За Отчизну (Часть первая)
Шрифт:
Проехав несколько шагов, купец с удивлением заметил, что его новый попутчик постеснялся сесть на повозку и предпочел идти пешком рядом с лошадью. - Ты бы, друг, тоже сел на воз. Вид у тебя слишком отощалый, как бы ты вовсе не обессилел... - Благодарствую, добрый пан! Нельзя воз перегружать, а сил у меня хватит. Купец немного помолчал, потом спросил: - Эта женщина - твоя жена? - Нет, пан купец, она мне братова21 вдова, а это ее дочка Боженка. - А как тебя называть, друг мой? - Зовут меня Милан из Листовы, а по прозвищу Пташка. Купец больше ни о чем не спрашивал и, низко опустив голову, в глубоком раздумье продолжал ехать вперед. "Сдается мне, что этому доброму человеку можно верить.
– Милан еще раз взглянул в лицо купца: у незнакомого человека было мягкое, спокойное выражение лица и умный, открытый взгляд.
– Ведь слова не сказал и ни о чем не спросил, сразу взял и помог..."
Купец в это время повернул голову и взглянул на Милана: - Но отчего заболела твоя братова? Милан замялся в нерешительности и сбивчиво пробормотал: - Довелось ей, почтенный купец, слишком большую чашу злого горя испить вот и не хватило сил. Страху смертельного натерпелась к тому ж... Да и дорога ведь дальняя и тяжкая, совсем ее извела... и есть стало нечего. Купец сочувственно покачал головой: - Ну ясно, идете вы издалека, из Моравии. Так ведь? - Так, добрый пан. А как пан купец догадался? - Зови меня, друг мой, Яном, прозвище мое - Краса. Откуда вы идете, и догадываться не нужно: по разговору и по одежде только слепой и глухой в тебе не при знает ганака. - Как раз верно, пан Ян, мы с самой Ганы22 и есть.. Эх, и край же у нас! Другого такого, пан Ян, на всем свете не сыщешь! Ян Краса невольно улыбнулся наивному восклицанию Милана: - Что край твой хорош, это всем известно. Не зря говорится: "Кабы нам жить по-ганацки!" Но все-таки вы его покинули. От доброй жизни не бегут. Несмотря на то что купец с первого же взгляда внушил Милану симпатию и доверие, он не решался рассказать купцу всю правду. Но теперь Милан решился посвятить Яна Красу во все их злоключения. Он положил руку на холку лошади и, идя рядом, обдумывал, как получше рассказать новому знакомому все, что привело его самого и его близких в Чехию. - У пана Яна добрая душа, и тяжкий грех ляжет на меня, если я утаю от него хоть каплю. Если у пана Яна хватит терпения выслушать меня, тогда он узнает, что приходится иногда вынести на своих плечах добрым людям на этом свете. - Мне можно доверять и рассказывать все, - тихо и спокойно заметил Ян Краса. - Хорошо. Я не из пустого хвастовства говорю, что наш край, можно сказать, благодатный край. Деревня наша Листова небольшая: дворов около сорока, не больше, Раньше мы были за паном Ладиславом из Тышнова. Работали мы барщину и оброк платили. Короче говоря, владел и землей и нами пан Ладислав по старым обычаям. Пан был как пан - ни много доброго, ни много худого про него не скажешь. Земля же у нас прямо золото, а не земля. И скотину держали, и пчел разводили, и пиво варили, и виноград выжимали. Пришлось пану нашему ехать воевать куда-то очень далеко. Воевал, воевал наш пан, да и провоевался. Вернулся из плена наш пан богат, что твой нищий: за душой ни гроша. Посидел, посидел в своем замке и - что б вы подумали!
– опять стал собираться в поход, на этот раз против турок в помощь угорскому королю. Взял с нас оброк деньгами за пять лет вперед да троих парней в копейщики, ну, как обычай велит, еще лошадей, скота всякого, птицы, пшеницы, пива да всего, что для похода рыцарю надобно. Проведали наши мужики, что у пана денег, как на рыбе шерсти, и что на поход нужны деньги немалые. Вот мы и послали к пану нашего старосту Тонду Конопатого. Хитрый мужик этот Тонда, не гляди, что конопатый. Он с паном и так и этак, а убедил-таки разорившегося пана, что ему прямая выгода продать нам всю землю, где деревня стоит, - пахотную, луга и хороший кусок леса. Ну, а как пану показали деньги, он и поддался. Отвалили мы ему немало коп грошей, съездили в Брно и написали грамоту. Пан деньги взял, еще немного пожил в замке, да и отправился с турками драться. Уехал, и больше не пришлось нам его снова увидеть: сгинул наш пан, упокой боже душу его, насмерть посекли турки рыцаря. Ни жены, ни детей у пана не было, вдовый он был. Прошло с тех пор лет десять. Пришло к нам в Листову известие, что по соседству всю землю наш маркграф Иодек подарил францисканцам и что неподалеку от нас на горе будут строить монастырь. Велели и нашим мужикам идти тоже помогать строить: дело, говорят, богоугодное. Я еще в ту пору лишь впервые штаны надел и только отцу помогал, а он и деревья рубил да возил, и камни дробил, да все делал, что велели. Когда монастырь был готов, приехали францисканцы, и с ними аббат да приор. Велели нам выйти встречать святых отцов. Ну что ж, вышли. Стали на дороге, ждем. Глядим - едут. Да много как, и все конные, а сзади обоз идет, да длиннющий. Впереди на вороном жеребце едет аббат. Как подъехал, ну все мужики и женщины разом на колени под благословение. Глядим - а у аббата под сутаной кольчуга блестит, на ногах шпоры, а сбоку меч позвякивает. За аббатом молоденький парнишка везет копье со щитом и шлемом и лошадь ведет, а на ней погружены латы, двуручный меч, секира, палица и все прочее. У самого аббата-то в руке вместо креста - арбалет на взводе. Монахи же все немцы, детины как на подбор - молодые, здоровенные, а рожи все - словно вчера из тюрьмы вышли... Ну, думаем, хороши святые отцы!.. Аббат же мужчина еще не старый, собой рослый да такой тучный, словно боров откормленный, щеки круглые и, как бурак, красные. Как подъехал к нам и увидел, что народ стоит на коленях и ждет благословения, стал правой рукой нас благословлять, а в левой арбалет так и остался... Вот такой был аббат отец Августин. На первых порах жили мы с францисканцами неплохо, по-соседски. Частенько приходилось нам посылать в монастырь и зерна, и мяса, и рыбы, и масла, и молока, и всякого другого добра. Но и они нас понапрасну не очень тревожили. К этому времени мои родители уже на кладбище покоились. И в родительском доме жили брат мой Матей с женой Властой, сыном Карлом и дочкой, вот этой самой Боженой, и я с ними, потому что до того времени не управился своей семьей обзавестись. Жили мы не богато, вернее - даже бедно, хоть и не голодали. Работали мы с Матеем и Карлом - ему тогда в день святого Тита восемнадцать годов минуло, и таким он вырос высоченным да сильным, что и отцу своему в силе не уступал, а Матей, чтобы вы, добрый пан, знали, куда покрепче меня... а я, вы сами видите, будто тоже не очень уж какой хилый... Купец бросил мимолетный взгляд на рослую, плечистую фигуру Милана, на его выпуклую бронзовую грудь, выступающую из-под полуистлевшей рубахи, на его могучие руки, и подумал: "Если этот силач, то что за богатырь был его брат!" - Но вот, - продолжал свой рассказ Милан, - случись ребятам Ярде, сыну Тумы Хромого, да Кубе, сыну Зденка, найти в нашем лесу, в горах, кусок руды серебряной. Показали нашему кузнецу. Тот стал потихоньку выплавлять серебро, да колечко для своей нареченной Зоси Курносой, что в то лето малины объелась,
– И достает большую грамоту на пергаменте и с, восковой печатью.
– Вот, - говорит, - бумага, а в ней сказано, что пан Ладислав из Тышнова отказывает мне, барону Оттону фон Зинненштраль, все пашенные земли, луга И леса, что находятся в пользовании у крестьян деревни Листовы". "Как же это может быть? Мы ведь покойному пану Ладиславу уплатили за землю!
– говорит сам не свой староста.
– И грамоту от пана получили, да еще с большой печатью". Барон только хохочет, заливается: "Значит, покойник пан Ладислав попросту вас, олухов, надул и продал вам чужое добро!" Перестал барон смеяться и заговорил по-другому, строго и круто: "Так вот, староста, чтобы много не толковать: ко дню святого Августина убирайтесь вон из деревни. А о недоимке в другой раз побеседуем". Староста наш словно окаменел, сидит и слова вымолвить не может, как будто кто его дубинкой по темени стукнул. Тут подходит к нему аббат и этак сладко говорит и мужика ручкой своей обнял ласково, прямо как отец родной; "Не горюй, - говорит, - староста. Раз земля не ваша - спорить глупо. Все равно придется уходить. Но, по нашему христианскому милосердию, я могу вас всех взять к себе на монастырскую землю. Пустопорожних земель у нас хватит. Можете приходить и селиться, леса на халупы дам, будете жить да жить... Сначала, конечно, как верные дети нашей матери - святой католической церкви, грамоту составим и вы все на кресте и евангелии присягу принесете в том, что сами вы все и потомки ваши переходите по доброй воле под власть святой обители и телом и душой на вечные времена. Будете работать на святую обитель три дня в неделю летом и два зимой, оброк и прочее потом установим. Соглашайтесь, дураки, пока не поздно, и благодарите господа бога и святую обитель за милосердие к вам!" Староста наш - ни слова, шапку схватил и в деревню бегом... Брат мой, как услыхал новость, сказал: "Мошенники они проклятые все - и аббат и барон! Ни шиша мы им не дадим! И уйти не уйдем". А старый Амос советует: "Надобно надежных людей в Брно с нашей грамотой послать в земский суд, чтобы дело наше на свет божий вывести", Посудили на вече, порядили и послали в земский суд старосту и еще двух стариков. Пришли наши ходоки в земский суд. А чертов барон уже там побывал. Пока наши там стояли да по сторонам зевали, не зная, к кому подойти, к ним самим выходит какой-то пан, важный такой и с золотой цепью на шее. "Вы из Листовы пришли?" - любезно так спрашивает. "Да, да, из Листовы. А откуда пан знает?" "Я, - говорит, - все знаю, и то, что вас барон обижает, все уже слыхал". Наши, конечно, рады-радехоньки. "А милостивый пан не рихтарж23 будет?" - спрашивают. "Я есть главный рихтарж и ваше дело сам поведу. Грамота ваша с вами?" "С нами, с нами! Вот, пожалуйста!" - и вручили пану нашу грамоту. Рихтарж оглядел ее, прочитал от буквы до буквы, свернул и говорит: "Дело ваше, добрые люди, перед богом и законом правое. Грамоту пока я оставлю у себя, а вы приходите ко мне сюда через неделю в четверг, все будет решено. Ступайте с богом!" Наши домой поспешают и радуются: есть еще правда в Моравии! Пришли в деревню и всё рассказали. А Матей сказал: "Все ж таки не напрасно ли вы ему грамоту оставили? Не вышло бы чего..." Мужики же наши только посмеялись над подозрительностью Матея. Точно в назначенный день наши ходоки явились в земский суд. Спрашивают главного рихтаржа. Их провели в большую комнату. Видят, сидит там совсем другой пан. "Что вы хотите? Я есть главный рихтарж". Наши смутились и рассказывают ему, как и что случилось. "Давайте вашу грамоту!" - грозно говорит пан. Наши спрашивают: "А где же тот пан рихтарж, что с нами говорил?" А над ними смеются: это вовсе не рихтарж был; пан рихтарж - вот этот пан, а мы, мол, не знаем, кто с вами, олухами, говорил. Где, говорят, ваша грамота? "Пан рихтарж взял". "Ну так ищите того пана и пришлите грамоту, а пока голову не морочьте, и пускай вас черт уносит". Ну, и в шею вытолкали наших ходоков. Вернулись они сами не свои. Вот тебе и правда в Моравии! И дождались мы черного дня. Как сейчас помню, случилось это в самый день Сердца Иисусова. Карел жал в поле пшеницу, а мы с Матеем складывали снопы. Ох, и пшеница же была! Словно золотые зерна! Да. Убираем мы, складываем снопы, вдруг прибегает Вышек - пастушонок деревенский. Бежит и кричит: "Паны аббат с бароном и с ними конных толпа в деревню поехали! Грозятся!.." Бросили мы работу, побежали на деревенскую площадь. Видим, верно: приехали верхами аббат наш да барон, а с ними человек двадцать конных кнехтов24, и все вооружены. Аббат с бароном слезли с коней и на холмик взошли, что посреди площади у нас возвышается, Велели звонить в колокол, чтобы народ весь собрался. Ну что ж... Онеш, что в часовне прислуживал, сейчас полез на звонницу и стал трезвонить. Народ стал сбегаться. Барон как крикнет: "Собирайтесь - и чтобы к завтрему никого тут не было! Я вас научу, как на вашего барона жаловаться!" Зашумели все, зароптали. Как это так - бросить всё и уходить? А куда уходить? Кругом все земли заняты. Только к аббату. Гляжу, Матей вышел вперед, встал и крикнул, да так зычно: "Нет, не будет этого! Бог даст, не будет!.. Люди! Никуда не уходите, не слушайте немецких жебраков-кровопийц! И чтобы мы шли в рабы к этим толстопузым капюшонникам, к этим дармоедам? Нет, люди, не буде г этого! Пускай у себя в Баварии такие порядки заводят. Мы - мораваны!" Нрав у Матея был твердый, как кремень был мужик. Народ зашумел, загудел, барону да аббату кулаки кажут. Тут барон покраснел от злости и стал ругаться, как последний бродяга: "Связать этого бездельника да на этом дереве и повесить! Живо!" Несколько кнехтов бросились к брату. Он же выхватил кол из тына да на них: "А ну, подходи!" Барон тут что-то по-немецки приказал; глядим - кнехты копья наклонили, повытаскивали мечи и начали народ оттеснять в угол площади. И оттеснили. Матей остался один с колом в руках. Гляжу, его окружили человек пять кнехтов баронских с дубинами в руках, один же сзади подобрался да как хватит брата по голове дубиной - брат тут же на землю, словно мешок, и свалился. Я кинулся на выручку. Только добежал, как меня какой-то здоровенный баварец тоже с размаху по голове дубиной треснул - сразу в глазах темно стало, и я без памяти на месте остался. Сколько лежал, не знаю. Только очнулся я - чувствую, кто-то воду мне на голову льет. Открываю глаза - стоит Божена, вся в слезах, трясется и из кувшина поливает мне голову. А в голове стоит звон, словно на звоннице на пасху, и такая боль в голове, что не могу шею повернуть. На площади тихо. Барон с аббатом стоят на пригорке, ухмыляются и на что-то друг другу показывают. Я глянул и обомлел. На дубе, что возле нашей часовни, на большом суку висит Матей; весь он вниз вытянулся и только покачивается туда-сюда, туда-сюда. У его ног лежит Власта, вся трясется и причитает, да так жалобно... Народ в углу площади, окруженный конными, тоже как завороженный глядит на мертвого Матея и молчит. Только я поднялся - голова кружится, шатаюсь, как пьяный. Гляжу, из-за угла вышел Карел - видать, только что с поля приехал. Вышел и остановился: на труп отца глядит. Стал он лицом белый-белый, белее, чем его рубаха. Выпрямился, кулаки сжаты, и не отрывает глаз от Матея. А глаза горят, такой стал странный, чисто безумный... до ста лет буду жить и тогда не забуду его лица. Потом манит рукой Божену, манит и все глаз с Матея не спускает, а лицо такое страшное у Карла... Божена к нему подбежала. Он ей что-то сказал - она опрометью по улице к нам в халупу. А я стоять не могу, снова сел на землю, перед глазами все качается, ну будто пьяный.
Потом вижу: бежит Божена назад, по земле волочит лук Матея и колчан со стрелами. Притащила и Карлу отдала. Я дыхание не успел перевести, как Карел уже лук натянул... А надобно вам сказать - не многие в деревне могли этот лук натянуть, недаром Матей первый в округе охотник был. Прошла еще какая-нибудь секунда, а уж Карел с натянутым луком припал на одно колено за углом халупы. Вдруг барон поднял обе руки высоко вверх, словно что-то хотел поймать в воздухе, голову запрокинул, будто крикнуть собирается, а пальцами всё хватает, хватает... Гляжу, а в горле барона до самых перьев торчит стрела. Половил, половил руками барон и свалился... Аббат только рот раскрыл - видно, слуг позвать думал, но вдруг как заревет, словно бык на бойне, и обеими руками схватился за левый бок, а глянь - уж и там стрела. Громко ревел аббат, потом хрипеть начал и улегся рядом с бароном. Все стояли, как столбы, рты раскрыли и не знают, что делать. Карла же как не бывало: словно дух исчез. Прошла минута, другая. Потом все как завопят да как кинутся кто куда. Цепь кнехтов прорвали и рассыпались по всей деревне. Поднялось такое, что и рассказать нельзя: лошади ржут, солдаты ругаются и мечутся во все стороны, мужики бегут, женщины голосят, собаки лают, а дети ревмя ревут. Забрали кнехты своих покойников и убрались восвояси. В деревне поутихло. Собрался я с силами, поднялся и подошел к телу Матея. Снял его и вместе с Властой с помощью соседей похоронил. Народ же посоветовал нам той же ночью, не теряя часа, уйти из деревни. За барона да за аббата всей семье нашей тяжких мук и злой смерти не миновать бы, кабы мы в деревне задержались. Вот мы собрались втроем и пошли. Добро свое и скотину препоручили крестному Божены, старому Болеславу, что в аббатстве лесничим был. Живет он в самом лесу, и монастырь ему доверяет, потому как он их лес стережет. И идем мы от одной деревни до другой, как цыгане, мужики кормят нас и приют дают. Да вот уж с неделю захворала Власта: из сил выбилась, не ест, не пьет, вся почернела, и что ни день - все хуже и хуже. Останавливаться же надолго, пан Ян сам понимает, нам невозможно. А теперь, видно, новая беда пришла. Бедная, бедная Боженка - сирота бездомная... Впереди показались острые шпили башенок, освещенных багряными лучами заходящего солнца. Обоз подходил к Хотебору. Ян Краса был подавлен рассказом. Некоторое время они двигались вперед, не проронив ни слова. Наконец Краса нагнулся к Милану и ободряюще сказал: - Ничего, друг мой, вы поедете со мной в Прагу. В Хотеборе мы пробудем столько времени, сколько потребуется для Власты. А потом двинемся в Прагу: там у меня есть верные друзья, они помогут и о Боженке позаботятся. Для тебя я имею на примете хорошую работу и доброго хозяина. Ты тесто месить можешь? - Тесто? Да еще как! Не только что месить тесто - хлеб какой хочешь выпеку, не хуже что твой пекарь. - Вот и хорошо! Коли так, значит с тобой дело считай слажено: пойдешь к одному пекарю помощником. Есть такой в Новом Месте Якубек - пекарь, добрейший человек.
