За Отчизну (Часть первая)
Шрифт:
– Что ж славное панство желает послушать? Со всех сторон посыпались заказы. Вагант поднял глаза к потолку, с которого спускалась цепь с привешенной к ней железной чашкой с маслом, где плавало несколько горящих фитилей, и запел простую, трогательную песню о юноше-олене. Крики, ругательства и громкие разговоры как-то невольно затихли сами собой, Все сидели молча и слушали. Хозяин шинка так и остался стоять между столами, с пустым жбаном в руках, слушая пение. Какой-то старый солдат, подперев огромной ладонью обветренное, загрубелое лицо с седыми длинными усами и глубоким шрамом через весь лоб, вдруг, бросив с проклятием свою кружку на деревянный пол, разразился громким пьяным плачем. Вытерев вспотевший лоб, вагант добродушно и просто обратился к слушателям: - Попрошу панство минуту отдыха. Со всех сторон послышались возгласы восхищения и похвалы. К нему подошел с кружкой вина Штепан: - Вот, дорогой друг, выпейте за нашу Чехию! - Благодарю, пане!
– учтиво поблагодарил вагант и осушил кружку. - Я хочу, чтобы вы пропели в честь нашего мистра пана Яна Гуса. Он очень любит чешскую музыку, и ему ваше пение доставит истинную радость. - Для пана Яна Гуса, вифлеемского проповедника? Да я для него готов петь целые сутки без отдыха! К ваганту подошел студент Мартин Кржиделко И тоже поднес вина: - Наши студенты просят вас спеть нашу студенческую, если вы знаете... ту, про бискупа Абецеда18. Вагант рассмеялся: - Извольте, но кого из нас бить будут - запевалу или хор? - Пусть только попробуют! Начинайте. Вагант взял несколько аккордов и под забористый. плясовой аккомпанемент запел: Храбрый бискуп Абецеда Заставлял врагов бледнеть, Только азбуки наш бискуп Был не в силах одолеть! Хор студентов дружно грянул припев: Ай да Збынек, славный бискуп, Преотважно воевал! Но как взялся он за книги Ничего не разобрал! По погребку раскатился оглушительный хохот. Хохотали все: подмастерья, солдаты, шляхтичи, и даже несколько почтенных панов в дорогой бархатной одежде лукаво усмехались в усы. Не смеялись только немцы; они угрюмо слушали пение и тихонько о чем-то переговаривались. Когда студенты закончили последний куплет, немцы как один запели: Ах, плохо, ах, плохо! С Гусинца дурак Пророком себя объявляет, Себя превозносит он громко святым, А церковь нещадно ругает... - Эй!
– крикнул Ратибор.
– Паны немцы! Мы вас в наших песнях не поносили... так не годится... добром просим - перестаньте! Из-за стола немцев с шумом поднялся высокий красивый молодой человек, судя по богатой одежде принадлежащий к пражской аристократии. Подскочив к ваганту, он вырвал из его рук цитру и бросил ее об пол, а ударом кулака сшиб певца с ног. Уже лежащего ваганта молодой рыцарь яростно пихнул ногой: - Ах ты, ушибленный богом! Чтоб твоя мать захлебнулась в крови! Он хотел уйти на свое место, но чья-то рука схватила его за воротник. Рыцарь вырвался и повернулся лицом к противнику. Перед ним с разъяренным лицом стоял Ратибор: - Баварская скотина! Убить тебя мало... - К дьяволу!
– заорал рыцарь.
– На тебе! Но Ратибор ловко перехватил руку рыцаря, в которой блеснул клинок длинного кинжала. Ратибор с налитыми кровью глазами сжал руку рыцаря и круто повернул ее; рыцарь закричал. Ратибор выпустил руку; кинжал звякнул, упав на пол, а рука бессильно повисла. Рыцарь стоял с закушенной от боли губой, бледный как мертвец. - Ратибор,
– крикнул Штепан. Мгновенно обернувшись, Ратибор увидел, что другой молодой немец стоит позади с поднятой тяжелой кочергой. Ратибор прыгнул и вырвал у него кочергу. - Погляди сначала, падаль в бархате, на кого прешь! Схватив за оба конца кочергу, Ратибор на глазах у всех тут же скрутил ее в узел и этим железным узлом с размаху ударил противника. Раздался вопль, немец схватился обеими руками за лицо; кровь лилась через его ладони на пол. На Ратибора кинулось сразу несколько человек. Он схватил табуретку и грозно поднял ее над головой. Из-за столов выскочили студенты и ремесленники и с возмущенными криками бросились на немцев. Шинок мгновенно превратился в место побоища: летели кружки, со звоном падали медные жбаны, грохотали переворачиваемые столы и скамейки. Несколько человек уже свалились с окровавленными головами на мокрый от разлитого пива пол, кое где блеснули в руках ножи... Не принимавшие участия в свалке поспешили оставить поле битвы, где и им грозила явная опасность оказаться случайно с проломленной головой или с выбитыми зубами. Штепан схватил ваганта за руку и вывел из шинка, а сам вновь сбежал вниз помогать Ратибору. Хозяин взобрался на бочку с пивом и завопил что было сил: - Панство, если вы сейчас же не перестанете лупить друг друга, я бегу и зову городскую стражу! Клянусь святым причастием, всех вас отдам стражникам!.. Ну! Эй, Тума, Янда, бегите за стражей, живее!
