За пределы атмосферы
Шрифт:
– Пр-роклятье! – выдохнул он почти вслух. Опять закашлялся, но до третьей светящейся синим двери оказалось ближе. Стена левая, поворот налево… Все как на схеме. Если считать то, что он видел на экране, схемой. Подошел вплотную. Дверь открылась, как давеча лючок для пневмопочты: заоваленный прямоугольник отделился от стены, вынесся чуть вперед, потом влево. Вот только рычагов не было никаких. Закругленная по углам прямоугольная плита выехала из стены и сместилась влево, вися в воздухе.
Густаву было уже очень не до чудес. Как оно так получается – потом, потом. Шагнул, еле перенеся ногу через высоченный порог. Тихий свист за спиной, чмок. Уже слышал. Двери здесь закрываются так. Герметично. Дальше вроде
На экране он видел вращающийся синий круг. Это что – ему надо туда?
Подтащился вплотную. Почти навалился. Открылось. Высунулись рычаги, выдвинули ему под ноги круглую площадку. Полметра-метр шириной. Только-только встать. Встал не колеблясь. Зелень и вода колыхались перед глазами. Площадка поехала, дверь закрылась, темнота – глаз коли, в пятки снизу ударило – едва не упал, ветер, свист и потрескиванье, дыбящее волосы. Но длилось это секунду. Дверь открылась, площадка сработала. Точно! Зелень – грядки-ящики, как теплица в рекламе, рядом желоб, и журчит вода.
Кинулся, себя не помня. Но тотчас опамятовался. Вдруг это не вода, а какая-нибудь химическая гадость для полива? Сунул палец. На ощупь – вода. Лизнул. Пресная. Нагнулся, понюхал. Ничем вредным не пахнет. Припал со всей страстью изжаждавшегося, глотал шумно, со стонами и подвывами, огромными глотками, до боли в горле и где-то ниже.
– Хватит! – раздалось за спиной со странным присвистом на звуке «т».
Глава 3. Следствие: собрать головоломку
– Домой пойдут только женщины и только семейные, на одни сутки, – раздался в коридоре голос начальника лаборатории.
Лаборатория занимала почти целый этаж. Считалось даже, что она там не одна. А много разных. И дактилоскопическая, и трасологическая, и токсикологическая, и материаловедческая – тоже не одна каморка, а несколько, с кучей испытательного оборудования под стать хорошему современному заводу. Поэтому сотрудники не сидели где-то в одной большой халупе, где бы разом можно было это сообщить. И начальник шел по коридору и повторял новость перед открытыми и закрытыми дверьми. Потому что некоторые нельзя было открывать во время определенных стадий исследования.
Надя услышала сразу. Собираться надо было тоже сразу. Пока не передумали.
Тем более что как раз у нее была пауза. Принтер, отпечатав рапорт о свойствах упаковки плитки неизвестного назначения из неизвестного материала, инвентарный такой-то, замигал, что в нем нет бумаги. Положить бумагу, и все. Можно одеваться.
Большой город никогда не спит. На Литейном было хоть и не по-пиковому шумно, однако и не пусто. Проезжую часть и тротуары покрывал молодой снежок. С неба продолжало сыпать – негусто, но ощутимо. За то время, которое понадобилось, чтобы дойти до «Чернышевской», верх Надиной шинели, погоны, фуражка – все покрылось тонким белым слоем. Вниз, в метро, до «Ветеранов». Троллейбус. Вот и дверь квартиры на Корзуна.
– Мама! Ура-а-а! – раздалось из квартиры еще даже до того, как замок поддался повороту ключа.
Обнять Лёньку, ответить на его «мам, ты снежная мамобаба» вперемешку с подпрыгиваньями и чмоками в обе щеки, скинуть шинель и сапоги, вымыть руки и присоединиться к последним приготовлениям салатов – на все это ушло едва ли больше пяти минут. Время в Надиной голове тикало как бы автоматически, без отдельного усилия мозгов. Оливье был уже готов – Игорь постарался; горячее исходило вкусным паром на плите – Жанна Михайловна, как обычно, не подкачала. Из намеченного оставалось приготовить салат из свеклы. Надя сунула в руки Лёньке чеснокодавилку.