– И, прежде чем Милан успел его поблагодарить, Ян Краса продолжал: - Боженку же, наверно, с радостью возьмут старинные мои друзья - Войтех и Текла Дубы. Он славный оружейник, живет в своем доме на Новом Месте, не бедно. Есть у них два сына и ни одной дочери. Вот они, я думаю, возьмут к себе Боженку и вырастят ее, словно родную дочь. За нее можешь быть спокоен. Я этих людей знаю, как самого себя. - Спасибо вам за все, добрый пан Ян! Вместо ответа Ян Краса, нагнувшись к Милану, проговорил тихо и значительно: - Ты вот смотришь на меня и удивляешься, что это за купец, который берется помочь без надежды иметь с этого корысть. Небось благодаришь, а сам думаешь: как бы не слукавил старик... Так ведь? Ну, ну, не смущайся... И, видя сконфуженное лицо Милана, закончил серьезно и твердо: - Ты слыхал когда-нибудь о Яне Гусе, нашем пражском проповеднике? - Да, что-то говорили у нас. Это не тот поп, что идет против римской церкви и стоит за простой народ? - Он самый. Значит, и до Ганы докатились слова его учения!.. Так вот, Ян Гус, наш учитель и наставник, учит нас помогать каждому обиженному сильными мира сего. Мы же - я и мои друзья - его верные последователи. А я хоть и купец, но не мошенник - ведь, говорят, и среди ворон белые случаются... Вы же хорошо сделали, что убрались из Моравии. Я был на Гане через месяц после вашего ухода, довелось мне там услышать, что все-таки твоих земляков с земли согнали и заставили перейти под власть монастыря. В Листове поселились баварцы и начали разрабатывать серебро. Да однажды налетела ватага каких-то молодцов, деревню спалили, нового старосту-баварца вздернули на том самом дубе, на каком повесили твоего брата. Говорят, что в эту ватагу ушло много молодых хлапов, и называют они себя "ганакские волки". Они уже многих немцев убили. Есть такой слух, что главарем у них совсем еще молодой хлап. Уж не Карел ли твой? - Кто знает...
– неопределенно прошептал Милан.
2. НА ПОМОЩЬ ПОЛЬШЕ И ЛИТВЕ
– Кржижаки25 идут, кржижаки, идут!
– пронесся вопль ужаса и гнева. Пронесся по землям литовским и польским, докатился и до русских земель. Кржижаки - страшное слово. Кржижаки - это люди, у которых тело и душа закованы в железную броню. Кржижаки - это те, кто с оружием в руках шли с запада на славянские земли, с нашитыми крестами на одежде, но с ненавистью и жадностью в сердце. Кржижаки - это те, кто, захватывая славянские земли, ставили своей задачей уничтожить или онемечить местное население. Вместе с рыцарями шли толпы священников и монахов. Мрачно звонили колокола церквей, багряно пылали костры на площадях, и торжественное пение и звон колоколов не могли заглушить нечеловеческих воплей, доносившихся из смрадного дыма костров. Как высоко занесенный меч, нависла страшная угроза над Литвой и Польшей. Меченосцы уже захватили Жмудь и Добр у Литвы и Добржин у Польши. Литовцам и полякам угрожала судьба пруссов. ...Ратибор покинул Прагу вместе с паном Яном. Сборы были недолги. Войтех не пожалел денег, чтобы снарядить сына на битву. Текле было сказано: - Отправляю Ратибора в Польшу вместе с паном Яном из Троцнова. Приготовь сыну одежду и съестного на дорогу. Через три дня он выезжает. На другой день Войтех вручил Ратибору только что выкованную им лично тяжелую железную палицу с острыми шипами на конце: - Передай, сынок, эту игрушку пану Яну вместе с моим почтением и добрыми пожеланиями. Когда Ратибор преподнес пятнадцатифунтовую палицу своему начальнику, тот повертел ею вокруг головы и лукаво подмигнул Ратибору: - Спасибо Войтеху! Знает мастер, что старому вояке нужно... Добрая погремушка для кржижацких голов! Однако, парень, завтра чуть свет - быть готовым в дорогу у шмерговского шинка, что на Большой площади Старого Места. Там сбор, оттуда тронемся. Вечером семья Дубов собралась за прощальным ужином. За столом сидели Войтех, Текла, Ратибор, Штепан, Якубек, оба подмастерья, Ганка и ученики. Глядя на скорбное лицо Теклы, всем становилось грустно. Беседа не клеилась. Войтех недовольно крякнул и приказал Ганке принести самого старого вина, что имелось в запасе. Войтех поднял свою тяжелую серебряную кружку: - Ну, Ратибор, видать, не быть тебе, как твой отец, оружейником. Другая тебе выпала дорога. Будь же честным воином, бойся фальши и недобросовестности в своем деле, как твой отец избегал в своем. Не посрами седин Войтеха... Долго еще семья оружейника просидела за столом. Каждый поднимал кружку с напутственным пожеланием Ратибору. И только глубокой ночью старое вино успокоило всех глубоким сном, кроме Теклы. Мать не могла заснуть. Но с первыми петухами Войтех разбудил всех. При сером свете наступающего дня Текла перекрестила в последний раз Ратибора и, вытирая набегающие слезы в покрасневших от бессонной ночи глазах, крепко прижала к своей груди, быть может, навек покидавшего ее сына. Ратибор с ноющим сердцем оторвался от матери и крепко обнял каждого. Потом бодро подошел к рослому вороному коню и вскочил в седло. Войтех крикнул вслед ему последние пожелания и снял шапку. Все последовали его примеру. И Ратибор, помахав рукой, отъехал, ведя на поводу лошадь с тяжелым вьюком. Когда первые золотые лучи восходящего над Прагой солнца заиграли на острых шпилях вышеградских башен и колоколен, Ратибор подъезжал к шмерговскому шинку на Большой площади Старого Места. Там маленький отряд уже был в сборе. Пан Ян, одетый в кожаный колет26 и легкую каску, сидел на добром светло-сером коне. Увидев Ратибора, он подъехал к нему и, усмехаясь, спросил: - Ратибор, куда ты собрался? - На войну, пан Ян, - несколько растерянно ответил Ратибор. - А ты что, в этом платье и берете воевать собрался? - Вы же знаете, пан Ян, отец снарядил меня не хуже любого рыцаря. - Так вот, сынок, если ты никогда не надевал воинских доспехов, в первой же битве ты в них задохнешься Приказываю тебе как твой начальник: сейчас же надень полный воинский доспех и не снимай его, пока я не скажу. Исполняй! Такого тона Ратибор от пана Яна из Троцнова еще не слыхал. Обычно он говорил с ним как старший друг, а сейчас перед Ратибором был суровый начальник. Ратибор послушно сошел с коня и, зайдя в шинок, принялся облачаться в свои доспехи. Этому Войтех его выучил. Сначала Ратибор прикрепил себе на грудь, локти и колени небольшие войлочные подушечки поверх кожаной рубашки и штанов. Затем он натянул кольчужные штаны и рубашку с капюшоном. Поверх кольчуги он надел стальные поножи, наколенники, набедренники, кирасу, закрывавшую грудь, спину и бедра, наплечники и налокотники. На ременный пояс повесил тяжелый широкий меч и справа - длинный кинжал. На голову сверх кольчужного капюшона он надел стальной шлем - салад Накинув поверх доспехов холщовый плащ, Ратибор вышел и, с трудом усевшись на коня, взял в руки тяжелое, длинное копье и подъехал шагом к пану Яну. Тот неодобрительно оглядел Ратибора и строго проговорил: - Пока ты не будешь в полных доспехах вскакивать на коня без стремян, я не буду считать тебя воином моего отряда. В вашем мастерстве есть ученики, подмастерья и мастера. В нашем деле сейчас ты ученик, и я с моими ребятами будем из тебя делать подмастерья. Не обижайся и будь послушен, иначе прогоню. - Слушаю!
– ответил Ратибор. - На коня!
