За пределами желания. Мендельсон

Из Энциклопедического словаря

Изд. Брокгауза и Ефрона,

1890 г., т. 37

МЕНДЕЛЬСОН-БАРТОЛЬДИ ФЕЛИКС (3.02.1809, Гамбург — 4.11.1847, Лейпциг) — выдающийся немецкий композитор, пианист, дирижёр, органист и музыкальный деятель.

Пятнадцатилетним юношей Мендельсон закончил университет, а знаменитую увертюру «Сон в летнюю ночь» написал, когда ему было восемнадцать (остальная музыка к комедии Шекспира написана позднее). Кроме того, Мендельсон-Бартольди занимался литературой и живописью. Занятия у Бергера по фортепьяно и у Цельтера по теории так продвинули Мендельсона, что восьми лет он мог свободно читать с листа самую сложную музыку и совершенно правильно приписывать к

данному басу гармонию. В 1827 г. в Берлине была поставлена опера Мендельсона «Die Hochzeit des Gamacho», не оправдавшая возлагавшихся на неё надежд. Впоследствии Мендельсон очень мало писал для сцены: в 1829 г. им написана небольшая опера, предназначавшаяся для исполнения в семье Мендельсона, а не для публики; другая опера, «Лорелея», осталась неоконченной. Увертюра «Hebriden» (1832) и Итальянская симфония (1833) представляют отголоски путевых впечатлений Мендельсона: первая навеяна Фингаловой пещерой на Гебридских островах, вторая — Неаполем.

Как композитор Мендельсон имел наибольший успех, кроме Германии, в Англии, чем и объясняются частые посещения им этой страны. С 1833 г. начинается деятельность Мендельсона как дирижёра, сначала в Дюссельдорфе и прирейнских городах, потом в Лейпциге, где он дирижировал концертами Gewandhaus'a и основал консерваторию. С 1843 по 1845 г. Мендельсон жил в Берлине, где занимал место главного директора церковной музыки. Главная заслуга Мендельсона как капельмейстера заключается в пропаганде лучших произведений величайших композиторов: он впервые познакомил немецкую публику с симфонией Франца Шуберта, исполнял Генделя, Баха. Наиболее выдающиеся сочинения Мендельсона — оратории «Павел» (1836) и «Илья» (1840), баллада «Вальпургиева ночь», увертюра «Ruy Blas» (1839), симфонии A-dur (1833) и A-moll (1842), скрипичный концерт (1845), фортепьянный концерт G-moll (1832), песни без слов для фортепьяно, по своей выразительности стоящие выше вокальных песен Мендельсона. Всех симфоний Мендельсон написал пять, семь концертных увертюр, два фортепьянных концерта, один скрипичный, два струнных квинтета, семь струнных квартетов, один струнный октет, один секстет для фортепьяно со струнными, три квартета с фортепьяно, два струнных трио с фортепьяно, сонату для фортепьяно и скрипки, две сонаты с фортепьяно и виолончелью, три оратории, кантату «Lobgesang», музыку к «Антигоне», к «Аталии», к «Эдипу в Колоне», три мотета для хора, восемь псалмов, много вокальных песен, хоров, фортепьянных, органных пьес (три прелюдии и фуги, шесть сонат). Мендельсон воспитывался на классических образцах, их влияние видно, как в форме, тематической разработке, так и в оркестровке. В свои сочинения он внёс, однако, и новые веяния, и хотя не может стать в уровень с первоклассными великими композиторами, но занимает весьма достойное место в мировой музыкальной культуре. Живя в эпоху романтизма, охваченный её атмосферой, Мендельсон написал музыку к «Sommernachtstraum», в которой все характерные черты его таланта выступили наиболее рельефно. Невыгодная сторона его творчества — тяготение к минору. Музыка Мендельсона вызвала целый ряд подражателей, как в Германии, так и вне её пределов.

Вот он стоит, приземистый старик в застёгнутых на пряжку бриджах, в своём большом седом парике, который она подарила ему как-то на Рождество, и улыбается ей счастливой беззаботной улыбкой слепца. И она сказала, стараясь скрыть дрожание губ:

— Да, мой Иоганн [1] , хорошо.

Обычно она называла его полностью — Иоганн Себастьян, но думала о нём как о «моем Иоганне», и иногда это прорывалось.

— Хорошо, — повторила она, печально наклонив голову в чепце. — Иди, поиграй на органе — это тебе поможет.

