За синими горами
Шрифт:
Все же меня коробило именно это. Я человек, я смогу прожить и так. Но она… она вампирша, прекрасная сказочная принцесса, она не должна жить в сарае! Это было что-то неискоренимое, из детства, из подсознания. Она вампирша, искалеченная, раненая, а я взялась заботится, и не могу обеспечить даже нормальным жильем!
— Почему ты решила, что скоро? — безмерно удивилась Ясмина.
— Но… но ты же сама мне сказала: летом ребенок проявится на физическом плане, Анхен его почувствует и найдет нас.
— Прости… —
— Так, — очень медленно присаживаюсь на кровать. — А можно мне теперь… правду? С пояснениями, почему именно убил бы, а не попытался выяснить, где ты. Ведь ехать и искать его сейчас уже поздно, если я правильно тебя поняла?
— Да, — кивает она. — Он давно вернулся домой. И он не сможет почувствовать ребенка. На таком расстоянии — нереально. Если бы он искал, сканировал каждый город, каждый поселок — то, добравшись сюда, он нашел бы. И тебя, и меня, и ребенка. Но правда в том, Ларис, что он не ищет. Для него, как и для брата, я умерла. А значит, и ребенок погиб. Он был на месте моей смерти, он чувствовал эманации…
— Но погоди, ты же сама говорила, что даже люди будут тебя искать, потому что там не было тела, ни малейших фрагментов, а уж вампиры…
— Люди — искали бы. Но вампиру не нужны фрагменты, мы не хороним умерших, мы предаем их огню, мы не плачем над останками, мы их сжигаем… Он и сжег… Потому что вампиры чувствуют — эмоции, жизнь, смерть. Любой вампир на том месте безошибочно диагностирует смерть. Мою смерть. Как и то, что ты там тоже была и выжила. Даже если ему предъявят чей-то обезображенный труп, записанный на твое имя.
— Но Яся, что значит «безошибочно»? Уж скорее наоборот, ошибется. Ты ведь выжила, Ясенька, ты жива, ребенок тоже…
— Нет, Лар, — она качает головой, медленно и печально. — Ты так и не поняла. Я умерла, моя хорошая, там и тогда — я умерла. Энергетически, психически… Ясмины ир го тэ Аирис больше нет.
— Есть Ясмина ир го тэ Ставэ… Хорошо, есть Людмила Кулешова. Но есть! Она живет, она существует!
— Слова, Ларис. Как ни назови… Богам просто нужен этот ребенок. И они согласились дать ему шанс…
— А ребенку нужна его мама, ему нужна ты…
— Ребенок и есть я. И мамой самой себе мне не стать.
— Яся…
Она пересаживается на мою кровать, прижимается ко мне, обнимает.
— Полагаешь, схожу с ума? Нет, не настолько… Я не помню, рассказывали ли тебе, но в моей семье есть способность улавливать души. Удерживать их, не давая уйти за край. Так отец когда-то удерживал Лоу, сохраняя ему
— Да, Лоу рассказывал. Что в нем живет душа отца, и эта душа отчаянно стремиться доделать то, что не доделал отец… Стремилась…
— Стремилась… — кивает она на мою поправку. — Никогда не думала, что смогу подобное, никогда и помыслить не могла, что понадобится… Но мой ребенок не мог пережить той боли, того разрыва энергетических связей. И я отдала ему свою душу, свою жизнь, свой огонь… Возможно, поэтому я лишилась столь многого. И с каждым днем теряю все больше…
— Теряешь? Все еще?
— Притупляются запахи, звуки, слабеет память, уходят чувства… Я оболочка для собственного ребенка. Я скорлупа, Лара…
— Но, Ясенька… Но тогда зачем?.. Зачем мы уехали? Если Анхен там был, если… он ведь мог бы найти тебя…
— Мог, — спокойно кивает она. — А ты правда думаешь, что я этого хотела? Что я этого хочу — чтоб он нашел меня такой: изуродованной, умирающей, совсем скоро — безумной? Чтобы он сотни лет потом помнил меня искалеченной? Помнил мою боль, мое отчаянье, мой страх, вот эту беспросветную тьму? Я умираю, Лара, я уже мертва, меня нельзя вылечить. Так пусть помнит меня веселой. Помнит меня счастливой. Он ведь сделал меня счастливой, он смог…
Я плачу. Наверное, я должна ревновать, но я плачу. Он сделал ее счастливой? Она считает, что да… Как же мало она хотела для счастья — три месяца за триста лет…
— Еще зимой ты хотела умереть у него на руках…
— Я тогда не была калекой, — отзывается она излишне резко. И даже отстраняется от меня, находит силы. — И думала лишь о себе. Это принесло уже достаточно бед, ты не находишь?
— А сейчас? — не могу согласиться, что хоть что-то изменилось. — Ты околдовала его, заворожила, заставила полюбить больше жизни — и лишаешь его последней возможности быть с тобой? А жить, зная, что еще целый год он мог бы быть рядом, ему потом будет как?
— Заворожила? — она чуть недоуменно хмуриться. — А, ты о том, что я усилила его чувства? Тот эмоциональный всплеск… — она чуть качает головой, губы трогает горькая улыбка. — Тот «приворот» давным-давно прошел. Сошел на нет еще до того, как мы расстались. Это был именно всплеск, как морская волна: нахлынула и растворилась. Осталась память, да вкус соли на губах, да желание вновь пережить этот шквал эмоций, этот накал страстей… и ровное море до самого горизонта… Он неплохо жил без меня сто лет, вздумает сожалеть — пусть сожалеет о них. Я тогда была здорова, красива, полна сил и желаний. А жалость к калеке — спасибо, уже не требуется.