Или угроза шинкаря, или усталость убавили пыл бойцов, и немцы один за другим стали покидать шинок, уводя с собой раненых. Последний из них, стоя на ступеньках, со злобой крикнул Ратибору: - Пусть я лишусь вечного спасения, если ты не будешь висеть на Староградской площади!
– и поспешно бросился догонять своих товарищей. Студенты, расплатившись с хозяином и перевязав пострадавшим раны, тоже стали собираться. Штепан пожал Ратибору руку и побежал искать ваганта, а Ратибор, все еще не пришедший в себя после потасовки, медленно стал подниматься вверх по скользким ступенькам лестницы. Он оглянулся, ища рыжего Гавлика, но подмастерье, очевидно, уже ушел с другими. Из темноты к Ратибору подошел незнакомый человек и сказал ему низким и твердым голосом: - Пойдем вместе, я хочу сказать тебе несколько слов. При слабом свете фонаря над входом в шинок Ратибор разглядел мужчину средних лет, одетого по-польски - в легкий жупан с откидными рукавами. В осанке его чувствовалась большая физическая сила, лицо было суровым и мужественным. Спокойный, но властный тон незнакомца заставил Ратибора подчиниться и послушно следовать за ним. - Долго говорить не буду. Ты знаешь, кого ты изувечил? - Нет, пане, откуда мне знать всех немцев! - Один - молодой барон Ульрих фон Зикинген, а второй - племянник коншеля Курта Штабера. За то, что ты их изувечил, тебя повесят. - Но, пан, что бы вы на моем месте делали? - Я? Конечно, отлупил бы их не меньше, чем ты. Я вовсе не порицаю тебя, а просто, как ближнего своего, предупреждаю. Ратибор понимал, что незнакомец прав. Немцы не успокоятся, пока его не казнят. Незнакомец не торопясь разговаривал с Ратибором таким тоном, как будто давно его знал: - Ты парень хороший, настоящий, честный чех, и из тебя выйдет толк. Но ты стоишь на дурной дороге. Ты любишь родину и свой народ, ты ненавидишь его врагов и мечтаешь освободить от них Чехию. Но не пивом и вином, не в кабацкой драке надо служить своей родине. Тут ты дальше виселицы не пойдешь и выше петли не подымешься. Если тебе охота драться с немецкими насильниками, едем со мной в Польшу. Немцы-меченосцы стремятся задавить Польшу и Литву, как задавили уже Поморье и Пруссию... В Польше - там каждая пара здоровых рук и сердце воина дороже золота. Согласен ехать? Ратибор с секунду подумал о том, как примут дома его отъезд, и сообразил, что для его родителей лучше, чтобы их сын сражался в Польше, чем, как преступник, погиб от руки палача. - Согласен. Вот моя рука! Ратибор протянул руку, и незнакомец крепко ее пожал. Ратибор почувствовал, что встретил руку ничуть не слабее его руки. - Прошу прощения, как мне пана называть и где мне его найти? - Зовусь я Ян из Троцнова, а найдешь меня в Вышеграде, в королевском замке. Жду тебя завтра в полдень. Кланяйся старому Войтеху, он меня хорошо знает. И не пей, Ратибор, больше - ты теряешь голову. Пока же будь здоров! Вернувшись домой, Ратибор, несмотря на поздний час, пошел к отцу. Войтех еще не спал. Гавлик не выдал молодого хозяина, и старик ни о чем не знал. Поэтому он удивленно посмотрел на сына. Ратибор же, не колеблясь ни секунды, просто и коротко рассказал ему все, что произошло. Он приготовился к грозе, зная вспыльчивый и властный характер отца, и был изумлен, когда Войтех не только не обругал его за буйство, а только спросил, когда он должен пойти к Яну из Троцнова. - Завтра в полдень. - Тебе надо уезжать как можно скорее. Попроси от меня пана Яна, чтобы он на эти дни забрал тебя к себе в Вышеград. Там тебя не достанут, а здесь ты пропадешь. Я же приготовлю для тебя и оружие, и доспехи, и коня, и все, что нужно для дороги. Когда все будет готово, с Гавликом пришлю к пану Яну. Пока иди, ложись спать... Что ж, может, это и есть твоя дорога - не делать оружие, а действовать им для нашей Чехии.
3. ДРУЗЬЯ И ВРАГИ Мрачный, холодный зал Каролинума в это утро имел необычно оживленный и до некоторой степени даже праздничный вид. Наступал последний день традиционного, ежегодного университетского диспута. В течение нескольких дней доктора богословия и магистры свободных искусств выступали перед многочисленной аудиторией, соревнуясь в искусстве сложнейшей, как паутина, схоластической премудрости. Когда прозвучала в переполненном зале Каролинума торжественная формула окончания диспута, присутствующие густым потоком двинулись к выходу. Штепан отыскал в толпе студентов своего друга Мартина Кржиделко и, взяв его за руку, энергично работая локтями, пробивался через толпу слушателей к группе магистров, среди которых виднелась фигура его наставника Яна Гуса. По лицу магистра было видно, что диспутом он доволен. - Пане мистр, мы с Мартином хотели бы отлучиться из бурсы до вечера. Мне надо навестить моих родных в Новом Месте. Гус прервал разговор и поглядел на студентов: - Идите, дети мои, идите.
– Затем озабоченно добавил: - Но, проходя через Старое Место, будьте внимательны и осторожны. Запрещаю вам искать ссор и затевать споры. Помните: в Праге сейчас неспокойно. Штепан и Мартин поклонились своему наставнику и стали пробиваться к выходу. Штепан с приятелем направились через улицы Старого Места к Новому Месту, чтобы попасть к дому Дуба. Узкие, извилистые улицы были покрыты еще не высохшими лужами, в которых, наслаждаясь весенним солнышком и блаженно похрюкивая, нежились свиньи. Среди куч мусора не торопясь прогуливались козы и куры. У ворот мирно дремали собаки. Приятели шли, оживленно обсуждая закончившийся диспут. С восхищением говорили они о Яне Гусе и о том, как смело он выступал на диспуте в защиту учения Виклефа19 и как обличал папский престол и всю римско-католическую церковь. Мартин слушал своего друга и вдруг воскликнул: - Гляжу на тебя и диву даюсь! Только сравнить, каким ты год назад появился в бурсе и каков сейчас! Пришел тихий, робкий, а стал такой бравый да толковый жак, что любо посмотреть. А послушать тебя - одно удовольствие! Клянусь Аристотелем! Штепан был смущен похвалой приятеля: - Я самый обыкновенный жак - и всё. Хотя, конечно, за этот год я здорово переменился. И все благодаря мистрам Яну Гусу и Иерониму Пражскому. Они научили меня искать правду, любить правду и не бояться говорить о ней людям.
– Вот это ты верно сказал!
– живо подхватил Мартин.
– Я уж не знаю, любит ли кто у нас больше Чехию и наш народ, чем мистр. Студенты проходили мимо церкви св. Галла и увидели толпу богато одетых немцев, слушавших горячую речь жирного монаха в коричневой рясе с капюшоном, подпоясанной веревкой. Он яростно выкрикивал по-немецки проклятия, неистово вздымая к небу сжатые кулаки. Когда Штепан с Мартином приблизились к толпе, Мартин беспечно сказал Штепану по-чешски: - Погляди, Штепан, капюшонник кого-то клянет. Не нас ли? Услышав чешскую речь, монах и его слушатели разразились ругательствами: - Виклефисты проклятые! Исчадия дьявола! Псы чешские! Кто-то пронзительно засвистел. Поднялся неописуемый гам. Из узких окон, из резных дверей стали выглядывать мужские и женские лица; из ворот и калиток выбегали мальчишки. В приятелей посыпались камни и грязь. Камень больно ударил Штепана в спину. Штепан от злости и боли побагровел, быстро нагнулся и схватил здоровенный булыжник. Мартин дернул его за рукав: - Брось, Штепанек! Забыл, что мистр приказывал? Штепан нехотя отшвырнул камень и тут же заметил, что его "разумный" друг держится за рукоятку ножа. Штепан засмеялся: - Эге! Меня увещеваешь, а сам нож готовишь! Мартин смутился: - Это я так... на всякий случай... Товарищи ускорили шаг, и преследование прекратилось. - Ну и скоты! Словно здесь не чешский, а немецкий город, - сказал Мартин. - Сейчас они злы. После Кутногорского декрета они каждого чеха разорвать готовы. - Архиепископ Збынек-то, говорят, чуть от злости не взбесился, когда услыхал, что на диспуте наши магистры защищали Виклефа. - Вот он и трахает проклятиями на наших мистров за этот диспут. - Как бы бискуп этими проклятиями сам не подавился: весь народ за нашего мистра... А вот и Оружейная улица! - Погляди, Мартин, народ как будто неспокоен. Действительно, на улице собирались группы горожан-чехов. У одной из групп окликнули студентов: - Здорово, жаки! Что там в Старом Месте слышно? Говорят, немцы Вифлеемскую часовню громить собираются? Штепан, не останавливаясь, на ходу бросил: - Пока все спокойно, но немцы, видно, драки ищут! Подошли к дому Войтеха. Текла пригласила студентов: - Заходите в комнаты, снимайте плащи, садитесь. Рассказывайте, что в мире делается. Пока Мартин с увлечением посвящал Теклу во все новости, Штепан прошел в мастерскую. Там, как всегда, кипела работа. Увидя входящего племянника, Войтех, вытирая на ходу черные от копоти руки, подошел к нему: - Ого! Штепанек! Давно не был. А мы тут от зари до зари - заказов выше носа. Старик вернулся к наковальне, а к Штепану подошел Ратибор, такой же закопченный, как и отец. - Штепан, подойди-ка сюда, я кое-что для тебя изготовил. Сущую безделицу. Они прошли в угол мастерской, и Ратибор бережно снял с гвоздя длинный, изящно отделанный серебром кинжал: - Хотя студентам и не разрешается носить оружие, но в теперешнее время он может тебе пригодиться. Прими мой братский подарок. Штепан вынул кинжал из ножен и с удовольствием взглянул на серовато-белую поверхность отточенного, как бритва, клинка. - Спасибо, брат! Мне уже давно хотелось иметь такой. Славный кинжальчик! Ратибору было приятно, что Штепану понравился кинжал его работы. - Не стоит благодарности, Штепан. Стилет так себе, самый обыкновенный. Как кончу возиться с этим топором - приду, поговорим.
Штепан вернулся в столовую и присоединился к беседе Теклы и Мартина. Скоро обед был готов, и вся семья Дубов, Штепан, Мартин, оба подмастерья и ученики уселись за стол. Едва Войтех успел прочесть предобеденную молитву, как вошел Шимон. За этот год он возмужал и стал еще большим щеголем. Сейчас он был одет по последней моде богатых горожан: ярко-голубая короткая куртка, длинные, по самые бедра, чулки - один красный, другой зеленый, башмаки с длиннейшими острыми носками и с маленьким бубенчиком на каждом носке. Такие же бубенчики были на рукавах. На поясе висели шелковый кошелек и небольшой кинжальчик. Когда Шимон уселся за стол, Войтех недовольно покачал головой: - Опять, как осел, бубенчиками увесился! Шимон обиделся: - Почему "как осел"? Так одеваются в Баварии, во Франции и в Брабанте. - Приятно слышать, что и в других землях ослы встречаются, не только у нас в Чехии, - насмешливо заметил Ратибор. Разговор, естественно, зашел о последних событиях в университете. Штепан и Мартин наперебой рассказывали о победе сторонников Гуса. Шимон, молча слушавший все это, вдруг взорвался: - Все еретики-виклефисты ненавидят власть святейшего отца и стараются сделать и университет виклефистским, а ваш Ян Гус есть первый архиеретик! Недаром пан архиепископ предал его церковному проклятию. И это еще не всё... - Подавись своим проклятием!
– крикнул в ярости Ратибор. - Тише вы, тише!
– пыталась успокоить разгоревшиеся страсти Текла. Спор, наверно, перешел бы в нечто более серьезное, если бы стук в дверь не отвлек общего внимания. - Гавлик, посмотри, кто стучит, - сказал Войтех. Гавлик вышел и тотчас вернулся: - Там вас, пан Шимон, какой-то не то монах, не то попик спрашивает. Шимон поднялся и, сопровождаемый неодобрительными взглядами отца и брата, вышел на крыльцо. Белокурый юноша в платье клирика20 вручил Шимону записку на немецком языке. Воспитатель, наставник и духовник Шимона священник Ян Протива писал ему: "Сын мой! Будь сегодня у меня на Поржичах в первом часу после захода солнца. Прими мое отеческое благословение. Я. П.". Такие вызовы для Шимона, видимо, были нередки, потому что, не задавая никаких вопросов, он коротко ответил: - Передай отцу Яну, что я буду.
Когда Шимон вошел в Поржичи, весенние сумерки начали сгущаться и переходить в мягкую вечернюю темноту. Силуэты домов погружались в тень. Глаз едва МОР уловить смутные очертания стен, хотя на фоне еще не совсем потемневшего неба вырисовывались крыши и остроконечные вершины башенок. Шимон шел уверенно, как человек, которому здесь приходилось бывать не один раз. Подойдя к ограде церкви св. Климента, Шимон с усилием открыл чугунную решетчатую калитку и направился через церковный двор к одноэтажному домику, стоявшему позади церкви в небольшом фруктовом саду. На стук Шимона дверь открыл юноша в подряснике, со свечой в руке. Он сразу же узнал Шимона по голосу и пропустил его в дом. Пройдя сени, Шимон оказался в небольшой комнате, стены и пол которой были убраны коврами. Вдоль стен стояли длинные скамьи, покрытые темным сукном, в углу висело большое черное распятие. Воздух комнаты был пропитан пряными восточными благовониями. Клирик поставил на круглый стол подсвечник и спросил Шимона по-немецки: - Вас отец Иоганн вызвал или у вас к нему свое дело? Неровный свет свечи освещал круглое выхоленное, розовое лицо с нежной кожей, пухлыми губами и с ямочками на щеках. Зеленые глаза клирика выражали одновременно хитрость и наглость. - А тебе, Генрих, не все ли равно? Клирик усмехнулся краем рта: - Отец Иоганн Протива сейчас занят важной беседой с господином магистром из капитула... Шимон бесцеремонно перебил его: - Отец Иоганн Протива велел мне прийти. Доложи ему. Клирик недовольно передернул узкими плечами, и его маленькая фигурка скрылась в дверях. В доме стояла гнетущая тишина - ковры поглощали все звуки, и даже двери раскрывались совершенно бесшумно. Шимон недолго оставался один в этой тишине, нарушаемой только потрескиванием свечи. Генрих вновь бесшумно появился в комнате и мягким, округленным жестом пригласил его следовать за собой. Они прошли еще две комнаты, слабо освещенные одинокими свечами в высоких серебряных подсвечниках, и подошли к двери, задрапированной темным сукном с серебряной вышивкой.
Клирик постучал и высоким голосом произнес нараспев по-латыни: - Во имя отца и сына и святого духа... - Аминь!
– глухо донеслось из-за закрытой двери. Клирик открыл дверь и пропустил Шимона в большой, почти квадратный кабинет. У противоположной стены между двумя высокими стрельчатыми окнами с разноцветными стеклами стоял большой стол. Два трехсвечника, стоявшие на столе, освещали небольшое серебряное распятие, выделявшееся на черном фоне сукна, покрывавшего стол. Все стены кабинета были заняты книжными полками. У стола стояли два больших глубоких кресла. В одном из кресел сидел невысокий сухой старичок в темной рясе. На Шимона пристально глядела пара небольших серых глаз, холодных и суровых. Лицо священника было гладко выбрито и покрыто сеткой мелких морщин. Справа от старика сидел другой монах, в серой рясе францисканца. Это был высокий, тонкий, еще далеко не старый человек. Шимон
– И, повернувшись к старику, спросил: - Достопочтенный отец, ему можно уходить? - Пусть идет с миром.
– И как бы про себя задумчиво произнес: Ремесленники в Праге - большая сила... очень большая... Да, постой! окликнул он уходящего Шимона.
– Где этот друг пражского еретика... как его там... ну, купец, что всюду ездит и рассеивает, где только может, семена дьявольского учения? - Ян Краса?
– подсказал Ян Протива. - Да, да, Ян Краса. Он сейчас тоже в Праге? - Нет, ваше преподобие, Ян Краса, как я слышал от отца, в настоящее время где-то в Моравии, и его в нашей семье ожидают в скором времени. - Вот о ком еще плачет палач!
– проворчал старик.
– Ну да ладно, ступай себе, сын мой. Шимон снова подошел под благословение и, низко склонившись, вышел. Клирик, что-то напевая, выпустил его наружу. В дверях Шимон спросил клирика: - Слушай, Генрих, кто этот почтенный священник? Лицо Генриха выразило крайнее удивление с оттенком снисходительного презрения: - Неужели ты до сих пор не знаешь магистра Маржека Рвачку, инквизитора святейшего престола в Чехии? - А-а... Вот оно что!..
– только и мог протянуть пораженный Шимон, проходя на крыльцо. Когда Шимон вышел на улицу был уже поздний вечер. Улицы были пустынны. Изредка доносились гулкие голоса перекликающейся стражи. Шимон остановился в раздумье. Куда же идти? Одному идти домой через всю Прагу в такое позднее время небезопасно... Но скоро он нашел выход из затруднения: "Ведь тут, совсем рядом, есть хорошенькое место, где всегда собираются немецкие приказчики, - шинок "Добрый Клаус". Пойду туда, повеселюсь, а потом вместе идти будет не страшно". И бодрой походкой, напевая веселую немецкую песенку, Шимон направился вдоль по темной улице. Настроение у него было самое радужное. А что, если в самом деле мистр Ян Протива и инквизитор Маржек Рвачка помогут ему стать приказчиком у толстого Гартмана? Ведь тогда он и в доме Зуммера будет в почете. Шутка ли: приказчик у самого Гартмана! Пожалуй, старик Зуммер не будет возражать насчет своей дочки Эрны. А что он, Шимон, чех, а не немец, так ведь чехи разные бывают. Если он будет усердным и проворным, так и в этом деле магистр Маржек Рвачка ему поможет. С инквизитором ссориться никто не захочет. Ну, а если он станет зятем старого Зуммера... Ого-го-го!.. Шимон в увлечении даже присвистнул и не заметил, что попал ногой в скользкую грязную лужу, и растянулся в вонючей жиже. - Будь ты проклята трижды!
– заворчал он, поднимаясь и стряхивая с себя воду. Невдалеке в одном из домов светилось окно, и оттуда доносилось громкое нестройное пение. Шимон пересек улицу и прямиком направился в шинок "Добрый Клаус".
В день 29 апреля были назначены выборы ректора университета. Заседание было бурное, немцы не допускали выборов по новому положению, так как старые должностные лица не сложили свои полномочия. Ректор Геннинг фон Бальтенгаген бросил упрек Яну Гусу в том, что Ян Гус и его приверженцы нарушают клятву хранить устав университета. Ян Гус встал и заявил: - Жители чешского королевства, настоящие чехи, как светские, так и духовные лица, в силу королевского декрета должны пользоваться особыми привилегиями в совещаниях и управлении, в занятии первых мест и должностей для успеха и чести короля и королевства. Король Вацлав даровал жителям своего королевства - чехам - в Пражском университете три голоса, чем оказал им предпочтение перед тевтонами. Среди немецких магистров пронесся ропот негодования. Тогда поднялся магистр Рудольф Мейстерман - грубый, рослый, с рыжеватыми, подернутыми сединой волосами и бородой. Глядя с ненавистью на Яна Гуса, Мейстерман с сильным саксонским акцентом выкрикнул: - Нас, немцев, в университете большинство! Мы тут хозяева, и не чехам господствовать в университете! Ваше дело - учиться у нас и быть нам благодарными за это. Ян Гус продолжал стоять спокойно и только чуть усмехнулся. Когда на минуту шум в зале затих, раздался ровный, звучный голос Яна Гуса: - Чешские ученые превзошли немецких и поднялись во всех науках выше иностранцев. В зале поднялся неистовый рев. На Гуса и его друзей сыпались проклятия, угрозы и площадные ругательства. Ян Гус, подавив в себе вспышку гнева, сдержанно продолжал: - Пора чешскому народу стать хозяином в своей стране... Он не закончил. Снаружи послышался шум, звуки военных труб и звон литавр. Растворились ворота, и во двор Каролинума вошел отряд королевской стражи. За ним в сопровождении советников городского магистрата, выступавших с унылыми лицами, шел торжественно пан Микулаш Августинов. Далее двигалась мночисленная свита. Пан Микулаш вышел вперед, держа левую руку на рукоятке меча, а в правой большой свиток пергамента с болтающейся на шнурке восковой печатью. Все почтительно встали и отвесили поклон, ожидая, что последует дальше. Пан Микулаш, не оборачиваясь, протянул руку со свитком, и молодой человек в четырехугольной шляпе и мантии доктора права подхватил свиток и развернул его, вопросительно глядя на пана Микулаша. Тот расправил свои пышные усы и властно объявил: - Слушайте, господа магистры и весь Пражский университет, повеление его милости августейшего короля Чехии Вацлава Четвертого!
