За правое дело ; Жизнь и судьба
Шрифт:
Всё напряжённей становилось вокруг.
— Горят на переправе машины, товарищ комиссар,— сказал Семёнов и, указывая пальцем, стал считать немецкие самолёты.— Вот они: один, два, три!
Блеснула вода, освещённая солнцем, и сверкание её было, как недобрый, серый блеск ножа. Прошедшие через переправу машины, буксуя, въезжали на песчаный восточный берег. Люди подталкивали их руками, плечами, грудью, вкладывая в эту работу всё своё желание жить. Шофёры, переключив скорость, с остановившимися, напряжёнными глазами, вытянув шеи, прислушивались
Сапёры с тёмными лицами подкладывали под колёса выезжающих машин доски и зелёные ветки, и когда грузовик, взяв песчаный подъём, выходил на дорогу, хмурые лица сапёров светлели, точно им самим предстояло на этом грузовике уехать от переправы.
Грузовики, выехав на дорогу, набирали скорость. Пассажиры, те, что половчей, цеплялись за борта и, болтая ногами, подтягивались, переваливали в кузов, другие бежали, тяжело вихляя сапогами по песку, и кричали: «Давай, давай!» — точно в самом деле водитель собирался ради них тормозить, а они его уговаривали не делать этого.
Потом уже, добежав до остановившейся далеко за переправой машины, они, задыхаясь, лезли на свои места в кузове, смеялись, оглядываясь на реку, рассыпая табак, сворачивали цыгарки и говорили:
— Ну, теперь всё, поехали…
А спустя недолгое время радостное возбуждение исчезало, потому что на левом, вожделенном берегу реки была та же степь, те же сумрачные лица, светлело голубоватое крыло разбитого самолёта среди пыльного ковыля, стояли разбитые машины.
Крымов остановил машину и, неловко шаркая длинными ногами, побрёл к переправе. Он шёл медленно, спотыкаясь: грубые, крепкие, как шпагат, стебли степной травы цеплялись за ноги. Он шёл, не ускоряя шага, не глядя вверх и по сторонам, всё смотрел на серые от пыли носки своих сапог.
Тараторила зенитная пушка, высоко в небе подвывал немецкий мотор. Вдруг в воздухе заскрипело, завыло, немыслимо пронзительно, немыслимо громко — это «юнкерс-87» включил пищуху, перешёл в пике. Ухнула земля, огромный колун ударил по сырому полену, ударил раз, и два, и три.
А Крымов всё шёл и смотрел на серую землю под ногами.
Жёлтая медленная пыль и чёрный быстрый дым закрыли толпу, грузовики, подводы на правом берегу, и по ставшему вдруг пустым мосту согнувшись пробежал человек без пилотки.
Когда Крымов подошёл к мосту, щупленький юноша-лейтенант, комендант переправы, с красной перевязью на рукаве, держа в руке пистолет, бежал к машинам и кричал:
— Вот видишь это, кто без моего приказа выедет на мост! Все назад!
Судя по голосу, кричал он так не первый день.
Водители, не отряхивая песка и пыли, вылезали из щелей, садились в кабины, торопливо заводили моторы, и машины, стоя на месте с заведёнными моторами, дрожали.
Водители оглядывались на коменданта, который мог и в самом деле пристрелить, поглядывали, не летят ли обратно немцы, и едва комендант отворачивался,
Когда какая-нибудь машина выезжала на полметра вперёд, то и соседняя тотчас рывком подавала вперёд. И за второй третья, за третьей четвёртая, за четвёртой пятая… Это напоминало игру: захоти первый подать назад, он не смог бы — задние подпирали впритирку.
— Пока не подадите назад, ни одного не пущу,— в бешенстве крикнул комендант и в знак святости своих слов поднял вверх пистолет.
Крымов взошёл на мост, ноги после песка зашагали по доскам легко и свободно, сырая свежесть реки коснулась его лица.
Крымов медленно шёл по мосту, и спешившие навстречу пехотинцы, глядя на него, сдерживали шаг, оправляли гимнастёрки и отдавали ему честь. Отдача приветствия по форме в такие минуты значила не мало. Крымов хорошо понимал это. Он видел, как на такой же переправе два дня назад генерал, открыв дверцу легковой машины, крикнул в толпу, шагавшую по мосту:
— Куда вы? Посторонитесь! Дайте проехать!
И пожилой крестьянин, положив руку на крыло машины, сказал необычайно добродушно, лишь с лёгкой укоризной, как крестьянин говорит крестьянину:
— Куда, куда, сами ведь видите, туда, куда и вы — жить-то всем хочется.
И в этом простодушии крестьянина-беженца было нечто такое, что заставило генерала молча и поспешно захлопнуть дверцу.
Здесь, на переправе, Крымов сразу же ощутил свою силу, силу человека, который медленно шёл по мосту на запад, навстречу уходившим на восток.
Крымов подошёл к коменданту переправы. Лицо лейтенанта выражало ту крайнюю усталость, когда измучившийся человек знает: осталось лишь доводить дело до конца, а отдохнуть не придётся.
Он посмотрел на Крымова с недобрым выражением, уже готовый ответить отказом на все его просьбы, заранее зная, о чём поведёт речь батальонный комиссар: как бы пропустить машину без очереди, то ли в ней раненый полковник, то ли нужно доставить в тыл необычайно важный документ, то ли сам командующий фронтом генерал-полковник ждёт батальонного комиссара, часа не может без него обойтись.
— Мне туда,— сказал Крымов и указал рукой на запад,— как бы проехать?
Лейтенант вложил пистолет в кобуру и сказал:
— Туда — это я сейчас сделаю, пропустим.
Через минуту два регулировщика, махая флажками, стали расчищать проход для машины, водители грузовиков, выглядывая из кабин, передавали друг другу:
— Подай немного назад, тогда я подам назад, надо пропустить, на передовую командир спешит.
Крымов, глядя на быстро, вмиг расшитую пробку, подумал, что жажда наступления живёт в отступающей армии; сейчас это проявилось в мелочи, в том, как охотно и легко охрипший, осатаневший от грохота, крика, усталости мальчик-комендант, регулировщики и шофёры устраивали проход для одинокой легковушки, пробирающейся к фронту.