За мной придут ночью: Уйгурский поэт о геноциде в современном Китае

Изгил Тахир Хамут

Тахир взял трубку. «Тинчликму?» («Как ты?»). Мы поздоровались как обычно. Я спросил его, где он находится. Услышав, что он с семьей в Вашингтоне, я ощутил невероятное облегчение. После долгих месяцев самых мрачных новостей из Синьцзян-Уйгурского района это казалось чудом.

Вскоре после прибытия в США Тахир задумался о том, чтобы написать о кризисе в Синьцзяне от первого лица. Но ему потребовалось несколько лет, чтобы пустить корни в новой стране, и на это уходили все силы. Он работал таксистом, учил английский, занимался

подачей документов на политическое убежище. Лишь в конце 2020 г. обстоятельства позволили Тахиру начать записывать воспоминания.

Стоило ему начать, как на страницы хлынул поток мыслей. Он писал так, что я едва успевал переводить. Каждый раз, когда мы обсуждали черновики, всплывали новые подробности и темы. Летом 2021 г. The Atlantic опубликовал отрывок мемуаров Тахира в сокращении. Кризис в Синьцзяне тем временем усугублялся. Тахир продолжал писать.

Мемуары, которые вы прочтете, – это воспоминания человека, пережившего уничтожение своей родины. Работая над книгой, Тахир много и часто общался с другими беженцами и сопоставлял свои мысли с опытом соотечественников и информацией из публичных источников. Все имена, не считая имен членов семьи и некоторых знакомых, были изменены, чтобы оградить этих людей от преследований со стороны государства.

Насколько я знаю, из всей плеяды талантливых уйгурских писателей из Синьцзяна лишь Тахиру удалось сбежать после начала массового интернирования. В его свидетельстве сочетаются поэтическая экспрессия и ясный взгляд на двойственность людской мотивации даже в самых крайних случаях. Система государственного террора в Синьцзяне управляется бесчеловечной бюрократией, но те, кто приводит в действие эту машину и гибнет под ее колесами, – обычные люди, и их многогранность отражена в рассказе Тахира.

Мир в его рассказе – это мир, с которым нам всем необходимо бороться. Война китайских властей с уйгурским меньшинством беспрецедентна, но в этой войне применяются знакомые всем инструменты. Социальные сети, предсказывающие поведение компьютерные алгоритмы, высокотехнологичное оборудование для слежки, в большинстве своем разработанное на Западе – все это используется властями в Синцзяне для доказательства необходимости репрессий. Исламофобский дискурс, который набрал силу в США, стал для китайских властей отличным поводом, позволившим оправдать политику террора. Международные корпорации вовлечены в цепочку поставок, которые провоцируют принудительный труд в Синьцзян-Уйгурском районе.

Помимо Тахира в мой круг друзей в Урумчи входило много других людей – некоторые из них, выдающиеся писатели и представители интеллигенции, встретятся вам на страницах этих мемуаров. Их голоса до сих пор эхом отдаются в моей памяти. Широту взглядов и силу духа того окружения можно заметить даже на фоне трагедии, отраженной на этих страницах: здесь и владелец магазина, который старательно переводит труды Бертрана Рассела, несмотря на риск ареста, и писатель, чье искрометное чувство юмора скрашивает чудовищные события.

Будь у них возможность поговорить с нами, все они убедительно

свидетельствовали бы о кризисе, который продолжается и поныне. Но такой возможности у них нет: преследование последних лет заглушило их голоса – по крайней мере на некоторое время. Ради них и ради бесчисленного множества таких же, как они, но неизвестных нам соотечественников Тахир делится своей историей с миром.

Пролог

Допрос

На дворе был март 2009 г. Пообедав, я засел с книгой в своей библиотеке. Мархаба, моя жена, убирала посуду на кухне.

В дверь постучали. Я открыл. На пороге стояли два парня и девушка – все трое уйгуры. Мархаба выглянула из кухни.

– Тахир Хамут? – уточнил у меня парень, стоявший впереди.

– Да, это я.

– Мы хотели бы поговорить о вашей регистрации домохозяйств. Не могли бы вы проследовать с нами в полицейский участок?

Он говорил спокойно. Двое за его спиной, судя по всему, были помощниками. Все ясно – ко мне наведались полицейские, переодетые в штатское.

В Китае регистрация домохозяйств предполагает сбор основной информации о каждом члене семьи и считается самым важным документом, удостоверяющим личность. Проверка регистрации – распространенный предлог, чтобы провести обыск или кого-то задержать.

– Разумеется, – отозвался я тоже спокойно.

– Не забудьте паспорт, – добавил полицейский.

– Уже взял, – похлопал я по бумажнику в кармане.

Мархаба наблюдала за происходящим с тревогой.

– Не волнуйся, всё в порядке, – успокаивал я ее, обуваясь и надевая куртку. – Просто проверят регистрацию.

Пока мы спускались, полицейские шли впереди и позади меня, как конвоиры. На улице было ясно, но холодно.

Они приехали на гражданской машине: это означало, что визит неофициальный. Я устроился на заднем сиденье рядом с полицейским, который со мной говорил, второй сел за руль, девушка – на пассажирское сиденье.

Я пытался понять, за что меня задержали, но в голову не приходило ровным счетом ничего.

Мы выехали с территории жилого комплекса и вскоре оказались на главной трассе. Чтобы доехать до местного участка, нужно было повернуть налево на перекрестке. Мы свернули направо. Парень, говоривший со мной, вытащил из кармана полицейское удостоверение и показал его мне.

– Меня зовут Экбер. Это Миджит. Мы из бюро общественной безопасности Урумчи. Хотели поговорить с вами.

Девушку он не представил.

Обращаясь ко мне, Экбер использовал уважительное местоимение сиз. Хороший знак. Если бы они считали меня преступником, то с самого начала использовали бы неформальное сухое сен.

Я молчал и изо всех сил старался сохранять самообладание. По моему опыту, чересчур бурная реакция в такие моменты не помогала. Надо было сделать так, чтобы у них сложилось впечатление, будто я понятия не имею, в чем меня подозревают. Страхом, тревожностью и смятением такие люди обычно наслаждались.