За Россию - до конца
Шрифт:
«5 апреля 1917 года. Политическая конъюнктура изменчива. Возможны всякие гримасы судьбы. Я лично смотрю на свой необычный подъем не с точки зрения честолюбия, а как на исполнение тяжёлого и в высшей степени ответственного долга. Могу сказать одно: постараюсь сохранить доброе имя, которое создали мне «железные стрелки», и не сделаю ни одного шага против своих убеждений для устойчивости своего положения».
А в письме, посланном месяц спустя:
«Безропотно несу крест. Иногда тяжко. И не столько от боевой обстановки, сколько от пошлости и подлости людской. Политика всегда не чесана. Пришлось
И в письме, написанном через две недели:
«Медленно, но верно идёт разложение. Борюсь всеми силами. Ясно и определённо опорочиваю всякую меру, вредную для армии, и в докладах, и непосредственно в столицу. Результаты малые. Одно нравственное удовлетворение в том, что не пришлось ни разу поступиться своими убеждениями. Но создал себе определённую репутацию. В служебном отношении это плохо (мне, по существу, безразлично). А в отношении совести — спокойно... редкие люди сохранили прямоту и достоинство. Во множестве — хамелеоны и приспособляющиеся. От них скверно. Много искреннего горя. От них жутко».
К великому огорчению Деникина, совсем скоро к «хамелеонам и приспособляющимся» он вынужден был отнести и известного генерала Алексея Алексеевича Брусилова, который, едва совершилась революция, сразу же перекрасился в красный цвет. Это превращение было просто неслыханным и не поддавалось никаким законам логики! Как мог он, бывший паж императора, генерал-адъютант Николая II, достигнув едва ли не преклонного возраста (ему исполнилось шестьдесят четыре года), в котором человеку надлежит обрести мудрость, переметнуться к большевикам, ползать на коленях перед всяческими Советами всяческих депутатов и одновременно с гордостью заявлять, что всё это он делает в интересах России и русского народа! Настоящий цирковой пируэт!
И вот этот самый Брусилов неожиданно сменяет на посту Верховного главнокомандующего генерала Алексеева!
Деникин встретил это назначение с неприкрытой враждебностью. И это несмотря на то, что на русско-германском фронте он воевал под началом Брусилова, высоко ценил его полководческие способности и человеческие качества. В свою очередь, Брусилов неоднократно отмечал военные заслуги Деникина и особенно его «Железной» бригады. Как можно обмануться в человеке! Вот ещё одно проклятие, которое несут в себе революционные перемены: часто они превращают нормальных, честных людей в перевёртышей!
Получив назначение, Брусилов тотчас же прибыл в Могилёв — тихий, утопающий в зелени город на холмистом берегу Днепра. Позднее, уже будучи на Юге, Деникин иной раз думал о том, что нахождение ставки в Могилёве было не лишено некой злосчастной символики: названию своему этот небольшой город был обязан несметному числу находившихся близ него курганов-могильников, при раскопках которых обнаруживали древние арабские монеты. «Вот и Ставка наша угодила прямо в могилу», — эта горькая сентенция всякий раз приходила на ум Деникину, когда он вспоминал о Могилёве.
Ещё, пожалуй, никого так холодно и неприветливо не Встречали в Могилёве, как встретили Брусилова. Старик, отвечая на сухие, не более чем официальные приветствия, недовольно хмурился: его поразил контраст между этой почти враждебной встречей и тем, как ещё совсем недавно
В душах Деникина и его офицеров закипело негодование, когда Брусилов, обходя строй почётного караула, не пожал руки раненому герою войны полковнику Тимановскому, зато с подчёркнутой подобострастностью потряс руки солдат — посыльного и ординарца, вызвав у них испуг в смущение. Видимо, перекрасившийся генерал был уверен, что весть об этом сверхдемократичном жесте с быстротой молнии достигнет ушей Керенского.
Затем, уже в штабе, размещавшемся в доме местного губернатора, Брусилов вручил Деникину папку.
— В этой папке, Антон Иванович, очень ценный документ — мой приветственный приказ армиям, — многозначительно произнёс он.
— Прикажете разослать в войска? — осведомился Деникин.
— Что вы, бог с вами! Прошу вас впредь не действовать столь поспешно и неосмотрительно, — запричитал Брусилов. — Срочно отправьте приказ в Петроград с нижайшей просьбой Александру Фёдоровичу Керенскому рассмотреть его. И лишь когда он одобрит — немедля разошлите.
Деникина передёрнуло, но он не подал и виду, молча кивнув головой в знак согласия.
«И с таким человеком вше предстоит работать? — Он даже вздрогнул от этой мысли. — Что сотворила с ним революция!»
Брусилов интуитивно почувствовал вражду, исходящую от мрачного Деникина.
— Антон Иванович, дорогой! Задаю себе вопрос и никак не могу на него ответить. Всем сердцем я надеялся, что встречу в вас своего боевого товарища, что мы с вами будем работать в одной упряжке, сообща тянуть этот тяжёлый воз. И, не скрою, удивлён, если хотите, даже поражён тем, что вы смотрите на меня волком.
Сумрачность не исчезла с лица Деникина:
— Это не совсем так. Дело в том, что моё дальнейшее пребывание во главе Ставки невозможно.
— Но почему же?! — В голосе Брусилова сквозило, казалось бы, искреннее удивление.
«Вот теперь я окончательно понял, кем ты стал на самом деле, — недобро, но даже с каким-то облегчением подумал Деникин. — Ты не просто перевёртыш, ты ещё и лицемер!»
А вслух ответил:
— Одна из причин состоит в том, что на мою должность вами предназначается генерал Лукомский.
Лицо Брусилова исказила гримаса тревоги и смущения, но это длилось лишь мгновение. Взяв себя в руки, он воскликнул с той же притворной искренностью:
— Это возмутительно! Как же они смели назначить Лукомского без моего ведома?!
Деникин слегка усмехнулся и промолчал: уж ему-то было достоверно известно, что Брусилов, ещё находясь на Юго-Западном фронте, согласился с Керенским, предложившим на должность начальника штаба именно Лукомского!
Антон Иванович был несказанно рад тому, что в ожидании своего преемника ему довелось проработать с Брусиловым всего дней десять. Но и эти дни были для него сущим наказанием. Брусилов явно подыгрывал новым властителям, и стоило Деникину заговорить о мерах, которые, по его мнению, следовало бы принять в интересах укрепления армии, как Алексей Алексеевич в страхе начинал махать на него руками, будто это был не начальник штаба, а назойливая осенняя муха: