За правое дело ; Жизнь и судьба
Шрифт:
Потом говорили, что Никита Сергеевич помнит Гетманова по работе на Украине и что большой удачей для Гетманова будет попасть на тот фронт, где Никита Сергеевич член Военного совета.
— Не случайно,— сказал Николай Терентьевич,— в Сталинград товарищ Сталин послал Никиту Сергеевича, фронт решающий, кого же послать?
Галина Терентьевна задорно сказала:
— А моего Дементия Трифоновича случайно, что ли, товарищ Сталин посылает в танковый корпус?
— Да уж,— сказал прямодушно Гетманов,— мне попасть на корпус — это вроде из первых
— Нет, нет,— серьезно сказал Сагайдак.— В этом назначении выражено доверие партии. Райком, да не простой, не сельский, а Магнитогорский, Днепродзержинский. Корпус, да не простой — танковый!
Мащук сказал, что командира корпуса, куда комиссаром едет Гетманов, недавно назначили, он раньше не командовал соединениями. Об этом сказал ему работник фронтового особого отдела, приезжавший недавно в Уфу.
— Он мне еще вот что говорил,— сказал Мащук и, сам себя перебивая, добавил: — Да что вам рассказывать, Дементий Трифонович, вы-то о нем, наверное, больше знаете, чем он сам о себе знает.
Гетманов узко сощурил и без того узкие, пронзительные, умные глаза, пошевелил мясистыми ноздрями и сказал:
— Ну уж больше.
Мащук едва заметно усмехнулся, и все сидевшие за столом заметили его усмешку. Странное, удивительное дело,— хоть приходился он шуряком и свояком семье Гетмановых и хоть был Мащук при семейных встречах скромным, милым, любящим шутку человеком, а все же чувствовали Гетмановы какое-то напряжение, слушая его мягкий, вкрадчивый голос, глядя на темные, спокойные глаза и бледное, длинное лицо. И сам Гетманов, чувствуя это, не удивлялся, он понимал силу, стоящую за Мащуком, знавшим что-то такое, чего и Гетманов подчас не знал.
— И что за человек? — спросил Сагайдак.
Гетманов снисходительно ответил:
— Да вот такой, выдвиженец военного времени, до войны ничем особым он не отличался.
— В номенклатуре не был? — сказал, улыбаясь, брат хозяйки.
— Ну, номенклатура,— Гетманов помахал рукой: — Но человек полезный, танкист, говорят, хороший. Начальником штаба корпуса — генерал Неудобнов. Я с ним на восемнадцатом съезде партии познакомился. Мужик толковый.
Мащук сказал:
— Неудобнов, Илларион Иннокентьевич? Еще бы. Я у него работать начинал, потом судьба развела. Перед войной я с ним у Лаврентия Павловича в приемной встретился.
— Ну, развела,— улыбаясь, сказал Сагайдак.— Ты подходи диалектически, ищи тождество и единство, а не противоположность.
Мащук сказал:
— По-чудачному все во время войны,— полковник какой-то в комкоры, а Неудобнов к нему в подчинение идет!
— Военного опыта нет. Приходится считаться,— сказал Гетманов.
А Мащук все удивлялся:
— Шутка, Неудобнов, да от одного его слова что зависело! Член партии с дореволюционным стажем, огромный опыт военной и государственной работы! Одно время думали, что он членом коллегии будет.
Остальные гости поддержали его.
Их сочувствие Гетманову
— Да, напутала война, скорей бы кончалась,— сказал брат хозяйки.
Гетманов поднял руку с растопыренными пальцами в сторону Сагайдака и сказал:
— Вы знали Крымова, московский, делал в Киеве доклад о международном положении на лекторской группе ЦК?
— Перед войной приезжал? Загибщика этого? В Коминтерне когда-то работал?
— Точно, он. Вот этот мой комкор собрался жениться на его бывшей жене.
Новость почему-то всех насмешила, хотя никто не знал бывшей жены Крымова, ни комкора, который собирался на ней жениться.
Мащук сказал:
— Да, шуряк недаром первую закалку получил у нас в органах. И уж про женитьбу знает.
— Хватка есть, скажем прямо,— проговорил Николай Терентьевич.
— А как же… Верховное Главнокомандование ротозеев не жалует.
— Да, уж наш Гетманов не ротозей,— проговорил Сагайдак.
Мащук сказал серьезно и буднично, словно перенесся в свой служебный кабинет:
— Крымова этого, еще когда он приезжал в Киев, помню, неясный. Понатыкано у него связей и с правыми и с троцкистами с самых давних времен. А разобраться, то, верно…
Он говорил просто и откровенно, казалось, так же просто, как мог говорить о своей работе директор трикотажной фабрики или преподаватель техникума. Но все понимали, что простота и свобода, с которой он говорил, были лишь кажущиеся,— он, как никто, знал, о чем можно, а о чем нельзя говорить. А Гетманов, сам любивший ошеломить собеседника смелостью, простотой и искренностью, хорошо знал о сокровенной глубине, молчавшей под поверхностью живого, непосредственного разговора.
Сагайдак, который бывал обычно занятей, озабоченней и серьезней других гостей, не хотел расставаться с легким настроением и весело объяснил Гетманову:
— Его и кинула жена как недостаточно проверенного.
— Хорошо бы, если потому,— сказал Гетманов.— Но мне подобается{163}, что этот мой комкор женится на совершенно чуждом человеке.
— Ну и пусть, мне бы твои заботы,— сказала Галина Терентьевна.— Главное, чтобы любили друг друга.
— Любовь, конечно, основное — это все знают и помнят,— сказал Гетманов,— но, кроме того, есть вещи, которые некоторые советские люди забывают.
— Вот это верно,— сказал Мащук,— а забывать нам ничего не положено.
— А потом удивляются, почему ЦК не утвердил, почему то, почему не это. А сами не дорожат доверием.
Вдруг Галина Терентьевна удивленно нараспев произнесла:
— Странно даже слушать ваш разговор, и как будто войны нет, а только и заботы,— на ком этот комкор женится и кто бывший муж у его будущей жены. Ты с кем это, Дима, собрался воевать?
Она насмешливо посмотрела на мужчин, и красивые карие глаза ее казались чем-то похожи на узенькие глаза мужа,— должно быть, проницательностью и походили.