Она знала, что безумие — позволить ему играть на органе в столь поздний час: он перебудит всю школу. Сюда спустится надзиратель герр Вейнлик, который непременно пошлёт жалобу в городской совет, и мужи города скажут, что её Иоганн не только ослеп, но и сошёл с ума и что они не могут держать в городской школе такого хормейстера, и уволят его. А куда им идти теперь, когда на врача ушли все их сбережения? Господи Иисусе,

что с ними станет? Ведь он слепой, а она слишком стара, чтобы найти работу, а Готфрид [2] слаб умом, и зима ещё не кончилась, и Лейпциг ещё завален снегом.

От страха её поблекшие голубые глаза на тонком пергаменте морщинистого лица расширились, но она продолжала смотреть на него, дрожа с головы до ног, и упрямо кивала головой. Она не знала, что с ними будет, но не могла больше видеть, как он сидит у камина, сложив на коленях большие руки с сильно выступающими костяшками пальцев, и, уставясь в огонь, который не видел, отсчитывает ночные часы по ударам колотушки сторожа. Она знала, что он боится наступления утра, он хотел молить Бога дать ему силы, а создание музыки было для него способом молиться. Так что даже если его светлость бургомистр отправит их всех в тюрьму, она доставит Иоганну последнюю радость и позволит поиграть на органе сегодня ночью.

— Да, мой Иоганн, иди и играй всё, что захочешь. — Она подчеркнула последние слова с бравадой человека, с отчаянием бросающего вызов несчастьям. — Только не играй слишком громко, — тихо попросила она, обнимая его. Затем, не сознавая, что противоречит себе, добавила: — И не слишком долго.

— Не буду.

Его губы продолжали двигаться, но с них не сорвалось больше ни звука. Он только крепко прижал её к груди, словно хотел, чтобы она расслышала слова благодарности по биению его сердца.

Дверь спальни открылась, и вошёл Готфрид.

Она с горечью заметила, что его рыжий парик криво сидел на голове, и он забыл надеть один чулок. Его вид разбередил старую рану, о которой она на мгновенье забыла. Это было следствием его больной головы, и врачи говорили, что он никогда не поправится, хотя он был красивым высоким юношей и иногда садился за клавикорды и сочинял такую прекрасную музыку, что даже её Иоганн, очень строгий, когда дело касалось музыки, слушал её со слезами на глазах.

— Папа, можно я тоже пойду? — спросил простак, взволнованный как ребёнок. — Я буду раздувать мехи.

Иоганн Себастьян Бах кивнул.

— Да, сын мой, — мягко сказал он. — Мы помолимся вместе.

Стоя в дверях, Анна Магдалена [3] наблюдала за тем, как они неуверенно двинулись по тускло освещённому коридору. Слепой старик шёл, опираясь на руку своего сына. Затем она закрыла дверь и застыла, закрыв лицо руками. Наконец-то она могла дать волю слезам, ибо слёзы было всё, что ей оставалось. Она больше не задавала вопросов и не старалась понять, почему Господь послал им так много горя. Разве они не благочестивые люди? Разве её Иоганн не потерял зрение, служа Ему, сочиняя музыку при свете свечей, восхваляя имя Его и воспевая славу Ему? Все эти кантаты, эти песнопения, эта большая месса, для которой она линовала нотный стан, и эти «Страсти» — вещь, которую он любил больше всего, — все они написаны для Него. Разве Он не услышал их?

Она оторвала руки от лица и прислушалась, напрягая слух. Он заиграл — и заиграл «Страсти». Она знала, что он будет их играть, потому что это была история Спасителя Иисуса Христа — как били Его, и плевали на Него, и надели Ему на голову терновый венец, и заставили нести свой крест на вершину горы, где распинали разбойников, а Он, Сын Божий, не ропща вынес все муки. А теперь её Иоганн играл музыку об этих ужасных вещах, чтобы утром вспомнить о том, через что прошёл ради него Иисус, и постараться быть похожим на Него...

Она услыхала звук поспешных шагов за дверью и повернулась, чтобы открыть дверь. Действительно, это был герр Вейнлик, и он был в такой ярости, что шипел про себя, и так спешил, что больше бежал, чем шёл, и даже не застегнул пряжки туфель.

— Что с ним случилось? — закричал он ещё с порога. — Он что, не знает, что уже за полночь?.. Он что, сошёл с ума?.. И кто дал ему право играть на большом органе? Только органисту дозволено играть на органе, а он всего лишь хормейстер...

«Пусть выговорится, — подумала она, следя за тем, как надзиратель приближался к ней. — Пусть утомит себя разговорами...» Она научилась думать так, прожив все эти годы с мужчиной. В былые времена её Иоганн впадал в такую ярость, что срывал парик и швырял его в стену, и единственное, что она могла делать, — это оставаться спокойной и позволять ему накричаться — через некоторое время он успокаивался.