– И, махнув рукой доктору прав, закончил: - Читай! Приказ гласил, что король повелевает ректору университета магистру Геннингу фон Бальтенгагену сдать университетскую печать, ключи от кассы и матрикулы новому временному ректору магистру Зденку из Лабоуни; деканом факультета свободных искусств назначается магистр Шимон из Тышнова - оба чехи. Этого удара немцы не ожидали. Но приказ есть приказ, и он тотчас же был исполнен. Весть о случившемся быстро разнеслась по городу. Немцы-патриции пришли в ярость. Когда Ян Гус вместе с новым ректором и деканом вышел на улицу, кто-то швырнул в него камнем. Камень пролетел мимо самого уха магистра и попал в идущего рядом старого Криштана из Прахатиц. В толпе чешских студентов, шедших позади своих магистров, раздались негодующие крики: - Немцы наших магистров бьют! И чехи бросились на толпу немцев с кулаками, камнями и палками. Накопившаяся за все это время взаимная злоба внезапно прорвалась наружу - завязалась яростная драка. Магистры и бакалавры тоже вмешались в свалку. Штепан крикнул Кржиделко: - Беги что есть силы и приведи новоместских ребят! Мы одни здесь ничего не сделаем! Кржиделко бросился со всех ног в Новое Место. Но, видимо, новоместские ремесленники уже услыхали о нападении немцев. Когда, подобрав полы длинного студенческого плаща, Мартин пробегал через Новоместскую площадь, он услыхал звуки набата. Небольшой колокол церкви Снежной божьей матери бил тревогу. Мартин увидел, как из дверей, калиток, ворот выбегали кое-как одетые люди, вооруженные чем попало. Он видел, , как они собирались в небольшие группы, а эти группы уже на ходу сливались в огромную толпу. Мимо Мартина мчались оружейники, кузнецы, жестянщики, перепачканные углем, пекари с засученными рукавами и сотни всяких других ремесленников из Нового Места. Среди бегущих Мартин заметил Войтеха, Ратибора, Гавлика. Марка - медника, Якубка - пекаря. Все они пронеслись мимо, потрясая кулаками, палками, топорами, заглушая звуки набата угрожающими, пронзительными выкриками: - Нашего мистра убить?! Нашего защитника Яна Гуса?! Бей их, проклятых! В пекло немецких дармоедов-богатеев! Вместе с толпой Мартин добежал до Каролинума, где все еще происходила свалка. Упитанные, краснощекие немецкие купцы, размахивая оружием, также сбегались к Каролинуму, но, увидев приближающуюся толпу, остановились в нерешительности. - Назад, господа! Назад! Оборванцы из Нового Места набежали! Надо уходить! Тысяча дьяволов! Отбиваясь от нажимавших чехов, немцы - студенты, купцы и монахи - поспешно ретировались, и скоро вся площадь вокруг Каролинума опустела. Ян Гус, окруженный друзьями и сопровождаемый народом, направился в Вифлеемскую часовню. Уличные схватки продолжались еще с неделю. Но, видя, что их дело проиграно окончательно и власть в университете безвозвратно утеряна, немецкие доктора богословия, магистры, бакалавры, студенты стали покидать Прагу. С утра до ночи двигались из Праги на колясках, телегах, верхами и даже пешком сотни и тысячи немцев. Проклиная Яна Гуса и всех чехов, они после разных мытарств наконец достигли Лейпцига, где и осели, основав новый университет. Пражский университет на время как будто опустел. Многие ремесленники, недовольные уходом немцев, злобно ворчали, но скоро все наладилось, и жизнь снова вошла в свою колею. 13 октября 1409 года в большом зале Каролинума были проведены по новому положению выборы ректора, и ректором единодушно был избран чех, сын крестьянина - магистр Ян Гус.
Глава III
1. МОРАВАНЕ
День склонялся к закату. Жара заметно спадала, легкий ветерок принес прохладу. От деревьев и кустарников уже протянулись длинные, густые тени. Высоко вверху над холмистой зеленой равниной, окаймленной темными полосами лесов, парил ястреб. В воздухе была разлита тишина - предвестник наступающего заката, - изредка нарушаемая трескотней кузнечиков и щебетанием птиц. Посреди пыльной дороги, сбегающей с горной цепи и устремляющейся извилистой серо-желтой лентой по безбрежной волнистой равнине, стоял человек и напряженно смотрел вдаль. Лицо его, еще молодое, но усталое и озабоченное, было обветрено и покрыто красновато-бронзовым загаром. Ветер слегка колыхал его темно-каштановые волосы, спереди коротко подстриженные и длинные, почти до самых плеч, сзади. Давно уж он стоял так и все смотрел вдаль на дорогу. Но, кроме бесконечной, однообразной серой полосы, его глаза ничего не видели. Человек тяжело вздохнул и, понурившись, побрел к кустам, окаймлявшим край дороги. - Господи! Никого нет... Ну хоть бы кто-нибудь проехал! И вечер уже близко... Вот беда! Тяжкая беда на нашу голову!.. В тени развесистого куста боярышника на совершенно затасканной, но когда-то белой казайке лежала женщина. Тонкие, костлявые руки безжизненно покоились на плоской груди.
Рядом с женщиной сидела на корточках девочка лет четырнадцати пятнадцати. Прильнув вплотную к самому лицу женщины, девочка, едва сдерживая слезы, шептала: - Матичка!.. Матичка моя!.. Женщина медленно подняла веки и раскрыла свои огромные, (такие же, как у дочери, синие глаза, но только тусклые и безжизненные. - Власта, может, воды дать?
– спросил заботливо мужчина, нагибаясь к лежавшей. Та чуть шевельнула бескровными, сухими губами и сделала слабую попытку поднять голову. Мужчина проворно достал из дорожного мешка деревянную баклажку и поднес ее к губам Власты, в то время как девочка осторожно поддерживала ее голову. Больная сделала один - два слабых глотка и, снова откинув голову, закрыла глаза. - Я пойду посмотрю на дорогу, - вызвалась девочка. Мужчина молча кивнул головой и тяжело опустился на землю, погруженный в тревожное раздумье. Внезапно с дороги донесся звонкий детский голос, захлебывающийся от радости: - Дядя, дядя! Кто-то едет!.. Возы идут! Много возов!.. А пыли, пыли-то сколько! Скорее, скорее, дядя!.. Глядите, вон там... Девочка стояла на дороге и, приплясывая от нетерпения, торжествующе показывала пальцем на восток. Мужчина вскочил на ноги, выбежал на дорогу и, положив свою большую коричневую руку на худенькое плечо девочки, тоже с надеждой и сомнением стал напряженно всматриваться в даль. - И верно, едут!.. Ну, слава тебе боже, наконец-то! Действительно, вдалеке показалось густое облако пыли, поднимавшееся над большой дорогой. Еще две - три минуты, и уже можно было различить темные очертания движущихся лошадей и телег. Девочка вприпрыжку что было сил побежала к матери, громко крича: - Матичка! Матичка милая! Возы идут! Много-много... Теперь нам будет хорошо! Мужчина не выдержал и быстрыми шагами направился навстречу приближающемуся обозу. Подойдя ближе, он увидел несколько нагруженных тюками больших телег. Вооруженные всадники, по всей видимости охрана, замыкали караван. Впереди обоза медленно ехал верхом на крепком гнедом иноходце хозяин обоза пожилой человек в сером дорожном плаще и в суконной шапочке, плотно облегавшей голову. Ожидавший обоз мужчина подошел к хозяину и низко поклонился, держа в обеих руках шапку: - Бог в помощь милостивому пану! Во имя Христа-спасителя и пресвятой девы прошу доброго пана о милосердии и помощи. Всадник придержал коня и вопросительно взглянул на подошедшего: - И тебе помоги господь. Только я не пан, а купец. Но в чем я могу помочь тебе? - Почтенный пан купец, здесь у дороги лежит умирающая. Подвези ее до ближайшего местечка, не допусти честной христианке помереть без покаяния и без достойного погребения! - Веди меня к ней, - только и ответил купец и тотчас сошел с коня. Быстрыми шагами они направились к кустам, где лежала Власта. Купец, опустившись на одно колено, положил свою ладонь на лоб больной. Девочка с надеждой и немой мольбой не спускала глаз с купца. - Да, уж тут, видно, никакой лекарь не поможет. Надо положить больную на воз и дать ей немножко вина, чтобы прибавилось сил. Снеси ее, друг мой, на воз, а я пойду распоряжусь. Спутник умирающей поднял ее на руки и понес к возам. Тем временем повозочные, по приказу купца, переложили часть груза с одной телеги на другие и Власту осторожно опустили на мягкие мешки с шерстью. Купец подложил ей под голову свою дорожную подушку и влил в рот несколько ложек вина. Девочку посадили около матери, и обоз снова тронулся в путь.