За скипетр и корону
Шрифт:
– Наконец я нахожу случай, герцог, – начал фон Вертер по-французски, – пожелать вам доброго вечера. Как здоровье герцогини, я ее не вижу…
– Она немножко простудилась, – отвечал посол, – а фрау фон Вертер, кажется, тоже не выезжает?
– Она действительно нездорова, да и я сам охотно остался дома, – прибавил, улыбаясь, Вертер, – если бы не наша обязанность постоянно собирать новости.
– И вы достигли цели? – спросил герцог.
– Еще нет. Граф Менсдорф у императора, как мне сообщила графиня, и я до сих пор ничего не слыхал, кроме различных сплетен из общества. Хотя, – прибавил он немного серьезнее и не так громко, – атмосфера кажется мне полной важных событий: вы заметили, какое все более и более невыносимое настроение
– Весьма жаль, если это справедливо, – сказал герцог Граммон, – резкое столкновение противоположных воззрений может повести к войне, которая лично меня вовсе не радует.
– Вам известно, – отвечал Вертер, – что мы, разумеется, не ищем войны, но неужели нам придется избегать ее ценой нашего значения и достоинства? Неужели бы вы стали нам это советовать?
– Мы стоим далеко от событий и относимся к ним в качестве наблюдателей, – сказал герцог сдержанно, – и потому можем выражать только добрые пожелания. Советов давать нам не пристало, если нас не приглашают в посредники. Однако посмотрите, – прибавил он с любезной улыбкой, – за нами наблюдают. Мы стоим здесь особняком, и из нашей безобидной беседы могут, пожалуй, вывести заключения.
– Вы правы, – отвечал Вертер, – удалимся от любопытных взглядов.
И с легким поклоном немец отвернулся, причем шепнув про себя: «Он ничего не знает», – к высокому, толстому, старому господину с лысым лбом, резкими чертами и оживленными темными глазами, стоявшему в нескольких шагах от него. Этот господин был в генеральском ганноверском мундире.
– Здравствуйте, генерал Кнезебек, – сказал он ему с поклоном, – какие новости из Ганновера?
– С некоторых пор никаких, – отвечал генерал медленно и сдержанно, – мой брат живет уединенно в деревне и пишет мне редко, да и мало интересуется тем, что у нас делается в Ганновере.
– Сердечно радуюсь, – продолжал фон Вертер, – что граф Платен в Берлине, и как я оттуда слышу, визит имел весьма дружественный характер. Дай бог, чтобы это способствовало устранению разных мелких недоразумений, время от времени возникающих между Пруссией и Ганновером, между тем как в сущности оба государства предназначены к тому, чтобы идти вперед дружно, как мы видим из истории и преданий Семилетней войны.
– Всем сердцем скорблю о недоразумениях, возникших с той и другой стороны, – отвечал Кнезебек. – Мы в Ганновере, конечно, должны заботиться о согласии с нашим соседом – прежде всего, насколько от нас зависит, всегда стараться сохранить единство между всеми германскими государствами. Наше благоденствие извне и внутри зависит главным образом от дружбы обеих великих немецких держав и в некоторой степени от Германского союза [25] . Да сохранит его Господь!
25
Германский союз – основан в 1814–1815 годах. В нем главенствовала Австрия.
Дальнейшие размышления фон Вертера были прерваны появлением английского посла лорда Блумфильда, человека с крупным характерным лицом английского аристократа и с зеленой лентой ирландского ордена. Он поздоровался с обоими собеседниками и перевел разговор на легкие события дня венского общества.
Пока в комнатах графини Менсдорф шел обычной чередой вечерний прием и на поверхности элегантного, улыбающегося общества не обнаруживалось и тени тревожного напряжения, которое царило в душе многих присутствующих, в другом конце дома государственной канцелярии, в расположенной перед кабинетом министра большой приемной с обитой синим шелком мебелью и такими же драпировками у окон, возле большого круглого стола сидели в удобных креслах два человека. Небольшой огонек пылал в угловом камине, и громадная лампа под молочным белым абажуром, стоявшая на столе, оставляла большую часть комнаты в полутьме, ярко освещая лица обоих сидевших и слабо
Один из сидевших небрежно развалился на сиденье. Ему могло быть лет пятьдесят пять. Лицо его носило печать умного, бывалого человека, с некоторой примесью католической мечтательности – общее выражение, иногда встречающееся на старинных портретах кардиналов и прелатов. Изящная развязность, тонкие белые руки, изысканный туалет дополняли это сходство с изображениями духовных особ итальянской школы.
Это был помощник статс-секретаря, тайный советник фон Мейзенбуг, а рядом с ним сидел министерский советник фон Бигелебен – мужчина высокий. Сухопарый и чопорный, с цветом лица, обличавшим болезнь печени, и бюрократически-сдержанным выражением. Его внешность представляла нечто среднее между профессором и правителем канцелярии. Он сидел прямо, держа в руке шляпу.
– Граф долго не едет, – проговорил нетерпеливо Мейзенбуг, барабаня тонкими пальцами по столу. Меня очень тревожит мысль, что он с собой привезет. Боюсь, снова сыграет с нами шутку и подобьет Его Величество к уступке.
– Не думаю, – отвечал Бигелебен спокойно и медленно, – Его Величество слишком проникся идеей восстановления прежнего значения Габсбургов в Германии, чтобы думать о потворстве берлинским претензиям. Он видел во Франкфурте вновь ожившие славные воспоминания империи и вместе с тем горько и глубоко почувствовал 'echec [26] , подготовленный ему прусским противодействием, – он постоит на своем.
26
Шах (фр.).
– Но граф Менсдорф выйдет в отставку, потому как не хочет брать на себя ответственности за последствия разрыва, – сказал Мейзенбуг.
– Но если он это сделает, – заметил Бигелебен с натянутой улыбкой, – то, может быть, король начнет действовать быстрее и решительнее?
– Возможно, – отвечал Мейзенбуг, – но граф Менсдорф все-таки натура податливая и нуждается в совете. Когда он найдет себе преемника, будут ли у нас нити в руках, так же как теперь?
– Я не думаю, чтобы мы стали лишними, – сказал Бигелебен. – Вы, ваше превосходительство, слишком твердо стоите на римском фундаменте, и вас трудно будет удалить, что же касается моей ничтожной личности – то есть ли у нас кто-нибудь, кто так знал и умел обделывать немецкие дела? Гагерн?
Мейзенбуг пожал плечами и пренебрежительно взмахнул рукой.
В эту минуту отворились внешние двери приемной и вошел граф Менсдорф.
Внешность этого министра, предназначенного судьбой повести Австрию к такой тяжелой катастрофе, не представляла собой ничего особенного.
То был мужчина среднего роста, с тонким, изящным лицом французского типа, болезненного цвета, с короткими черными волосами и маленькими черными усами. Граф ходил в фельдмаршальском мундире со звездою ордена Леопольда. Походка его вследствие хронической болезни была неуверенной и нетвердой, и он старался всегда избегать продолжительного разговора стоя.
Оба сидевшие встали.
Граф Менсдорф раскланялся с ними и сказал:
– Сожалею, что заставил вас ждать, господа, – меня задержали дольше, чем я думал.
Затем он прошел через длинную приемную в свой кабинет, пригласив за собой Мейзенбуга и Бигелебена.
Все трое вступили в кабинет министра, в большую комнату, освещенную тоже только одной огромной лампой на письменном столе. Граф Менсдорф устало опустился на кресло, стоявшее возле письменного стола, удобно расположившись в нем, вздохнул с облегчением, и движением руки пригласил обоих присутствующих занять места рядом.