпала, так сказать, в осадок. К ней все бросились, пытаясь привести в чувство. Шлепали ее по щекам, совали нашатырь под нос и натирали им виски.

Ринат, непонятно откуда материализовавшийся, предложил отнести ее наверх, в спальню.

Мне было пора в автомобиль, поскольку я была уверена, что обмен мнениями по поводу моей импровизации неизбежен.

Я заняла свой пост, надела наушники и включила магнитофон на запись.

— Может быть, «Скорую» надо вызвать? Как вы думаете, Ринат Тахирович?

— Мне

уже лучше, не надо. — Голос Татьяны Александровны звучал тихо и плаксиво. — Ах, оставьте меня, пожалуйста, в покое.

— Выйдите все, я сделаю Татьяне Александровне инъекцию успокоительного, и ей станет лучше.

Через мгновение послышался звук закрывающейся двери, а потом тихий голос Рината, в котором звучала угроза:

— Ты чего это комедию ломать взялась?

— Какую, черт тебя дери, комедию! Она подошла сзади и сказала: «Аркан просветит, откуда взялось завещание». Понимаешь? Кому-то это известно! Ты не видел, кто в тот момент, когда я упала, стоял у меня за спиной?

— Брюнетка в каракулевой шубе. Я ее не знаю.

— Что же теперь будет, Ринат? Что будет? — Она зашлась в рыданиях.

— Успокойся. Или ты все испортишь. Все так замечательно складывается. Ты — единственная прямая наследница. Сразу после похорон займешься продажей акций. Я нашел покупателя. Назначишь нового директора.

— Ринат, уколи меня, я не могу больше. Мои нервы на пределе. — Новоиспеченная вдовушка рыдала.

— Таня, не надо этим злоупотреблять. Ты погубишь нас обоих.

— Мы с тобою вместе себя погубили. Арканов уже кому-то все рассказал. Я тебе говорила, что так получится. — У Татьяны Александровны начиналась истерика.

Раздался шлепок — Ринат ударил ее, — затем его голос:

— Прекрати истерику. Давай сделаю укол. И полежи, успокойся. Нам с тобою надо держать себя в руках. Поплакать у гроба, конечно, надо, но терять над собой контроль мы не имеем права. Слишком велика ставка. А Аркана я найду рано или поздно. Все. Лежи. Я ухожу. А то это может быть неверно истолковано.

И снова послышался звук открывающейся и закрывающейся двери.

Я завела движок и, немного прогрев его, тронулась в путь. Я ехала домой, на конспиративную квартиру, и была безумно рада, что мой рабочий день наконец-то завершился. И я могу, попив горячего молока, с наслаждением вытянуться в постели, почитать книгу и спокойно заснуть.

В ситуации я разобралась, для себя все выводы сделала, оставалось довести их до сведения тех, кто несправедливо считал меня преступницей. Это меня-то, лучшего детектива города Тарасова. Обыдна, понимаешь ли. Тем более в ряды недругов я посеяла панику. И реакция Татьяны Александровны мне понравилась. Не такая уж она, оказывается, железобетонная. Человеческие слабости имеются. Ими мы и воспользуемся.

Я поставила «Москвич» на автостоянку и, проверив заодно целость и сохранность моей «девятки», отправилась в берлогу.

Поскольку я приехала домой сытая и довольная, то об ужине заботиться особо не было необходимости: просто отварю гречку и вскипячу молока.

На полочке на кухне стояли жестяные банки для круп, чая, кофе и т. д. и т. п.

Я взяла банку с надписью «Крупа», где обычно была гречка. Другие крупы хранить в конспиративной квартире чревато последствиями — в них заводится моль. А гречка меньше подвержена разным напастям.