– резким и сильным, как труба, голосом скомандовал Ян. Послышался звон стремян и оружия, скрипение седел, топот коней, и воины один за одним, с Яном из Троцнова во главе, тронулись из Праги на восток, в землю польскую, на помощь своим братьям. Несколько дней прошли для Ратибора как невыносимо жестокая пытка. Дни стояли жаркие, и несчастный юноша с непривычки чувствовал себя в доспехах ужасно: жара, тяжесть, давящая на все тело, мучительная связанность движений, невыносимый зуд в натертых местах и полная беспомощность чем-либо облегчить свои страдания. А то еще под доспехи заберется какая-нибудь муха или букашка. Тогда Ратибор от невыносимой щекотки чуть не сходил с ума. А суровый начальник то и дело приказывал спешиваться и вновь садиться, и притом без стремян. Бедный Ратибор, мокрый от пота и совершенно измученный, с нетерпением ожидал вечернего привала, чтобы отдохнуть от дневных мук. Но не тут-то было: безжалостный начальник не разрешал снимать доспехов и на ночь. Новоиспеченный воин должен был всю ночь маяться в новой пытке: ни повернуться, ни почесаться, ни улечься поудобнее - проклятые железные доспехи держали Ратибора, как в тисках. Так прошло несколько томительных дней. Но затем тело его стало постепенно привыкать и к тяжести и к неподвижности его боевого наряда. А еще спустя неделю Ратибор уже почти не замечал доспехов и даже научился свободно вскакивать на коня, не касаясь стремени. - Ну вот, сынок, теперь снимай доспехи, пойди выкупайся в речке и перемени одежду, а доспехи вычисти, смажь маслом и запакуй во вьюк. Можешь дальше ехать без них. В бою скажешь мне спасибо за науку. За это время Ратибор успел познакомиться со своими ближайшими спутниками. Часть из них были старые товарищи пана Яна. Это были разорившиеся мелкие шляхтичи, обязанные своей бедностью бесцеремонному произволу крупных панов. Немалую роль в их плачевном положении сыграли и жадная римско-католическая церковь и монастыри. В конце концов полунищим шляхтичам осталось добывать себе хлеб насущный мечом и копьем, нанимаясь к каждому, кто нуждался в хороших вояках. Но, хотя богатый тевтонский орден платил гораздо дороже своим наемникам, чем король Владислав и великий князь Витовт, кржижаки не смогли завербовать в Чехии больше трехсот человек, да и те были не чехи. Шляхтичи, обиженные немецкими феодалами, с энтузиазмом пошли на службу к польскому королю. В Моравии к ним присоединился большой отряд конных и пеших воинов, собранных паном Яном Енчиковцем - сыном старого друга короля Владислава Ягайло. Чешский отряд вел пан Сокол из Ламберка. Среди моравских лучников была группа ганаков, во главе которых, стоял совсем молодой человек, по прозвищу Волк, сверстник Ратибора. Это был рослый юноша, черноволосый, с мрачными черными глазами, молчаливый и суровый на вид. Ратибору бросилось в глаза то уважение и авторитет, которыми юноша пользовался у своих товарищей, даже гораздо более старших. Знакомство у Ратибора с Волком началось с шуточного единоборства. Оба юнака стиснули друг друга в мощных объятиях, таскали, тискали, крутили из стороны в сторону, старались поднять от земли и бросить - все напрасно. Так и разошлись - усталые, потные, но довольные друг другом. С этого дня началась их дружба. Если Ратибор не имел среди своих однополчан соперников в умении владеть мечом, которое он приобрел еще в доме отца от знаменитых воинов - заказчиков Войтеха. то зато никто во всем отряде не мог сравняться с Волком в стрельбе из лука. Начальник Ратибора отличил Волка и перетянул его и его земляков к себе в отряд. И чем дальше двигался отряд, тем ближе становились друг другу Ратибор и Волк. Но удивительно: ни тот, ни другой ничего не рассказывали о себе, деликатно не задавая друг другу нескромных вопросов. Это очень нравилось Ратибору, которому вовсе не хотелось кого-либо посвящать в свои пражские похождения. Поэтому ему был по душе такой молчаливый и нелюбопытный спутник. Часто они ехали попеременно на лошади Ратибора, нередко ели кашу из общего котла, спали в холодные вечера, закутавшись одним шерстяным одеялом Волка. Но самым интересным человеком для Ратибора был Ян из Троцнова. Мало того, что он на всех привалах, а нередко и в пути обучал Ратибора искусству воевать, рассказывал о битвах, в которых принимал участие, - он очень часто говорил с Ратибором о их многострадальной родине. Пан Ян был верным последователем Гуса. Не было строже и требовательнее начальника, чем пан Ян. Он не допускал ни малейшего нарушения воинской дисциплины и жестоко карал за малейшие проступки. Пан Ян предупредил своих бойцов: "За грабеж, насилие и кражу повешу". И все беспрекословно слушались, так как знали: слово пана Яна не расходится с делом. Но не было и более заботливого, более внимательного и более сердечного отца для своих детей, чем пан Ян для своих воинов. Сам он показывал пример спартанской простоты: спал, как простой воин, на конской попоне, положив под голову седло, и укрывался неизменно своим видавшим виды походным плащом из толстого, грубого темно-синего сукна. Ел пан Ян солдатскую пищу. Единственный оруженосец составлял всю его свиту. В пути на дневках он упражнял бойцов в фехтовании, борьбе и владении всеми видами оружия. Своих старых товарищей он также заставлял воспитывать воинов из новичков: - Немцы не встретят пентюхов в моем отряде! В Червенце на Висле, куда стянулись все войска, была создана польско-литовская армия. Номинально главой всей армии был король польский Владислав Ягайло, но фактическим главнокомандующим король назначил великого князя литовского Витовта. Ему в помощь был придан военный совет из семи наиболее опытных военачальников. Помощником главнокомандующего был назначен опытный воин Зиндрам из Машковиц - мечник краковский. Прибывшими из Смоленска, Владимира-Волынского и других русских городов командовал внук великого князя московского Дмитрия Донского, сын князя Семена Мстиславского - молодой Сигизмунд Корибут.
Главная сила - кавалерия - была сведена в хоругви27. Каждая хоругвь двести пятьдесят - четыреста всадников. Войско состояло из ополчения, набранного по воеводствам, где шляхта составляла кавалерию, а города пехоту, лучников и обоз. Каждый воевода выставлял собственные хоругви и пехоту. И, наконец, имелись хоругви "родичей одного герба" - ополчение, состоявшее из дворянских родов, принадлежавших к одному родословному древу - единому гербу. Всего у союзников было пятьдесят одна польская и сорок литовских хоругвей, общей численностью около двадцати пяти тысяч всадников, и семьдесят пять тысяч пехоты - всего около ста тысяч человек.
В это время от Магдебурга двигалась навстречу союзникам армия ордена тевтонских рыцарей. Во главе ордена стоял великий магистр, гохмейстер Ульрих фон Юнгинген. Немецкая армия имела пятнадцать тысяч всадников и шестьдесят тысяч пехоты с артиллерией и обозом. После того как польско-литовская армия сосредоточилась около Ежева и 5 июля достигла реки Вкры, Владислав сделал смотр своим силам. Ратибор еще никогда не видел такого количества войск. При ярком солнечном свете июльского утра перед ним проходили хоругвь за хоругвью польской, литовской и русской кавалерии. Земля гудела от конского топота; как серебро, блестели на солнце тысячи стальных шлемов и лат; словно лес, возвышались над ними устремленные в небо острия длинных копий. Грозно гремели литавры, пронзительно разливалось по полю пение фанфар, дробно выбивали марш барабаны. Войско проходило мимо холма, где стояли Владислав и Витовт со свитой. Вслед за закованной в железо конницей маршировали пехотные отряды копейщиков, алебардистов, топорников, лучников, арбалетчиков, пращников. Ратибора особенно поразил вид литовских ополченцев из Жмуди: мимо него быстрым, легким шагом проходили загорелые бородатые люди с длинными, до плеч, волосами, одетые в звериные шкуры, в сандалиях на босу ногу, вооруженные рогатинами, судлицами28, топорами и большими ножами. К вечеру запылали костры. Армия встала на бивак. Ратибор вместе с Волком бродили по полю и оказались среди смоленских хоругвей. У весело пылающих костров сидели люди с ясными голубыми глазами, с подстриженными в кружок светло-русыми волосами, одетые в сермяжные армяки, а то попросту в рубахи и порты из небеленого домашнего полотна. На ногах у большинства были лапти с онучами. Сидящие бородачи неторопливо ели деревянными ложками из большого горшка кашу и степенно беседовали между собой. И странным, хотя и понятным, показался их звучный, певучий язык. - Русские?
– тихо спросил Ратибор Волка. - Да, из Смоленска. А говор похож на наш, я почти все понимаю. Один из ратников, сидевших у костра, поглядел на остановившихся молодых чехов. - Откуда, ребята, будете?
– весело спросил ратник. Ратибор понял, о чем спрашивает его русский, и ответил: - Мы чехи. - А-а! С чешской земли? Нанялись аль как? - Нет, мы по доброй воле бить немцев пришли. Надо соседям помочь. - Паисий, подвинься маленько... Присаживайся к нам, ребята! Кашицы отведайте... Говоришь, соседям на помощь супротив немца-супостата пришли? Вот и славно! Соседям завсегда надобно друг дружке помогать. Так-то, ребятки... А вы с конных аль с пеших? - Я конный, а он лучник. - Мы-то конные, из воеводской дружины, а прочие - пешие. Не всякому способно выйти конным в поле. Ратибор и Волк подсели к костру. От каши отказались, но долго беседовали с ратниками. И удивительные вещи узнали друзья: что до сих пор над Русью тяготеет иго татар, хотя тридцать лет назад русская рать как надо начесала спину татарам на Куликовом поле. - Еще немножко - и сбросим мы постылое иго! Русь окрепла и объединилась. Вся под руку московского великого князя стала, и он крепко зажал в своей державной руке прочих князей. - А как у вас крестьяне? - Крестьяне? Да как... Ну, у вотчинника аль у поместного на земле сидят, барщину робят и тягло несут... А как, братец, у вас там, в чешской стране, с землицей? - Что ж, земля у нас хорошая, родит изрядно, да простому народу от этого радости нет: третья часть всей земли - за монастырями, шестая - за панами и шестая - за королем. Так коль посчитать еще горы, да леса, да болота, так у мужиков почти ничего и не остается. В лучших местах всё немцы сидят да нас, чехов, оттуда теснят. - Плохо у вас дело!
– с сочувствием отозвался один из русских ратников. У нас не сладко, а у вас так уж вовсе горько. В городах тоже небось немцы засели? Ратибор с раздражением махнул рукой: - И не говори! Богатеи-немцы всё в своих руках держат. А с простым народом хуже, чем со скотиной, обходятся. Да что толковать, всего не расскажешь! - Эге! Так, я вижу, немец с попами вам шею крепко натер... Невмоготу, значит, стало... понятно... Долго еще беседовали с ратниками Ратибор и Волк, пока от усталости не начали слипаться глаза у собеседников. Утром, едва солнце показалось из-за верхушки соснового бора, Ратибор на берегу маленького озерка выкупал своих Соколька и Доброго и, увещевая их стоять смирно, вытирал блестящие спины, шеи и бока пучком травы. Едва он окончил утренний туалет своих коней, как прозвучал сигнал к походу. Войско двинулось дальше, на запад.
