За несколько стаканов крови
Шрифт:
Персефоний улыбнулся. Должно быть, несмотря на нерегулярность, усиленное питание принесло свои плоды: нечасто ему удавалось столь глубокое погружение в ночь.
А все-таки в рассуждениях Хмурия Несмеяновича что-то есть… В самом деле, для чего нужен закон, запрещающий охоту?
Как прекрасно было бы жить за чертой городов, на лоне природы! Тут сердце бьется в унисон с ритмами Космоса, тут нет чужих мыслей — мелких, суетных, глупых…
На минуту идея показалась ему настолько прекрасной и, несомненно, справедливой, что он готов был усомниться в своей вере в приоритете закона. Однако Персефоний заставил себя подумать: неужели я первый,
И вскоре Персефоний нашел ответ. На лоне природы можно жить только дикарем, иначе это будет фальшь, нечестная игра. А дикарство — это путь к утрате закона. Сперва внешнего, государственного, потому что дикарь не нуждается в государстве. А потом и внутреннего Закона общины, потому что дикарем упырь скорее будет жить один. Коротко говоря, это путь к превращению в животное.
Улыбка Персефония угасла. Если смотреть с этой точки зрения, Хмурий Несмеянович был самым настоящим животным.
Внезапно ход мыслей упыря был прерван настойчивым зовом инстинкта. Где-то рядом лилась кровь. Усилием воли он сосредоточил внимание на этом ощущении. И нахмурился. Он явственно чувствовал боль крупного животного, получившего жестокую рану, однако не улавливал ни голода, ни ярости хищника. Казалось бы, вот он, тот самый оговоренный Законом случай, о котором он недавно рассказывал Хмурию Несмеяновичу: трагическая случайность в лесу, при которой упырь даже обязан прекратить мучения попавшего в беду зверя. Но странно: вместе с болью он чувствовал ярость борьбы, но не мог понять с кем. Как будто с пустотой…
Персефоний решительно устремился в заросли. Перемахнул через ручей, из которого Тучко набирал воду для похлебки, вонзился в папоротник, не шелохнув ни единого листочка, миновал залитую светом поляну, нырнул в тень под кручеными вязами и вскоре очутился на берегу все того же ручья, делавшего здесь очередной поворот.
На поляне в столбах лунного света могучий красавец олень из последних сил сражался с противником, которого не назначала ему природа.
Это было какое-то магическое существо, ростом чуть выше среднего человека. Из раны на груди сочилась густая вонючая кровь, в которой не чувствовалось ни капли жизненной силы, и больше никакого запаха от него не исходило.
Олень атаковал, понуждая противника отступать, но стоило ему предпринять попытку к бегству, колдовская тварь, с виду не слишком поворотливая, наскакивала и полосовала животное кривыми когтями, заставляя разворачиваться и снова вступать в бой.
На мгновение противники замерли, и Персефоний, разглядев, что среди травы повсюду виднеются кости, вдруг понял, что ему довелось увидеть собственными глазами не что иное, как ПМБГ — полуматериального боевого голема, оружие, запрещенное всемирной конвенцией как негуманное, но то и дело всплывающее где-то на земном шаре.
ПМБГ, упакованные в какой-нибудь небольшой предмет (обычно в кувшин, поскольку в их разработке использовались параметры джиннов), могли сколь угодно долго лежать в каком-нибудь месте, чтобы при приближении неприятеля самораспаковаться (самовызваться, как это называли в газетах) и, перейдя из энергетического состояния в полуматериальное, приступить к действию. То есть убивать все живое с массой не ниже, чем у фэйри, оказавшееся в пределах досягаемости.
Кто поставил здесь голема, почему его не обезвредили, когда
Персефоний повернулся, чтобы уйти. Олень, безусловно, мог бы стать для него законной добычей, но связываться с боевыми чарами очень опасно. Насколько он знал, саперы уничтожали ПМБГ дистанционно, запуская на занятый ими участок двух-трех големов сходной структуры.
Но что-то мешало уйти… что-то, замеченное краем глаза, но не осознанное. Персефоний вновь осмотрел поле боя и разглядел скелет разумного, именно — лешего. Разбросанные вокруг клочья одежды были когда-то формой, но не военной, а егерской. Беднягу назначили временным смотрителем леса уже в дни перемирия.
Взмах лапы — олень пошатнулся, упал на колено…
Персефоний и сам не подозревал, что вступит в бой, пока его руки не сомкнулись на шее голема. Мысли скользили как будто за гранью сознания, тело управлялось отнюдь не разумом. Прикоснувшись к таинству ночи на лоне природы, упырь как будто и впрямь стал наполовину животным.
Прыгнув на спину чудовищу, Персефоний мощным рывком свернул ему шею. Голем растворился в воздухе, обернувшись энергетической структурой, втянулся в свое убежище, скрытое травой, и материализовался вновь — целехонький и невредимый. Он вновь был полон сил и рвался выполнить приказ.
Молодого упыря встретил захват длинных лап. Он сумел поднырнуть под них и, обогнув голема, уступавшего ему в проворстве, вновь запрыгнуть на спину. Однако голем неплохо учился на ошибках. На сей раз он не стал дожидаться серьезных травм и опрокинулся навзничь, грозя раздавить Персефония. Лишь в последний миг упырь успел соскочить на землю.
Противник выпрямился и стал надвигаться. Внезапно серая тень метнулась к голему. Израненный олень, уже не нашедший сил для бегства, дотянулся до врага! Голем упал, и Персефоний навалился на него, круша руками колдовскую плоть.
Ему вновь удалось нанести противнику серьезные повреждения. Глазами смертного увидеть миг развоплощения было бы невозможно, но взгляд упыря различил призрачную дымку, втянувшуюся в ковер травы. Персефоний метнулся туда и увидел горлышко стеклянной бутылки, вкопанной в землю. Он вонзил пальцы в дерн и, напрягая мускулы, вырвал бутылку из почвы.
Чудовище опередило его на долю секунды, страшный удар подбросил упыря в воздух. Однако Персефоний не выпустил трофей, даже когда упал и покатился по земле. Колдовская тварь приближалась. Преодолевая боль, Персефоний с размаху хватил бутылкой по ближайшему стволу. Голем замер, и несколько секунд передышки позволили Персефонию собрать волю в кулак. Каждое движение давалось с трудом, он чувствовал себя невероятно уставшим, но был уверен, что теперь его противник лишился возможности перевоплощаться. К сожалению, он не представлял, как ему еще один раз одолеть ставшего осторожным голема голыми руками…
Белая вспышка с негромким шипением сверкнула и поглотила голову твари. Неуклюжее тело покачнулось и рухнуло, испаряясь на глазах. Хмурий Несмеянович с боевым посохом в руке перепрыгнул через ручей и подошел к упырю.
— Ну ты даешь, корнет, — хрипло проговорил он. — Не мог отыскать себе развлечение попроще?
Персефоний стоял покачиваясь. Он не слушал Хмурия Несмеяновича, но вовсе не из-за накатившей слабости. Просто слова не имели значения.
— Эй, да он тебя зацепил! — воскликнул Тучко, разглядев рваную рану на боку упыря. — Обожди-ка, сейчас мы это исправим.