За пределами просветления
Шрифт:
Но одна только его философия не будит вас, ибо она непривлекательная для вашего эго.
И буддизм выжил в Китае, на Цейлоне, в Бирме, в Японии, в Индокитае, в Индонезии — во всей Азии, за исключением Индии, — потому что буддисты, которые проникли туда, отказались от негативных терминов. Они начали говорить в позитивных терминах. Тогда вернулись старые термины: «предельное», «абсолют», «совершенство». Это был компромисс.
Поэтому я считаю, что буддизм умер вместе с Гаутамой Буддой.
То, что сейчас существует как буддизм, не имеет никакого отношения к Будде,
Мне известны обе традиции. Я, несомненно, нахожусь в более выгодном положении, чем Гаутама Будда. Гаутама Будда осознавал только одну вещь — что эго может использовать позитивное в своих интересах. И это его великий вклад, вклад его бесстрашия, ибо он отказался от позитивного и настаивал на негативном, делал упор на негативном, прекрасно зная, что люди не будут следовать этому, поскольку это непривлекательно для эго.
Для меня же сейчас доступны обе традиции. Я знаю, что случилось с позитивным подходом — эго стало эксплуатировать его. Я знаю, что случилось с негативным подходом. После смерти Гаутамы Будды его ученики были вынуждены пойти на компромисс с тем, против чего восстал Гаутама Будда.
Поэтому я стараюсь объяснить вам оба подхода вместе — пустоту в том, что касается мира, и полноту, целостность в том, что касается внутреннего переживания. И это — тотальный подход, он учитывает и то и другое: то, что должно быть оставлено позади, и то, что должно быть обретено.
Я называю мой подход единственным непорочным подходом.
До сих пор все другие подходы были половинчатыми. Махавира, Шанкара, Моисей, Мухаммед — все они использовали позитивный подход. Гаутама Будда использовал негативный подход. Я же использую и тот и другой, и я не вижу никакого противоречия.
Если вы ясно меня понимаете, то вы можете наслаждаться красотой обеих точек зрения, и вам нет нужды быть эксплуатируемым вашим эго или бояться смерти, тьмы и пустоты. Майтри, это не две разные вещи. Представь себе, что я поставил перед тобой стакан с водой, наполовину полный и наполовину пустой, и спрашиваю тебя, пуст стакан или полон. Любой ответ будет неправильным, ибо стакан как наполовину полон, так и наполовину пуст. С одной стороны он пуст, а с другой — полон.
Половина вашей жизни является частью земного мира, а другая половина — частью священного мира. К сожалению, это так, по-иному и быть не может — нам приходится пользоваться одним и тем же языком как для земного, так и для священного.
Поэтому надо быть очень бдительным. Выбирая земное, вы теряете; если вы думаете о земном, вы обнаружите, что священная жизнь пуста. Если вы думаете о священном, вы обнаружите, что она изобилующе полна.
Возлюбленный Бхагаван,
когда Вы говорили о западных и индийских санньясинах, я почувствовал, что то, что Вы говорили, верно — иногда у индийцев бывает слишком много сердечности. Им трудно сказать «нет», и вместе с тем нельзя сказать «да» их ожиданиям и теориям. Они глухи. Не
В этом вопросе много частей.
Первая часть — то, что иногда у индийцев бывает слишком много сердечности... это утверждение ошибочно. Нельзя иметь слишком много сердечности; это экзистенциально невозможно.
Сердце и его качества таковы, что вы всегда можете иметь их еще больше. И нет никакого предела — даже небо не предел.
Но я понимаю твою проблему. Ты говоришь, что в определенные моменты тебе приходится нелегко: люди Востока слишком любящие, ты не можешь сказать им «нет» и ты не можешь сказать «да» тоже.
Я вспоминаю, что когда я впервые приехал в Бомбей, меня пригласили на ленч... Я никого не знал в Бомбее, и люди, пригласившие меня, тоже приехали в Бомбей недавно. Мы не знали друг друга.
Глава семьи был одним из самых прекрасных людей, которых мне доводилось встречать в моей жизни. Вместе со мной он пригласил еще по меньшей мере двадцать человек. Еда была прекрасной, но то, как они заставляли всех есть, было просто невообразимым.
Их было три брата; двое братьев держали гостя, а третий пичкал его: «Еще одну ладду».
А гость пытался сказать: «Я умру! Оставьте меня в покое!»
Они говорили: «Еще одну...» И конца этому не было.
Помогали даже женщины этого семейства. Люди пытались выбежать из комнаты, а женщины стояли в дверях и преграждали им путь.
Я сказал старшему брату: «Ваша любовь прекрасна, и ваши сласти хороши, но есть же и предел. Тот человек говорит, что он умрет, — а вам и дела нет до его смерти, вас заботит только то, как заставить его съесть еще что-нибудь».
Его ответ я не забыл. Он сказал: «Если мы не будем делать этого, душа нашего отца будет очень несчастна».
Я сказал: «Боже мой! Душа вашего отца тоже присутствует, здесь?»
Он сказал: «Нет, дело не в этом. Это наша традиция. Когда наш отец был жив, у нас был заведен такой порядок: пока гость не начнет драться, его нельзя оставить в покое. Дело должно быть доведено именно до такого конца».
Я сказал: «Послушайте, не проделывайте этого со мной — потому что я не хочу драться».
Они сказали: «Но душа нашего отца...»
Я сказал: «Вы — идиоты! Душа вашего отца, должно быть, уже снова родилась. Когда умер ваш отец?»
Старший брат сказал: «Лет двадцать назад».
Я сказал: «Должно быть, он теперь учится где-нибудь в колледже. Забудьте о нем, он не имеет к этому никакого отношения».
Он сказал: «Если вы так говорите... Но мы будем чувствовать на себе большую вину».
Я сказал: «Если вы будете принуждать меня съесть что-нибудь, я никогда больше не приеду в Бомбей».
Со слезами на глазах он ухватился за мои ноги. Он сказал: «Хорошо. Мы не будем принуждать вас. Только одну ладду, никакой драки, но, пожалуйста, продолжайте приезжать. И пообещайте, что каждый раз, когда вы будете приезжать, вы по крайней мере один раз будете приходить на ленч в наш дом, а мы никогда не будем принуждать вас. Вот только съешьте еще одну ладду».