3. ГРЮНВАЛЬД 15 ИЮЛЯ 1410 ГОДА Всю ночь шел проливной дождь, сопровождавшийся сильной грозой. Хоругвь пана Сокола из Ламберка вместе со всей польско-литовской армией простояла до самой зари на месте. Перед зарей дождь перестал. Войско вновь двинулось вперед. За передовыми разъездами легкой кавалерии двигалась рыцарская конница - хоругвь за хоругвью. Утро было холодное, хмурое. Под конскими копытами набрякшая земля превращалась в жидкую грязь. Лошади двигались медленно, раздраженно отмахиваясь хвостами и головой от наседавших на них конских мух, оводов и мошкары. Флажки на рыцарских копьях намокли и свисали жалкими серыми тряпками. Всадники, в насквозь промокших плащах, потускневших от сырости доспехах, невыспавшиеся, усталые и злые, ехали молча. Все знали, что сегодня предстоит встреча с врагом, но где она произойдет, было еще неизвестно. Дорога шла через густой сосновый бор, затем лес кончился и начался мелкий кустарник. Наконец правый фланг вышел на холмистую опушку. Впереди расстилалась равнина, прорезанная несколькими широкими балками. Вдали на сером фоне облачного неба вырисовывались кресты на колокольне деревни Танненберг. Когда армия прошла еще полторы мили, снова начал накрапывать дождь. Пришел приказ остановиться, спешиться и дожидаться подхода королевской хоругви, пехоты и обоза. Ратибор ехал в маленьком отряде пана Яна, влившемся в сорок девятую хоругвь пана Сокола из Ламберка. Когда раздалась команда спешиться, Ратибор, ворча себе под нос, тяжело спрыгнул на землю. Насквозь мокрый плащ стал тяжелым, как из железа, и ничуть не согревал. Привязав коня на короткий чомбур к молодому деревцу, Ратибор присоединился к группе чешских воинов, безуспешно возившихся с костром, упрямо не желавшим гореть. Но вот в это дело вмешался пан Ян, и под его умелой рукой сперва затлел трут, потом загорелись сухие смолистые сучья, и после дружного дутья четырех или пяти здоровых молодцов робко появившийся огонек постепенно превратился в веселое пламя. Ратибор, с большим усердием зажигавший и раздувавший костер, занял место в кругу воинов возле огня. Дрова были сыроватые, и от костра поднимался густой дым. Промокшие латники сушили у огня свою одежду. Задымились костры и в других местах, и через какой-нибудь час длинные полосы беловато-серого дыма потянулись над опушкой, усеянной ярко-красными точками костров. Послышались чьи-то торопливые шаги, к костру подбежал молодой латник и вытянулся перед паном Яном: - Ясновельможный пан Зиндрам, мечник краковский, просит пана немедленно прибыть в ставку! Пан Ян неторопливо надел легкий открытый шлем, поправил меч и направился к королевской ставке. В обширном шатре он нашел маленького человека, очень живого, с коротенькой темной бородкой и веселыми
– со скрытой в усах усмешкой обратился пан Ян к Худобе. - Да как это обыкновенно случается с нашим братом: вечером загулял с друзьями, утром очнулся на улице без гроша, к полудню являются добрые ребята - снова угощают, да крепко, а наутро - я уже завербованный латник братьев тевтонского ордена. А как это все случилось, нам помнить вовсе не положено. Отправили в Мариенбург, оттуда двинулись к Танненбергу, да я не стал дожидаться и опередил немцев - и, как видите, уже здесь. Зиндрам отвел пана Яна в сторону и тихо спросил: - Бродяге этому верить можно? - Вполне. Ведь он пришел к нам, чтобы вместе сражаться. Но, если пан встретит его поздно вечером на большой дороге, то сделает непоправимую ошибку, если ему поверит. Маленькая фигурка Зиндрама вся затряслась от хохота. Успокоившись, Зиндрам вытер платком лицо и вместе с паном Яном снова подошел к перебежчику: - Ну, добро... Прежде чем ты пойдешь отдыхать, расскажи о немцах. Худоба подумал немного, стараясь собраться с мыслями, и начал: - Знаю-то я, конечно, немного, но все, что видел и слышал, расскажу... Рыцари вышли из Мариенбурга тринадцатого июля. Собралось их пятьдесят пять хоругвей и сорок пять тысяч пехоты из лучников и копейщиков. Есть у них пушки, штук шестьдесят. Командует сам гохмейстер Ульрих фон Юнгинген; это вы, конечно, знаете. Войско сейчас у Танненберга - левым крылом в Грюнвальдском лесу...
– Худоба присел на корточки и, взяв прутик, стал чертить на земле боевой порядок меченосцев, отмечая деревни, озеро Любань и Грюнвальдский лес.
– Сейчас у гохмейстера набралось тысяч двадцать конницы и тысяч шестьдесят лучников, арбалетчиков и копейщиков. Войско очень устало после перехода в семь миль. Рыцарские хоругви и пехота подошли еще не все, поэтому немцы не хотят сами ввязываться в бой. Рыцарские хоругви построены в три гуфа - линии: в первом восемнадцать хоругвей, и начальствует над ними великий комтур Куно фон Лихтенштейн; второй гуф - семнадцать хоругвей под командованием великого маршала Фридриха фон Вальроде; третий гуф - пятнадцать хоругвей под началом самого гохмейстера. Копейщики - здесь, а лучники с арбалетчиками таким образом расставлены...
– Пан Худоба подробно показывал хворостинкой на мокрой земле. - Ну, а как кржижаки, готовы к атаке?
– поинтересовался пан Ян. - Не принять бой они не могут, но сами не торопятся, потому что не все хоругви еще подошли из Пруссии. - А как насчет пушек?
– спросил Зиндрам. - Пушки уже подошли, только большая часть пороха от дождя подмокла. - У нас тоже, - шепнул на ухо Яну пан Зиндрам. - Ладно, иди в хоругвь пана Сокола, подсушись и отдохни... Отдайте ему оружие. Худоба опоясался мечом и кинжалом, взял щит и, повернувшись, с независимым видом пошел вместе с провожавшим его латником из шатра. Пан Ян подошел к Зиндраму. - Вельможный пан, совет давать не берусь, но позволь сказать, что думаю. - От пана Яна из Троцнова всегда готов и совет выслушать. - Думается мне, что кржижаки первый удар нанесут по нашему левому крылу: они, конечно, знают, что там стоят литовские хоругви в легком вооружении. Литовцы напора могут не выдержать и обнажат фланг королевских войск, а пан Зиндрам и сам знает, насколько это для нас опасно. Хорошо бы это место усилить тремя русскими дружинами. Они прикроют наш фланг, в этом я уверен. - Пан Ян прав... мысль хорошая...
– в раздумье сказал Зиндрам.
– Надо будет сказать князю Мстиславскому, пусть он займет самый левый фланг и в случае, если кржижаки прорвутся, смыкается с нашим левым флангом и прикрывает его... Позовите князя. Не дожидаясь прихода князя Мстиславского, пан Ян вышел из шатра и направился к своим воинам. Там он застал Ратибора и Волка, поддерживающих пламя костра. Коноводы задавали коням сено. Вокруг слышались негромкие разговоры и хруст лошадиных челюстей. Многие спали. Пан Ян тоже прилег у костра отдохнуть; глаза закрылись, и он тут же заснул, словно провалился в темную пропасть. Разъезды принесли в ставку известие, что меченосцы тронулись с места и начали приближаться. Громко и тревожно пронесся звук трубы. - К оружию! К оружию! Тревога!
– громко кричали сотники, поднимая воинов. Ратибор мигом вскочил на ноги. Вокруг шла молчаливая суета, под тысячами ног чавкала земля, лязгали доспехи и оружие, звенели уздечки и стремена. Воины торопливо садились на коней. Войско построилось в боевой порядок. Вся польско-литовская армия была расположена в три гуфа, в каждом по пятнадцать - шестнадцать хоругвей, фронтом к деревне Танненберг, упираясь своим правым флангом в озеро Любань, а левым - в деревню Логдово. Ратибор вместе с паном Яном оказался во второй линии. От выстроившегося войска отделились несколько сот всадников и, гремя оружием, двинулись вперед. Витовт приказал четырем хоругвям быть впереди для наблюдения за противником. На маленьких лохматых лошадках, с легкими копьями в руках промчался отряд татарской конницы и скрылся за небольшими холмами справа. Огромная, бесконечная стена неподвижных всадников с лесом устремленных к небу копий, стоявшая в напряженной тишине, вызвала у Ратибора ощущение мрачной торжественности. К пану Яну медленно подъехал его старый приятель Завиша Черный. - Что, пан Завиша, слышно?
– к своему большому изумлению, услышал Ратибор совершенно спокойный, даже, как ему показалось, скучный голос своего начальника, - Только что парламентеры кржижаков прибыли. Этакий нахал ихний гохмейстер! Прислал к его милости королю два меча, а герольд ихний, пся крев, осмелился заявить, что великий магистр прусский Ульрих посылает королю и его брату два меча в помощь, чтобы они не робели, а осмелились драться. Вот босяк, холера тяжкая! - А что ж король отвечал? - Ну, король тоже не теленок. Мечи взял и велел сказать: хотя мечей у нас довольно, но, однако, и эти возьмем - может быть, как раз они-то и пригодятся на вашего магистра! Вот так отбрил! - Но что это, никак сигнал к бою? Действительно, по всему фронту гулко забили тимпаны и литавры и разом грянули сотни труб и барабанов. Воины сняли шлемы, и от края до края пронеслось торжественное пение "Богородица, дева..." Последние слова гимна были заглушены громом пушечного залпа. Ратибор только услыхал странный шум в воздухе, словно пролетала огромная стая птиц. Ядра пролетели мимо. Пан Ян обернулся к Ратибору и весело ухмыльнулся: - Ихние пушки хороши, чтобы воробьев на огороде пугать! Но, кажется, дело начинается... Где-то в стороне за холмами раздался нестройный рев: - А-а-а-а-а!.. А-а-а-а!.. - Татары пошли в атаку. Только будет ли от этого толк?
– снова заметил пан Ян. Ветер принес глухой шум, словно где-то сбрасывали кучи железа, потом послышался все усиливающийся топот, и справа от выстроившихся хоругвей промчались вразброд сотни пригнувшихся татарских наездников, И сейчас же следом за ними на горизонте, чуть левее, выросла темная стена рыцарской конницы. - Кржижаки!
– громко и тревожно крикнул кто-то по соседству с Ратибором. Рыцари шли сначала плавным, неторопливым галопом, с наклоненными копьями, построившись острым клином. Затем кони стали переходить в карьер и понеслись на левый фланг, где стояли литовские хоругви. - Gott mit uns29!
– зычно крикнул скакавший впереди рыцарь на рыжем коне. - Gott mit uns!
– заревела вся закованная в железо лавина рыцарей, с тяжелым топотом мчавшаяся на литовцев. "Не выдержат литовцы!" - пронеслось в голове Ратибора. Через минуту где-то слева послышался такой оглушающий стук и звон, словно тысячи кузнецов одновременно застучали молотами. Тут же на глазах совершенно растерявшегося Ратибора колыхнулись и двинулись первая и вторая шеренги и помчались, низко склонив копья, вперед. - Краков - Вильнюс!
– кричали скакавшие в атаку польские воины. Земля дрожала от топота тысяч конских копыт. "Наши пошли!" - с облегчением подумал Ратибор. Но случилось нечто вовсе непонятное и страшное. Едва польская конница прошла каких-нибудь двести - триста метров, как перед ней поднялась стремительно несущаяся немецкая кавалерия и страшным ударом врезалась в польские ряды. Ратибор оцепенел от ужаса. Он увидел, как смятые ряды поляков рассыпались беспорядочно по полю, а множество всадников стремглав мчатся назад, преследуемые плотной стальной массой воинов с черными крестами на белых плащах. Беспокойство Ратибора имело все основания: прорвав фронт литовцев, девять хоругвей маршала Фридриха фон Вальроде смяли их вторую и третью линии и преследовали дальше, угрожая обнаженному левому флангу польской армии и ее тылу. В этот страшный момент смоленские дружины удержали яростные атаки шести рыцарских хоругвей и, стойко отражая врага, сомкнулись с обнаженным левым крылом польского войска. В этом неравном бою одна смоленская дружина до последнего человека легла на месте, но другие пробились через превосходящие их числом силы врага к польским хоругвям центра. Ратибор чувствовал себя скверно. Под ложечкой сосало, он непрерывно нервно зевал. "Неужели боюсь?
– с презрением к себе подумал юноша.
– А что, если пан Ян или Волк заметят? И, наверно, уж заметили! Фу, какой я паршивый трус!" - в сердцах выругал себя Ратибор. Отвлеченный этими мыслями, он не заметил, что бой каждую секунду приближался все ближе и ближе к их линии. Волк увидел Ратибора и лишь успел кивнуть ему головой. Вдруг Ратибор заметил, что пан Ян, стоявший в нескольких шагах от него, наклонил копье и, полуобернувшись, махнул рукой. Далее Ратибор увидел, как, высоко подбрасывая ноги, бешено поскакал вперед конь его начальника. Его Соколек сам рванулся вперед и смело взял в карьер. Ратибор был как во сне. И, только когда он увидел в нескольких шагах от себя высокого вороного коня и воина на нем с черным крестом на щите, он понял, что попал в бой. Он заставил себя направить копье прямо в бок рыцаря на вороном коне, но острие копья скользнуло по латам, и Ратибор, потеряв равновесие, чуть не вылетел из седла. Это его отрезвило, и он стал понимать, где он и что должен делать. Прямо перед ним Волк, сломав о щит кржижака свое копье, напал на противника с боевым топором. Рыцарь ловко отбивал удары мечом и щитом и метким ударом сбил у Волка шлем. Жизнь Волка висела на волоске. Ратибор бессознательно крепко прижал шпоры к бокам Соколька и налетел с копьем на рыцаря. Удар был настолько неожиданный и сильный, что кржижак вылетел из седла и тяжело грохнулся на землю. Отряд пана Яна попал в самую гущу боя. Поляки и чехи плотной стеной нажимали на первую линию немцев. Но рыцари, тесно сомкнувшись, твердо держали фронт, отбивая атаки поляков. От оглушающего стука, криков, ржания коней в ушах Ратибора шумело, и он лишь следил глазами за своим начальником, бросившим копье и нападавшим на рыцарей с палицей. Но вот какой-то польский воин исполинского роста и на таком же слоноподобном коне вырвался вперед и с криком "Краков - Вильнюс!" налетел на линию рыцарей, нанося удары длинным двуручным мечом. На глазах Ратибора свалился один рыцарь, потом сейчас же второй, пораженные сокрушительными ударами огромного меча. Фронт был прорван. В получившуюся брешь между всадниками, не успевшими сомкнуться, ворвались польские и чешские воины, и всё перемешалось: поляки, чехи и немцы утратили боевой порядок и превратились в огромную дерущуюся толпу. Ратибор старался держаться рядом с Волком, без шлема бросившимся на врагов с топором. Всё новые и новые волны сражающихся прибывали и к полякам и к рыцарям. Вдруг позади Ратибора донеслось нестройное пение "Christ ist erstanden30" - это хоругви маршала Фридриха фон Вальроде вернулись и атаковали с фланга вторую линию польского войска. Но скоро пение оборвалось, ему на смену поднялся неистовый рев, и шум битвы покрыл все иные звуки. Ратибор вместе с толпой окружавших его поляков и чехов непрерывно с боем двигался вперед. Где-то сбоку сквозь адский стук и звон донесся зычный голос: - А ну, ребята! Поддай, поддай! Валяй его, басурмана! Еще, еще... "Русские!" - сразу сообразил Ратибор. Внезапно он оказался на краю битвы - видимо, продвигаясь вперед, вышел за пределы центра сражения. Пот заливал ему глаза; руки и ноги были как не свои. С трудом Ратибор снял шлем и, нагнувшись, вытер гривой Соколька себе лицо. Конь блестел от пота, точно его кто выкупал, и тяжело дышал, раздувая бока. Ратибор осмотрелся. Перед ним шагах в ста творилось что-то неописуемое: на протяжении около километра сгрудились несколько десятков тысяч конных воинов в чудовищной схватке. Разобрать, где поляки и где кржижаки, было невозможно. В этой кишащей массе людей и лошадей тускло блестели доспехи, клинки мечей, топоров и острия копий. К Ратибору шагом подъехал Волк и еще несколько всадников - чехов и поляков, и среди них - пан Ян с окровавленным лицом. Увидев раненого начальника, Ратибор спрыгнул с коня и подбежал к нему: - Пан Ян ранен? - Не то чтобы очень, но все ж попало. Боюсь, что с левым глазом нехорошо. Ратибор достал из седельной сумки сверток с чистыми полотняными бинтами и подал его начальнику. С помощью Ратибора, Волка и других воинов удалось сделать перевязку. - Глядите туда!
– тревожно закричал пан Ян, показывая на запад. Оттуда, с развевающимися стягами и белыми плащами, наклонив копья вперед, скакала большая колонна кржижаков Впереди мчался всадник на вороном коне, с обнаженной головой. Ратибор успел заметить его пышную бороду. Рядом скакал знаменосец с развевающимся по ветру белым знаменем с черным орлом. - Сам гохмейстер с последними резервами. Едем, друзья, наступает решающий момент! Все вскочили на коней и снова ринулись в бой. Было заметно, что кржижаки начинают сдавать. Польская армия уже почти окружила их. Последние хоругви рыцарей, приведенные самим гохмейстером, неслись прямо на центр польских сил. Внезапно гохмейстер, привстав в стременах, обернулся к сопровождавшим помощникам, что-то закричал и повернул коня налево. За ним, замедлив движение, двинулись и все его хоругви, выходя на правый фланг польской армии. Тогда Зиндрам двинул в бой третью линию польского войска. Свежая польская конница одним ударом смяла рыцарские хоругви и, разломав их строй, разбила стройную колонну на отдельные группы, которые оказались окруженными со всех сторон поляками. Пан Ян вместе с Ратибором и другими присоединившимися к нему отдыхавшими воинами ринулся в самую гущу боя. Его палица ежеминутно вздымалась и опускалась со стуком на шлемы рыцарей, расплющивая их, словно они были сделаны из жести. Гохмейстер и его свита были уже окружены польскими витязями. - Литва возвращается!
– закричал в самое ухо Ратибору Волк. Ратибор оглянулся. Со всех сторон мчались всадники, и между ними, точно волки в погоне за добычей, бежали огромными прыжками пешие литовцы. - О боже, все пропало!
– крикнул в отчаянии гохмейстер отбивающемуся рядом с ним великому казначею Томасу фон Мерцгейму. Десятки тысяч проворных бородатых и длинноволосых литовцев в звериных шкурах, с рогатинами и топорами в руках кинулись на рыцарей; вспарывали ножами лошадям животы и добивали падающих на землю рыцарей. Несколько литовцев добрались до самого гохмейстера. Сверкнуло острие рогатины и вонзилось в горло рыцаря. Гохмейстер свалился с коня и тут же был прикончен. Кржижаков окружили и добивали. Общего фронтального боя уже не было. Отдельные конные, а чаще спешенные группы рыцарей, стоя спиной друг к другу, отчаянно отбивались, стараясь подороже продать свою жизнь. К пяти часам дня великая битва при Грюнвальде и Танненберге была окончена. Остатки кржижаков бежали с поля боя, и польская кавалерия вместе с пехотой еще долго преследовали их, захватили лагерь, обоз и всю артиллерию. Ратибор медленно ехал по грюнвальдскому полю. Рядом, с перевязанным кровавой тряпкой лбом, - Волк. Солнце уже склонялось к западу. Последние лучи заходящего солнца бросали багряный оттенок на поле, так бушевавшее еще недавно и такое молчаливое теперь. Страшная картина поразила Ратибора. Опьянение боя прошло, и он увидел ясно и трезво, что такое война. Трупы были навалены высокими кучами, в самых диких и неестественных позах. Сломанные копья, мечи, шлемы, щиты покрывали все поле вперемешку с трупами павших коней... Долго не мог оторвать глаз Ратибор от этого ужасного поля, и только голос Волка снова привел его в себя и заставил очнуться. Волк стоял рядом, протянув ему руку: - Спасибо тебе, Ратибор. Кабы ты не подоспел - пропал бы я без шлема. - Я рад, что мне так повезло, а благодарить меня не за что. Они не торопясь поехали на протяжные звуки труб, созывающие воинов с поля битвы по своим хоругвям. Вечером к их костру подошел возбужденный и веселый пан Ян. Голова его была аккуратно перевязана. - Ну что, пан Ян? - Все отлично! От кржижаков одно мокрое место осталось. Одних убитых двадцать тысяч. Среди павших в бою - великий магистр Ульрих фон Юнгинген, великий комтур, великий маршал, великий казначей, гардеробмейстер. Попали к нам в плен князь Казимир Штетинский, Конрад Олесницкий, фон Гередорф и два комтура... Ну, ребята, вы сегодня славно поработали! Это говорит вам Ян из Троцнова. Не опозорили Чехию!
Только в мае 1412 года пан Ян вместе со своими людьми смог вернуться на родину. Не доезжая Брно, на перекрестке дорог Волк подъехал к пану Яну и Ратибору. - Пан Ян, - сумрачно сказал Волк, соскакивая с лошади и с непокрытой головой подходя к начальнику, - здесь мы с вами простимся. Ян Жижка из Троцнова остановил коня: - Что так, Волк? С нами, значит, не поедешь? - Нет. Мне и моим ребятам не следует показываться в Брно. Уже в Польше некоторые моравские паны косились на нас, а тут... - Ладно, можешь не продолжать. Мне давно все понятно. Сам был когда-то таким, как ты и твои молодцы. Волк почтительно поклонился ему до земли: - Пан Ян, вы были для меня не только добрым начальником, но и отцом. Будьте счастливы и здоровы! Если же Волк и его хлапы когда-нибудь вам понадобятся - пошлите верного человека в Коетин. На окраине живет меховщик Болеслав - раньше был он лесником. Пусть посланец передаст ему от вас какой-нибудь знак и скажет какое-нибудь особенное слово. Он приведет посланца ко мне. - Добро...
– в раздумье отозвался рыцарь.
– Мой знак будет печать с моим гербом - раком. А передадут тебе такие слова: "Рак Яна Жижки назад не пятится". Понятно? - Запомню. И пусть пан Ян тоже знает: по первому его зову Волк со своими ребятами явится хоть на край света. Ян Жижка, не отвечая ни слова, спрыгнул с коня и крепко обнял Волка: - Будь здоров, Волк! Кто знает, может быть, когда-нибудь и явится к тебе мой посланец. - Будь здоров, побратим!
– раздался голос Ратибора, и Волк был заключен в мощные объятия. Проводив глазами удалявшегося Волка и его людей, Ратибор крикнул ему вслед: - До новой встречи, Волк!
– и вновь вскочил на коня. Наконец Жижка с Ратибором оказались у своей "матички Праги". Вот она, красавица, стоглавая Прага! Спустились с Витковой горы, въехали в Новое Место. Ратибор и Ян Жижка остановились, и рыцарь сказал: - Ну, мне теперь в Вышеград, а тебе домой! Крепкое рукопожатие, и через полчаса Ратибор под громкий лай Рудого уже нетерпеливо стучался у двери родного дома,
Глава IV
1. ПРАЖСКАЯ МОЛОДЕЖЬ
Шмерговский шинок был одним из самых любимых мест сборищ пражских горожан. В это утро погребок был еще пуст. Только в самом дальнем углу двое посетителей, негромко беседуя, потягивали из тяжелых кружек светло-янтарное пиво. Один из сидящих, видимо мастеровой, с настойчивостью упрашивал своего приятеля, щеголявшего в новой студенческой тоге: - Будь мне другом, Штепанек! Ты, я знаю, все время при мистре Яне Гусе и его друге мистре Иерониме Пражском - и должен все эти дела хорошо понимать. Растолкуй-ка мне, что за диковинка у нас в Праге происходит? Продают какие-то индульгенции, кричат о папских буллах... Штепан выслушал приятеля и стал растолковывать. ему как мог. - Не знаю, Сташек, слыхал ты или нет, что папа Иоанн XXIII, наместник Христа и проповедник христианской любви к ближнему, воюет с неаполитанским королем Владиславом, который не желает бывшего пирата признавать наместником бога на земле. Ну вот, святейший отец, чтобы спасти душу "заблудшей овцы" - короля Владислава, обнародовал две папские буллы: в первой объявляет крестовый поход против Владислава, а во второй обещает полное отпущение грехов всякому, кто чем-либо будет содействовать этому крестовому походу, то есть, попросту говоря, предлагает покупать отпущение грехов оптом и в розницу и притом по сходной цене. Вот к нам и прибыл от святого отца комиссар, нассауский декан Венцель Тим - толстобрюхий немец, рожа красная, и весь как пивная бочка. А с ним другой комиссар - Пац из Болоньи. Это уж настоящая змея - длинный, тонкий, головка маленькая, круглая, глаза как угольки, и весь он гибкий, словно без костей, а на лице улыбка ну точь-в-точь как у дьявола, что в образе змея нашу прародительницу Еву яблоко украсть соблазнял. Явились оба продавца божественной благодати в Жебрак к королю и предъявили ему и архиепископу Альбику, буллы. Пообещали: королю - императорский титул, Альбику - благосклонность святейшего отца, а народу - дешевую святость. Король и Альбик, понятно, не хотят нажить себе врага в лице папы. Король и дал приказ: все должны выполнять папские буллы и покупать индульгенции, а кто станет мешать, тому смертная казнь. С тех пор и пошла у них потеха. Этот Тим разделил всю Чехию на области и сдал их в аренду всяким прохвостам, а те стали навязывать народу отпущение грехов за деньги. Вот и пошло: барабаны бьют, трубы трубят, продавцы во все горло, как на базаре, покупателей зазывают, обещают райское блаженство и притом дешево. Сташек неодобрительно покрутил головой: - Бедный чешский народ! Доколе проклятые попы будут его обирать? Штепан отпил из кружки, вытер ладонью рот, а ладонь о тогу и продолжал: - Каждый честный чех обязан дать отпор этим мошенникам и вымогателям последних денег у бедняков. Наш мистр Ян Гус смело обличает их проделки. Но в университете его не все поддерживают. Богословы испугались и признали буллы... Однако, смотри, наши уже сходятся. Погребок стал наполняться молодежью. Поодиночке и парами, а то и целыми группами входили студенты, подмастерья, ученики мастеров, поденщики, приказчики, писцы... Скоро погребок оказался битком набитым шумящей, хохочущей молодежью, с ее обычными шутками и зубоскальством. Все расселись за столами, но, видимо, кого-то ожидали. К Штепану подсели Ратибор, Ян Вшетечка, Мартин Кржиделко, рыжий Гавлик. Шум внезапно стих, головы всех сидящих повернулись к входу. По ступенькам медленно спускались два человека. - Мистр Иероним и пан Вокса...
– пронесся сдержанный шепот между столами. Иероним Пражский на этот раз был не в своей обычной одежде магистра. Он сменил длинную черную шелковую мантию и фиолетовый берет на короткий темно-голубой камзол, легкий плащ и бархатную шапочку, плотно облегавшую голову; у бедра свешивался меч испанской работы, а у пояса на серебряной цепочке покачивался изящный небольшой кинжал.
Собравшиеся студенты и ремесленники поспешно очистили им место за столом. Иероним и Вокса, приподняв над головой шляпы, дружески приветствовали собравшихся. - У дверей не забыли поставить стражу?
– прозвучал приятный, так хорошо знакомый пражанам голос мистра Иеронима. - У дверей стоят наши жаки Иосип да Костка. Чужих нет. Хозяин ублаготворен. - А что, пан Ян Жижка еще не пришел?
– обратился Иероним к Ратибору. - Как назло, его король вызвал в Жебрак на охоту. - Жаль... Но все равно, давайте поговорим!
– сбрасывая с себя плащ, сказал Иероним и упругим, легким движением вскочил на скамью, а оттуда на стол. Трудно было узнать в этом стройном шляхтиче магистра четырех университетов. Иероним поднял руку, призывая присутствующих к вниманию. Постепенно шум в погребке улегся и уступил место глубокой тишине. - Дорогие земляки, пражане! Завтра папские лгуны повсюду будут призывать народ Праги покупать индульгенции - эти фальшивые бумажки с отпущением грехов на сто тысяч лет вперед за помощь папе в драке с его врагом. Всесветный лжец задумал обманом содрать с чехов деньги, как он их выжал из других народов. Мы, все друзья и единомышленники нашего мистра Яна Гуса, будем бороться против папского комиссара Венцеля Тима всеми способами, хотя и знаем, что эта борьба небезопасна. Папа готовит и Яну Гусу и мне, пять раз уже проклятому разными попами, не только отлучение, но и костер. Нас это не пугает! Итак, завтра мы должны показать этим немецким попам торговцам святостью, что чехи не олухи и не трусливые овцы, позволяющие себя стричь всякому бродяге. Мы устроим такой праздник, что вся Прага будет целый месяц хохотать... Придумал я, хлапы, такую шутку: надобно выбрать одного паренька помоложе и лицом посмазливее - нарядим его в женское платье... (По шинку пронесся заглушенный смех, нахмуренные лица слушателей стали расплываться в лукавых усмешках, а в глазах загорелся огонек самого непритворного любопытства.) Нарумяним, набелим ему щеки, подведем глаза, нацепим фальшивые локоны подлиннее, потом поставим его на колесницу, набросаем туда побольше цветов и ярких тряпок, а на шею ему повесим эти самые две папские буллы... - И провезем его мимо дворца пана архиепископа в Старое Место, на Большую площадь!
– добавил чей-то густой бас. - Да повесим побольше на него колокольчиков, чтобы погромче звенели! подхватил Сташек, сидевший как раз возле стоявшего на столе Иеронима. - А вокруг пойдут глашатаи и герольды с трубами!
– со смехом выкрикнул какой-то молодой курносый подмастерье. В погребке наступило оживление, со всех сторон посыпались возгласы одобрения и восторженные восклицания: - Славно! Клянусь святым Вацлавом, славно!.. - Этак ладно будет! Уважим папу! - Обязательно сделаем! - Возьмем на это Пешка! Он лицом вылитая девчонка... Пешек! Пешек! Не прячься! Давай его сюда! В глубине шинка началась какая-то возня, и несколько студентов, схватив за руки, выволокли на середину небольшого русоволосого и голубоглазого студента, действительно больше похожего на девушку, чем на ученого жака. Несмотря на отчаянное сопротивление, его с громкими шутками приволокли к Иерониму. - Вот он, мистр Иероним! Глядите, чем не подойдет? Кругом стоял невообразимый хохот и шум. Пешек, красный и сердитый, стоял перед Иеронимом, силясь вырваться из нескольких пар державших его дюжих рук. Иероним, добродушно улыбаясь, посмотрел на смущенного Пешка и одобрительно кивнул головой. Затем снова обернулся к собравшимся и повелительно поднял руку. Толпа мгновенно стихла. И уже без улыбки он серьезно спросил Пешка: - Как, сынок, поможешь нам? Или боишься? - Ничего я не боюсь, пан мистр, но не хочу... в бабьем платье по Праге ехать...
– чуть не плача, пробормотал Пешек. - Если ты отказываешься, никто тебя неволить не станет. Но я бы на твоем месте не обижался и не отказывался. Сам знаешь, для чего мы это делаем... Ты подумай еще, а мы пока продолжим... Тише вы!.. Когда в погребке вновь воцарилась тишина, Иероним продолжал: - Вместе с колесницей мы выедем на Большую староместскую площадь, а оттуда - на Карлову площадь и там эти буллы торжественно предадим огню как еретические. - Верно, верно! Пусть папа лопнет от злости! Думает, нашел дураков в Чехии! - Пан Вокса! Значит, можно надеяться относительно колесницы?
– обратился Иероним к своему спутнику. - Клянусь честью, завтра у вас будет разукрашенная колесница с запряженной в нее парой пегих лошадей, с колокольчиками и бубенцами, с кучером-эфиопом, полное женское одеяние, фанфары, и барабаны, и все, что потребуется. Долго еще толпа буйной чешской молодежи смеялась и выкрикивала совсем не лестные пожелания и эпитеты по адресу папы, архиепископа и капитула31. Пешек легонько тронул Иеронима за полу камзола; тот нагнулся к нему. - Мистр Иероним, я согласен одеться девкой. Для такого дела пускай и посмеются, - прошептал студент, весь пунцовый. - Ну и хорошо, сынок, значит решено!
– сказал Иероним и выпрямился. Только запомните: все до одного должны выйти на Большую площадь и увлечь за собой как можно больше народа. А затем мой совет: приходите не с пустыми руками, но так, чтобы не было ничего видно. Надо быть готовым ко всему и не дать в обиду наших, что будут идти с колесницей. - Знаем, всё знаем!
– пронеслось по погребку. - Есть еще одно дело. Самые сильные проповедники-паписты будут выступать в церкви монастыря святого Иакова, в Тынской, в соборе святого Витта и в замке. Нужно туда послать дельных ребят, с хорошими мозгами и острыми языками, чтобы они выступили против папских булл. Кто желает? Но предупреждаю: дело небезопасное. Все богатые пражские немцы - наши враги и будут заодно с попами и монахами. - Позвольте мне, пан мистр!
– первым выступил Штепан. - Я пойду!
– крикнул басом Мартин Кржиделко, проталкиваясь к столу, на котором стоял Иероним.
– Я им уж скажу такое, что народ со смеху покатится, а папские комиссары от сраму удавятся. - Тогда и я пойду, а заодно и песенку им спою!
– прозвенел звучный баритон Яна Вшетечки из Слани, популярного ваганта. - И я!
– пылко закричал Сташек, ероша свои длинные вьющиеся золотые кудри. - Хотя я и не чех, а поляк, задам им перцу! - И я, и я! И меня пошлите!..
– со всех сторон кричали, просили, требовали. Вновь в погребке возник невообразимый шум от выкриков, громких разговоров, гулко отдававшихся под каменными сводами просторного погребка. - Будет!
– крикнул зычно Иероним.
– Потом условимся, кто куда пойдет. Снаружи раздался протяжный свист, повторившийся трижды. - Мистр Иероним, тревога! - Пойди узнай, что там, - приказал Иероним. - Городская стража идет обходом!
– громко крикнул кто-то с лестницы. - По домам!
– скомандовал Иероним. Спрыгнув со стола, надел плащ и уселся вместе с Воксой за стол. - Хозяин!
– позвал Вокса.
– Жбан пива, да получше! Студенты группами стали расходиться. Иероним с Воксой остались в погребке. Ратибор со Штепаном сидели за столом, как самые обыкновенные пражане, пожелавшие отдохнуть от дневного июньского зноя в прохладном гостеприимном погребке и охладить разгоряченное горло кружкой холодного, как лед, пенистого пива. Но ни Ратибор, ни Штепан, ни Вокса с Иеронимом Пражским и вообще никто из бывшей на собрании молодежи не заметил, как один скромный студент, внимательно прослушав все, что говорилось в погребке, выйдя на площадь, быстрыми шагами направился к Суконной улице. Пройдя несколько шагов, он остановился у нарядного двухэтажного дома. Студент подошел к калитке и осторожно постучал. Вместе со звяканьем щеколды послышался хриплый лай цепного пса. Видимо, студента ожидали калитка тут же открылась. Рослый угрюмый немец-слуга провел студента через маленькую боковую дверь в прихожую и, постучав, скрылся в ближайшей комнате. Через секунду он снова появился и дал знак посетителю войти. Студент вошел, теребя в руках засаленный берет. В небольшой комнате за столом сидел Шимон. Не вставая, он предложил вошедшему свободную табуретку. - С чем пришел, Антох?
– холодно спросил он по-немецки, хотя посетитель был таким же чехом, как и сам Шимон. Антох наклонил к Шимону свое остроносенькое лицо и начал докладывать быстрым, захлебывающимся шепотком обо всем, что он услышал и чему был свидетелем в шмерговском погребке. Шимон слушал его с неподвижно-высокомерным лицом, не проронив ни одного слова. Наконец все было сказано. Шимон после некоторого раздумья вынул из сумочки у пояса кусок бумаги и свинцовый карандаш: - Повтори, кто должен идти по церквам. - В церковь монастыря святого Иакова - некий вагант, по имени Ян Вшетечка, из Слани, в замковую церковь, что в Старом Месте, - сапожник, по имени Станислав, из Кракова, а в Тынскую церковь - студент Штепан, из 3ельенки, по прозвищу Скала. При имени Штепана в глазах Шимона промелькнула искорка, а его тонкие красивые губы чуть шевельнулись в недоброй усмешке. - Очень хорошо, Антох! Думаю, что могу тебе обещать щедрую награду от его высокопреподобия. Пока же ступай: наблюдай, слушай и аккуратно доноси все, что увидишь и услышишь. Иди с миром! Антох изогнулся в поклоне и, сутулясь, выскользнул в дверь. Держа в руках бумагу, Шимон прошел через несколько комнат обширного дома богатого купца Зуммера спокойной походкой человека, чувствующего себя в этом доме, как в своем собственном. Недавняя помолвка его с пышной, белокурой, но несколько массивной и туповатой дочерью купца Эрной давала ему на это право. Подойдя к тяжелым, из мореного дуба дверям, Шимон осторожно постучал и, дождавшись ответа, вошел в обширный зал с богатой мебелью и большими картинами на отделанных полированным дубом стенах. В креслах вокруг стола сидело несколько духовных и светских особ. Посередине восседал грузный, широколицый, с багровыми щеками и толстым красным носом пожилой священник. Лицо его гораздо больше подошло бы трактирщику или барышнику, нежели духовному лицу, хотя он являл" собой высокую персону комиссара святейшего престола, декана Нассау, преподобного Венцеля Тима. Рядом сидел второй комиссар - прелат неопределенного возраста. Это был лиценциат прав Пац из Болоньи. Далее были всё хорошо знакомые Шимону лица: инквизитор Маржек Рвачка, Ян Протива, Михал де Кауза; тут же присутствовал ратман Иоганн Ортлин, пуркмистр Петер Вагардоф и начальник городской стражи. Комиссар Тим пристально взглянул на Шимона: - Наш верный сын церкви Шимон, кажется, желает нам что-то сообщить? Шимон скромно опустил голову: - Если ваше высокопреподобие разрешат мне... - Валяй, валяй, сын мой, не задерживай!
– небрежно бросил Тим. - Завтра проклятые еретики, по наущению сына дьявола Яна Гуса и его помощников - богопротивного Иеронима и нечестивого Воксы из Вальдштейна, решили при всем народе с сатанинскими обрядами и великим кощунством предать огню на Большой площади буллы нашего святейшего отца. Кроме того, множество злодеев из этой сатанинской шайки замышляют всячески мешать проповедникам святых индульгенций. Причем самые зловредные их подстрекатели направятся в храм святого Иакова, в Тынскую церковь и в замок. Обращаю внимание вашего высокопреподобия на эту бумагу. В ней записаны имена еретиков, из которых опаснейший - некий студент, по имени Штепан Скала, ибо отец его был в свое время предан костру как закоренелый еретик. Маржек Рвачка взял список и внимательно его просмотрел. Комиссар некоторое время в раздумье постукивал по столу массивным золотым перстнем с огромным аметистом, затем кивнул Шимону: - Ступай пока, сын мой, святая церковь не забудет твоего рвения... Да, чуть не забыл!
– И Тим перешел на чисто деловой тон: - Ты просил предоставить тебе в каком-либо приходе исключительное право торговли свечами. Изволь: нашему ревностному сыну мы. дадим поставку свечей в богатом приходе. Далеко не уходи, ты еще понадобишься. Когда дверь за Шимоном закрылась, Тим обвел всех взглядом: - Ну, что вы скажете? До чего осмелели! Поднять руку на папские буллы! Если так пойдет дело и дальше, я вернусь в Рим с пустым карманом. Черт побери! Господин пуркмистр, вы должны разделаться с ними - у вас есть городская стража и тысячи здоровых, хорошо вооруженных немцев. Пообещайте всем полную индульгенцию, Пуркмистр вздохнул и вяло проговорил: - Сделаем все, что можно будет сделать. Но, взглянув искоса на комиссара, про себя подумал: "Посадить бы тебя на наше место - любопытно, что бы ты сделал?" - Что же касается замысла еретиков помешать нашим проповедникам... Именем наисвятейшего отца, папы Иоанна XXIII, приказываю тебе, господин пуркмистр Старого Места, указанных в этом списке еретиков захватить на месте преступления и на основании приказа короля немедленно обезглавить их тут же на Большой площади.
– И, сделав минутную паузу, с едкой иронией добавил: - Достойно удивления, что до сих пор среди вас не нашелся еще добрый католик, который избавил бы святой престол от двух главных еретиков, двух воистину воплощенных дьяволов - Яна из Гусинца и Иеронима из Праги. А как было бы хорошо увидеть их на костре!..
– мечтательно проговорил Тим и тут же строго и сурово заключил: - Я сказал. - Аминь!
– ответили хором остальные,