За несколько стаканов крови

Мерцалов Игорь Валерьевич

— Бандюками были, бандюками и остались! — сказал, как припечатал, хромой. — Этак кого угодно в герои можно вписать, а на поверку что — только с империей нас поссорили, да нас же и грабили.

— А как насчет того, что убитый тоже был из их числа? — спросил Персефоний.

— Ты нам Дурмана не трожь! — построжел хромой. — Ты его с ними не мешай. Дурман — герой войны! Он за нас кровь проливал, он имперцам кузькину мать показал, знают теперь, каков настоящий-то накручинец!

Противоречие было до примитивного очевидным, но, произнесенное столь

твердым тоном, обладало даже каким-то очарованием.

— Ну? — не без угрозы спросил седой.

Толпа поддержала.

— Хватит болтать! — объявил хромой. — Отдавайте преступников.

— Еще чего! — вступила вдруг в разговор Блиска. — Так-таки тебе и подай! А ты их выслеживал? Ты их ловил? Чарами глушил, по морде бил, веревками вязал? А теперь пришел на все готовенькое! Наши они — нами с боем взяты, нам их и судить.

Толпа разноголосо загудела. Хромой, дернув себя за левый ус, признал, обернувшись к своим:

— По совести девка говорит!

— По уму, — выдал неожиданно «нукальщик».

— По понятиям, — вставил Нос, но на него уже не обратили внимания: толпе было важно мнение седого.

— Тогда, значит, будем решать, что вы за них возьмете, — сказал хромой, — и в каком количестве.

— Посоветоваться надо, — ответила Блиска.

Грамотеевцы отступили, оставив упыря и русалку вдвоем. Опустив оружие, Блиска шепнула:

— Надо время потянуть, пока Яр с Хмурием Несмеяновичем не подойдут. Я могу попробовать запеть их…

— Лучше бы вообще без всего этого обойтись, — вздохнул Персефоний, качнув бюндельревольвером и тут же вздрогнув: оружие оказалось жутко разболтанным и забрякало всеми частями; грозно выглядевшее, наибольшую опасность оно представляло для стрелка. — Не хочу я с этими дурнями воевать.

— Да, сказать по правде, многовато их, даже для моего голоса.

— Не в этом дело. Ну, согласись, есть разница между бандитами, — Персефоний указал на связанных герильясов, — и просто дураками!

— Есть, — сказала Блиска. — Только не в пользу дураков сравнение. Бандит, он про себя все же знает, что он бандит, что он уже не как все. А дурак просто полагает себя вправе делать то, что хочется.

Упырь невольно оглянулся на окровавленные сапоги Томаса Бильбо и не стал спорить.

— Конечно, можно просто дать грамотеевцам то, чего они требуют, — сказала русалка.

— Тоже не могу, — вздохнув, признался Персефоний. — Не то чтоб совсем такой мысли не было… Тогда уж лучше своими руками перебить связанных. Ты ведь слышала: «Судить будем, казнить будем». Приговор уже вынесен. Да и какой суд у толпы?

— Значит, они на нас нападут, — сказала русалка голосом спокойным, лишенным выражения, так что невозможно было понять, страшит ли ее саму такая возможность и что она тогда будет делать.

Персефоний стиснул зубы.

— Как глупо, — пробормотал он. — Ну неужели им еще не хватило? Они тут только что соседнюю деревню приступом взяли, потом идейного противника казнили — неужто мало, чтобы успокоиться?

— Идейного, говоришь?

Тогда точно мало, — рассеянно ответила русалка, искоса наблюдая за грамотеевцами и машинально пробуя пальцем остроту тесака.

— Эй, ну как вы там, решили? — донесся до них голос хромого предводителя грамотеевцев.

— Во-первых, «эй» зовут лошадей, — парировала Блиска. — Во-вторых, ты что, думаешь, так просто подсчитать стоимость этих бугаев? Мы деловые разумные, наобум не отвечаем. Скорей бы уж они там… — шепнула она упырю, разумея мужа и бывшего бригадира: чувствовалось, что грамотеевцев уже утомляет ожидание.

«Неужели придется все-таки стрелять? — тоскливо думал Персефоний, обводя взглядом охватившее их полукольцо грамотеевцев. — Вот так посмотришь — простые лица, разумные как разумные. Вон полевик в кителе мага-инженера. Наверное, дипломированный специалист, приехал обучать крестьян новым методам хозяйствования. Что его сюда, на кладбище, привело? Может, он просто любопытства ради пришел? Хотел понять, что происходит на селе и почему так мало народу слушает его лекции, а я в него пулю всажу…»

— Ну чего там думать? — громко крикнул Нос. — По двадцатке за персону — и будет!

Толпа одобрительно загудела.

— Как — по двадцатке? — очень натурально возмутился Персефоний, подражая тону русалки. — Самое малое по двести!

Все оживились, завязался торг. Краем уха молодой упырь слышал, как глухо ругается Дерибык, ворочаясь в тщетных попытках ослабить путы. Хомутий, кажется, молился. Жмурий Несмеянович глядел с нескрываемой ненавистью.

В конце концов сошлись на ста двадцати, немного еще поспорили — на ста двадцати чего именно (покупатели, как оказалось, предлагали дукаты и купюры, а продавцы разумели рубли). Хромой грамотеевец уже подошел было ударить по рукам, но Блиска сказала:

— Нет, не годится. Советоваться нужно.

— А вы чем занимались? — удивился хромой.

— Советовались — друг с другом. А теперь с остальными надо.

— С какими еще остальными?

Персефоний понял, что терпение грамотеевцев истощилось, но тут, по счастью, послышался знакомый голос:

— С нами!

Из-за памятника вышли Хмурий Несмеянович и Яр. Упырь облегченно перевел дыхание, видя, как толпа подалась назад. Эти двое были плоть от плоти народа, но плоть, прошедшая большую и страшную школу кровопролития, и народ это ясно видел. С ними связываться не хотелось ни ради исторической справедливости, ни ради чего-то еще.

— О чем спор? — поинтересовался Яр, приближаясь.

На поясе у него болтался оставленный Эргономом «чернян», казавшийся при его внушительной фигуре игрушкой. Бригадир держал посох наперевес — и некому было знать, что магическое оружие разряжено.

Хромой объяснил, и Яр с Хмурием Несмеяновичем переглянулись.

— Продашь? — прохрипел с земли Жмурий. — Продашь! Родного брата — психам в руки… Ах ты, гад…

— Молчи, родная кровь, а то, пожалуй, и впрямь продам. Тебя как звать? — спросил он у хромого.