– Электрон на орбите, – сказал Игорь. – Везде одновременно…
– Товарищи, там уж президент! – донесся голос Валентина Дмитриевича из большой комнаты.
– Все, идем, па, – отозвался Игорь, а Надя добавила:
– Только переоденусь в нарядное.
Президент говорил необычное. Он приносил извинения народу. Если бы Надю спросили, какие слова находятся под безусловным запретом, – она бы, ни секунды не колеблясь, ответила: извините, приношу извинения, прошу прощения. То есть – да, штатские люди должны уметь пользоваться этими словами. Знать, когда их надлежит произносить. И как. С сожалением, с выражением покорности, опустив взгляд. Лёнька, например, обучен. Жанна Михайловна с Валентином Дмитриевичем тоже иногда говорят что-то вроде «это ж просто извините меня!» и прочее. Но государственный служащий не должен унижать себя произнесением таких слов – с ним унизится вся Россия. Еще недавно бывшая Советским Союзом. Беспримерное унижение! И поэтому ни под каким видом нельзя его повторять, ни в мельчайшей детали. А уж лицу такого масштаба, лицу страны буквально – не пристало тем более. Мысли Нади никак не могли свернуть со служебной колеи. Лёнька прыгает перед телевизором – недопустимо, там же выступает президент! А цыкать не хочется. Пускай у ребенка будет праздник. Вот разве что…
– Если неинтересно, – полушепотом сказала она, притянув его к себе, – то вот давай реши головоломку. Загадочная картинка. Что это такое?
На первом попавшемся листке бумаги случайным карандашом нарисовала она расчерченное на клеточки поле. Одиннадцать клеток друг над дружкой, по вертикали. Заштрихованные, темные. Отделены друг от друга белыми поясками. Рядом еще столбец из одиннадцати клеток, но белых, разделенных черными линиями. Лишь одна клетка в столбце, четвертая снизу, заштрихована. Рядом – снова такой же столбец, как первый. Сверху – прямоугольник, перекрывающий все три столбца, как балка, как плоская крыша. Белый, с черными границами. И сунула Лёньке. Только сегодня, прежде чем уйти домой, формировала и распечатывала такую таблицу. Срисовывая для рапорта с упаковки плитки неизвестного назначения из неизвестного материала, инвентарный такой-то.
Лёнька сразу схватил, уткнулся, задумался. Надя перевела дух, а свекор сказал:
– Самое время выпить за уходящий год. Чтобы все вот это не тащить в новый.
– Лёнчик, тебе салатика или свеколки? – спросила Жанна Михайловна, но внук весь был в клетчатой табличке, даже за стол не сел, – так и стоял столбом посреди комнаты.
Закусывая тост за «уходящий пусть уйдет», Игорь спросил:
– Это вот, – и кивнул в телевизор, словно боднул воздух, – из-за взрыва? Нам-то повезло, у нас одна форточка треснула, а там-то, дальше… На работе не говорят? Или секрет?
– Мам, это как девчонки играют! Классики! – озвучил Лёнька.
– Неправильно, – на автомате ответила Надя. – Там два ряда клеток, и всех клеток десять, а тут много. Сколько, кстати? Ты такое число проходил, знаешь. А про секрет – значит, такой секрет, что и нам не говорят.
На экране телевизора уже были часы Спасской башни, раздался хроматический бой курантов – «бом, бом, бобом – подам». Валентин Дмитриевич разлил шампанское. Под двенадцать ударов выпили, даже Лёнька со страшно серьезной физиономией чокнулся со всеми компотом. И въелись в оливье. Только Лёнька опять нарушил тишину, выкрикнув: