За пригоршню астрала
Шрифт:
— Уважаемые пассажиры, — на весь нижний вестибюль шумели динамики. — В последнее время в метрополитене участились случаи попадания одежды между движущимися частями эскалатора. — Усиленный динамиками женский голос был знаком и неприятен. — Убедительная просьба при перемещении по эскалатору, особенно работающему на спуск, не прислоняться к движущимся частям и приподнимать длиннополую одежду… — усиленный динамиками женский голос был знаком и неприятен, словно ты болен неизлечимой, но не смертельной болезнью, и ходишь на прием к одному и тому же врачу. И название
Ботинки и кроссовки, сапоги и демисезонные туфли перетирали принесенный снаружи песок в пыль. Пыль оседала на полукруглом декорированном простой геометрической мозаикой своде, на плафонах стилизованных под факелы светильников и в легких пассажиров, вызывая чахоточный кашель. Герасим Варламович смотрел не в глаза Стасу, а куда-то ему за спину, словно выискивал знакомых в толпе. А пауза тянулась и тянулась.
— Я принес, — решился напомнить о своем присутствии Стас. Если бы этот страшный человек — дремучий нефтяник — не проследил бы звонок на мобильник от мамы, если бы этот человек не добрался бы до мамы, черта с два антиквар явился бы на встречу.
Мимо них, чуть не толкнув, протопала преклонных лет гражданка кавказской национальности в запахнутой и перевязанной поясом-кошельком мохеровой кофте. Гражданка перла на тележке три одуряюще пахнущие копченой салакой картонные коробки. Притормозила и долго, шевеля губами, разбирала надпись «Держитесь левой стороны. Выход в город».
— Это хорошо, — думающий о чем-то постороннем Герасим Варламович продолжал смотреть мимо. — Это ты правильно поступил, — провожал и провожал кого-то глазами за спиной Стаса дремучий нефтяник. И наконец вроде бы проводил. — Значит, говоришь, принес?
— Вот! — Стас протянул вперед разжатую ладонь с серебряной подковкой. И та вяло отразила больничный свет стилизованных под факелы светильников. Свет, который делает лица грязными.
А вдалеке сквозняк чудил с прическами девушек на эскалаторе. И завивал, и развивал, и дергал за косички.
Герасим Варламович задумчиво пошевелил губами под нависшими копной усищами и, выдержав очередную паузу, выдал:
— Можешь называть меня Герасимом Варламовичем, — подкову он опять брать не поспешил.
Тут и Стас спохватился, что отдавать серебряную подделку просто так не собирался, что ведет себя как пацан, не способный отличить китайский фарфор от Гжели. Сперва требовалось кое в чем убедиться…
— Итак, выходит, принес? — опять переспросил дремучий нефтяник. И глаза его сузились и стали похожи на две запаянные ампулы, то ли с чудодейственным лекарством, то ли с мгновенным ядом. И что-то в ситуации было явно наперекосяк. Но Стас поклялся бы, что заказчик даже на миг не глянул на серебряную штуковину, а значит — не имеет оснований сомневаться в подлинности.
— Вот, — Стас опять против своего плана протянул руку со злополучным предметом. Слишком уж горячо было желание избавиться от заклятого металла.
Тут вдруг заказчик просто повернулся к Стасу спиной и пошел, словно медицинское светило, уже озвучившее диагноз. Просто взял и пошел.
— Эй,
Сделав восемь тяжелых шагов по серым клеткам пола, тот, кто назвал себя Герасимом Варламовичем, остановился у висящего на грязно-белой мраморной стене телефона-автомата. Телефон был занят. Чересчур легко для осени одетый парень, тряся длинными хайрами, убеждал телефонную трубку:
— Ну, Виталик, ну е-мое! В нашем возрасте трудно найти новых друзей, дающих в долг, — серьга в ухе парня при разговоре тряслась, будто стрелка компаса в магнитной аномалии. Свободной рукой парень держал зонт-трость, как кремлевский часовой. — Что?.. Чем меньше во рту зубов, тем мы больше знаем о зубной боли!
Герасим Варламович мягко коснулся плеча парня и пробормотал что-то в самое ухо. И парень покорно повесил трубку на рычаг. И как бы в уме договаривая с Виталиком и не убирая с плеча зонт, отрешенно погреб ногами к эскалатору. Туда, где сквозняк задирал девичьи прически.
Перрон задрожал, подкатили синие вагоны, лейкоцитами туда-сюда заметались пассажиры.
Телефон-автомат оказался не карточный, а жетонный, но у нефтяника нашелся и жетон. И Стас узнал номер, набираемый Герасимом Варламовичем. А набрав номер, тот трубкой подманил антиквара, и всучил ее Стасу.
После трех очень долгих гудков в трубке раздался знакомый голос:
— Алло?
— Мама? Ты в порядке?! — сориентировался задать самый правильный вопрос Стас то ли сквозь надрывный вой убывающего поезда, то ли сквозь грохот пульса в висках.
— Разве я могу быть в порядке?! Ты не отвечаешь по телефонам, ты как сквозь землю провалился!..
— Я позже перезвоню и все объясню, — еле ворочая сухим шершавым языком, поспешил Стас перенести на будущее оправдания. И повесил трубку. И повернулся к Герасиму Варламовичу. И в который раз протянул руку, обжигаемую примерзшей намертво злополучной ненавистной ненастоящей гривной. Светильники над его головой горели как жертвенники.
— А ты — молодцом, выкрутился, — проскочила в голосе Герасима Варламовича странная неидентифицируемая интонация. Но гривну он опять не взял. За его спиной прошкандыбал на костылях негр с по-собачьи поджатой ногой. За негром просеменил мужчина в надвинутой на глаза шляпе, укутавший лицо, словно бинтами — шарфом, как раненный в голову.
Всучить подделку теперь было для Стаса самое важное. Ведь гривну отштамповали из того самого серебра, которым антиквара окрутили. Прими нефтяник гривну, и стороны будут квиты. И заклятье спадет само собой.
И вдруг Герасим Варламович поступил совсем уж неадекватно. Указательным и средним пальцами левой руки он унизительно поймал Стаса за нос и пребольно сжал. Антиквар беспомощно трепыхнулся. Почему-то самым постыдным казалось, что конфуз увидят окружающие, ухватился руками за чужую руку, попытался высвободиться, но куда там? Рука Герасима была, как у одного из поддерживающих знаменитый козырек Эрмитажа атлантов.